сшитых синих шинелях. Рота Лепелетье - те, кого мы не брали в плен.
Каратели из Внутренней армии, месяц назад переброшенные из Бретани. Там
они входили в состав Третьей Адской колонны генерала Россиньоля... Да,
тот, кем я был раньше, помнил все это - и многое другое. Но теперь это не
имело значения. Эти голодранцы, не умеющие даже правильно подогнать
шинели, не способные отличить мертвеца от живого, отвезут меня в Париж.
Теперь я был уверен: "Синий Циферблат" - что бы ни означали эти странные
слова - находится именно там. Я постараюсь успеть. Я должен успеть - живой
ли, мертвый - не имело теперь никакого значения.
Небо вновь стало далеким и тусклым. Тяжелые тучи закрывали солнце.
Так и должно быть - ведь сейчас уже фример. Фример - последний осенний
месяц Второго года Республики. Французской Республики, Единой и Неделимой,
основанной на вечных и священных принципах Свободы, Равенства и Братства.
Свободы - от Бога и совести, Равенства - перед ножом гильотины и Братства
- в безымянных братских могилах, присыпанных негашеной известью... Пока я
был жив, я делал все, чтобы уничтожить Чудовище. Жаль, не хватило жизни.
Жаль, что даже сейчас, мертвому, мне приходится быть среди врагов. Рота
Лепелетье - именная, отборная, из последних подонков предместья Сен-Марсо.
Теперь я помнил и это. Странно, но ненависть исчезла, словно оставшись
где-то там, в ушедшей жизни. Теперь мне было все равно. Я мог откликаться
на прежде ненавистное слово "гражданин", говорить с этими парнями в синих
шинелях, даже улыбаться. Теперь это уже не имело значения...
Итак, я смотрел в тусклое, покрытое тяжелыми тучами, небо и слушал,
как скрипит несмазанными колесами телега. Мы ехали медленно,
останавливаясь в каждой деревне, и мне то и дело хотелось поторопить
лейтенанта Дюкло, чтобы он не медлил. Мне надо найти "Синий Циферблат"! Он
был где-то впереди, я чувстововал это! Чувствовал - но каждый раз
заставлял себя сдерживаться. Да, я спешу, но торопить этих парней нельзя.
Идти быстрее они не могут - обувь плоха, у большинства ноги разбиты в
кровь, и любой нормальный командир остановился бы в ближайшей деревне
минимум на неделю. Лейтенант Дюкло делает, что может. Мне даже начал
нравиться этот нескладный парень, из которого в настоящей армии вышел бы
неплохой сержант. К сожалению, сын мебельщика из Сен-Марсо выбрал другую
дорогу. И очень жаль, что он слишком любит поговорить. В каждом селе
лейтенант непременно выступает перед испуганной толпой крестьян, разъясняя
им суровую мудрость Конвента, решившего сравнять с землей город Лион и
основать на его месте Свободную Коммуну. И сейчас, в дороге, он, не имея
слушателей, то и дело подходит к моей телеге, пытаясь завести беседу.
Хорошо еще, гражданин Леруа каждый раз объясняет ему, что национальный
агент Шалье нужается в покое и отдыхе...
Гражданин Леруа не оставлял меня своей опекой. Я уже успел
наслушаться о контузиях, черепно-мозговых травмах и всем прочем, имеющем,
по мнению ротного Эскулапа, ко мне самое прямое и непосредственное
отношение. Спасало одно -лекарств в саквояже этого медицинского светила
давно не водилось, а посему мне рекомендовался лишь полный покой, что меня
вполне устраивало. Вначале я посчитал небритого лекаря полным олухом, но
потом понял - гражданин Леруа не виноват. Со стороны я действительно похож
на контуженного. Я решил не спорить - пусть все идет своим чередом...
- Гражданин Шалье, вы не спите?
Проще всего было ответить: "Сплю", а еще лучше - промолчать, но,
похоже, Нечистый решил дернуть меня за язык:
- Нет. Наверно, на всю жизнь выспался.
Это - чистая правда. Спать совершенно не тянуло. Хотелось просто
лежать, глядя в небо и ни о чем не думая. Но поговорить стоило, ведь
лейтенант может что-нибудь знать о "Синем Циферблате"...
- Я хотел у вас спросить. Мы тут с ребятами... то есть с гражданами
разговаривали...
Я уже давно приметил любопытную подробность. "Синие" называли друг
друга исключительно на "ты", как и положено истинными
голодранцам-санкюлотам. Мне же все, включая лейтенанта, говорили "вы".
Похоже, тут не обошлось без той бумаги, что ныне, вновь сложенная
вчетверо, лежит в кармане моего камзола.
Толстая желтоватая бумага с отогнутым краем. Большие неровные буквы.
"Французская Республика, Единая и Неделимая... Комитет общественной
безопасности... Именем Республики... Всем военным и гражданским властям...
Предъявитель сего, гражданин Жан Франсуа Шалье..."
- Так они меня спрашивают... Только поймите меня правильно, гражданин
Шалье...
В голосе лейтенанта слышалась неуверенность, и я его хорошо понимал.
Ибо Жан Франсуа Шалье, национальный агент, посланный от имени Республики,
Единой и Неделимой, с важным и секретным поручением и имеющий право
пользоваться всеми видами траспорта равно как изымать в свою пользу любые
суммы из гражданских и военных казначейстств, мог понять лейтенанта и
неправильно, а в этом случае сына мебельщика не защитит и вся его рота.
Порукой тому подписи, стоящие под последней строчкой удостоверения.
Страшные подписи, способные лишить дара речи даже лейтенанта из Сен-Марсо:
Робеспьер... Вадье... Шовелен... Амару... Бийо-Варенн...
- Разговоры у нас идут, гражданин Шалье... Давно идут, еще с лета.
Будто в самом Конвенте... Ну, плохо , в общем...
- Плохо? - я чуть не рассмеялся. С чего это в сатанинском логове
будет хорошо?
- Будто измена там. И не просто в Конвенте. Говорят, в каком-то из
Комитетов...
Я даже привстал от неожиданности. Плохи, похоже, дела у Единой и
Неделимой, если о таком болтают лейтенанты!
- Ведь что получается, гражданин Шалье! Мы уже восьмой месяц воюем,
сначала в Бретани, потом у Лиона. Считай, десятки деревень прошли, если не
сотни. Хлеба-то везде - завались! Урожай в этом году - девать некуда! А в
Париже хлеба нет. Вот, отец пишет - очередь с вечера занимают, и то не
каждому хватает. И разве это хлеб - серый, с отрубями...
Я чуть было не ляпнул, что гражданам санкюлотам отруби в самый раз,
но вовремя прикусил язык. А действительно, почему?
- Париж - большой город, - начал я осторожно. - Крестьяне напуганы,
не спешат везти хлеб. Кроме того, не все хотят продавать хлеб по
"максимуму"*...
__________________________________________________________________________
* В 1793 году Революционное правительство установило "максимум" -
максимальные цены на основные продукты питания.
__________________________________________________________________________
Лейтенант помотал головой:
- Я с крестьянами говорил... Многие хлеб в Париж везут, а он - как
сквозь землю. Это первое... Потом осел этот...
- Осел?!
Мне показалось, что я ослышался, но Дюкло тут же повторил:
- Осел, гражданин Шалье. Когда мы из Нанта уходили, местный
представитель - гражданин Каррье - праздник устроил. Ну, процессия, песни
- все как обычно. А потом смотрим - впереди осел идет. Гражданин Каррье
приказал на осла епископскую митру надеть, а к хвосту Библию привязать...
Я прикрыл веки, чтобы этот парень не заметил мой взгляд. Жаль, что я
мертвый...
- Там же все верующие, гражданин Шалье! Как же так можно? Потом
гражданин Каррье приказал на площади иконы сжигать и книги священные. В
Нанте церкви все закрыли... Вы бы видели, как женщины плакали!
- А мужчины уходили в отряды Шаретта и Рошжаклена,* - не сдержался я
и понял, что когда-то уже слыхал об этом. И об осле, и о закрытых церквах,
и об арестах священников...
__________________________________________________________________________
* Шаретт и Рошжаклен - вожди шуанов, вандейских повстанцев.
__________________________________________________________________________
- Мы хотели в Париж написать, в Конвент. Ведь это провокация, хуже не
придумаешь! А потом пришел "Монитор" из Парижа... Так там такое же
гражданин Шометт* устроил. И совсем недавно - в Лионе. Я даже к гражданину
представителю Фуше** ходил, а он мне сказал, что это - борьба с
фанатизмом. Какая же это борьба?!
__________________________________________________________________________
* Шометт - прокурор Парижской Коммуны, якобинец, из
студентов-недоучек.
** Фуше - якобинец, палач Лиона. В дальнейшем - министр Наполеона
Бонапарта.
__________________________________________________________________________
Я с интересом покосился на лейтенанта. А парень неглуп!
- Гражданин Фуше приказал все часовни и церкви при кладбищах закрыть.
А потом собрать Библии, требники - книги, в общем, - и на могиле Шалье*
сжечь...
__________________________________________________________________________
* Шалье - Мари Шалье, вождь лионских якобинцев. Казнен благодарными
земляками. Вместе с Маратом и Лепелетье считался "Мучеником Революции".
__________________________________________________________________________
Наши глаза встретились, и рот лейтенанта удивленно открылся. Я
поспешил усмехнуться:
- Не родственник. Однофамилец.
Гражданин Дюкло, тут же успокоенный, кивнул, но я знал, что солгал
этому парню. Точнее, сказал лишь часть правды. Я, конечно, не имел
никакого отношения к Безумному Шалье, вождю лионских якобинцев, которому
отрубили голову двенадцатью ударами тупого топора. Но тот Шалье, чей
документ спрятан у меня в кармане, был его двоюродным братом. Подумалось и
о другом: такое "родство" может пригодиться...
Тут лейтенанта отвлекли - что-то случилось с одной из повозок - и я
был избавлен от необходимости отвечать на его скользкие вопросы. Хотя для
себя я уже давно дал ответ. Конечно, никакой измены в Конвенте нет. Если
не считать, конечно, того, что все эти "граждане представители" -
цареубийцы и преступники, чье место - рядом с гражданином Шалье Лионским,
которого добрые горожане отправили на плаху. И чем больше Единая и
Неделимая будет совершать подобное, тем лучше. Глаза откроются. Они уже
открываются...
Эти дни, проведенные в повозке, на старом колючем сене, позволили
привыкнуть к нелепому ощущению - мертвеца среди живых. Я уже знал, что со
стороны кажусь вполне обычным человеком. Я сменил залитую кровью рубашку и
попытался очистить плащ и камзол. Те, кто нашел меня, после некоторого
раздумья пришли к выводу, что я был контужен в бою у дороги, где какой-то
"синий" отряд столкнулся с бойцами армии Святого Сердца. Меня попытались
вынести из боя, но те, кто меня нес, были убиты - или ранены - и кровь их
залила меня с ног до головы. Такая версия всех устроила, и я, конечно, не
спорил, хотя знал, что эта кровь - моя. Носить покрытый засохшей кровью
камзол было неприятно, но я не спешил расставаться с ним. Камзол был
частью меня - прежнего, настоящего, того, кем я был. А тот, кем я был
прежде, похоже, отличался предусмотрительностью.
Это я понял в первый же день, когда постарался незаметно осмотреть
свою одежду. Итак, во внутреннем кармане лежало сложенное вчетверо
удостоверение национального агента, в боковом - толстая пачка ассигнатов,
которая столь удивила сержанта, решившего обшарить покойника. Деньги -
более восьмисот ливров - оказались настоящие, хотя цена этим бумажкам была
невысока. Но под подкладкой камзола я нащупал нечто более интересное -
тяжелые кружочки, размером (память не подвела и на этот раз) как раз с
гинею, которую чеканил двор Его Величества Георга Английского. Двадцать
гиней - и еще одна монета, какая-то странная. Не удержавшись, я попросил
нож и аккуратно достал монету из тайника.
...Три ливра - новенькие, сверкающие хорошим серебром. На одной
сторое - крылатый Гений со стилосом, пишущий на большой грифельной доске,
возле которой пристроился маленький Галльский петух. Нелепая надпись
"Царство Разума" и год - не Второй, а истинный - 1793. На другой -
номинал, непонятная буква "А" и конечно же надпись "Французская
Республика". В общем, обычная монета, на которую можно прожить целый день,
а то и два (благо, не ассигнат, а настоящее серебро), если бы не одна
странность. Край был испорчен - слева от крылатого Гения чьи-то руки
аккуратно вырезали небольшой треугольник. Конечно, деньги обрезают,
особенно высокопробные, но здесь дело было в чем-то другом. Я спрятал
монету и решил пока ее никому не показывать.
Итак, тот, кем я был раньше, предусмотрел если не все, то многое. За
эти дни мне уже не раз приходилось задумываться над непростым вопросом -
кем я был? Вначале думалось, что невозможность вспомнить собственное имя
будет не давать покоя, даже сводить с ума. Но вышло иначе. Я почему-то
совсем не волновался. Просто ко многим загадкам прибавилась еще и эта.
Впрочем, кое-что я понял сразу. Тот, кого нашли возле вспаханного поля,
воевал за Родину и Короля, защищая Лион от орд Кутона и Колло д`Эрбуа. Но
смерть встретила его не там, он погиб в самом Лионе, и имя его смерти -
Бротто. Я чуть было не спросил у лейтенанта Дюкло, что означает это
странное имя, но что-то удержало. Лишь потом я понял, в чем дело. Мне -
нынешнему - незачем знать, кем был я раньше. Жизнь прожита, и мне осталось
одно - добраться до Парижа и найти "Синий Циферблат". А дальше все
устроится само собой, ведь мне, мертвому, абсоюлютно нечего опасаться.
Если я и волновался, то не за себя, а за то, что оставил в "Синем
Циферблате". Но и об этом я старался пока не думать. Успею - Париж совсем
близко.
В ближайшей деревне, где отряд намеревался остановиться на ночлег,
нас ждал сюрприз. Деревня оказалась битком набита солдатами, но не из
Внутренней армии, а почему-то из Западной. Вскоре все разъяснилось. Один
из отрядов армии Святого Сердца, прорывавшийся из Лиона на север,
столкнулся с батальоном Внутренней армии и был вынужден свернуть прямо на
парижскую дорогу. Неудивительно, что в Париже началась паника, и две сотни
драгун, которые ждали отправки куда-то на границу с Бельгией, были брошены
в сторону Лиона. Здесь, возле этой деревни, и произошла встреча. Кто-то из
беглецов сумел уйти, но большая часть - около полусотни - была изрублена
возле самой околицы. И теперь победители весело праздновали успех. На
деревенской площади местные "патриоты" накрыли столы, Дерево Свободы -
неказистый тополек с высохшей кроной - было украшено трехцветными лентами,
а хор, состоявших все из тех же "патриотов", пел "Марсельезу" и "Ca Ira"
до полной хрипоты.
Рота лейтенанта Дюкло, пришедшая к шапочному разбору, была встречена
тем не менее весьма приветливо, и на площади принялись устанавливать новые
столы. Не желая участвовать в подобном сонмище, я сослался на строгие
рекомендации гражданина Леруа и пристроился в сторонке - в совершенном
пустом деревенском кабачке, завсегдатаи которого присоединились к толпе
"патриотов". Хозяйка - дама чудовищной толщины с тройным подбородком -
была рада закормить своего единственного клиента до смерти, но обедать я
не стал и внезапно понял, что очень хочу курить. То, что я - прежний не
брезговал табаком, стало ясно почти сразу, как только я обследовал карманы
камзола. Странно, но трубки я не нашел ни там, ни в карманах плаща, более
того, крошки табака показались какими-то необычными. Не трубочный табак -
но и не нюхательный. И я ощутил суетное любопытство. И сейчас, пользуясь
удобным моментом, я попросил у хозяйки табаку.
Как я и думал, она выложила на стойку несколько пачек трубочного -
очень неплохого, вирджинского, но я покачал головой и попросил чего-нибудь
другого. Почтенная дама пожала необъятными плечами и заметила, что если у
"гражданина" куры денег не клюют...
На стойке оказалась деревянная коробка, обклеенная золотистой
бумагой. Я чуть не хлопнул себя по лбу. Конечно! Именно это мне и нужно.
"Папелито",* а попросту говоря, папелитки - маленькие, на дюжину затяжек
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг