появился Покотило. Увидев яму, он удовлетворенно кивнул и, достав из-за
пояса нож, начертил на земле широкий круг, в котором оказались и костер, и
те, кто сидели вокруг него.
- Огонь и железо - всему хозяева, - тихо проговорил бродник, - нет на
вас управы, нет у вас господина, сохраните нас этой ночью...
- Сохраните нас... - эхом отозвались усачи.
Покотило вынул из принесенного мешка небольшой мех и чашу. Густое
вино лилось медленно, словно нехотя. Наконец чаша была полна. Бродник
поднял ее над головой и столь же медленно вылил на землю.
- Это вино для вас, темные навы, - проговорил он, - пейте и свое
разумейте, нас же не замечайте, мимо пролетайте, иного желайте...
Ответом была тишина. Затем, совсем рядом, послышался странный звук,
словно затрепетали крыльями невидимые птицы. Бродник выпрямился,
нахмурился и резко произнес:
- Прочь! Хозяин на пороге!
Вновь шум - и у костра стало тихо. Покотило наполнил вторую чашу.
- Это вино для вас, души заложные, неприкаянные. Ищите Ирий, нас же
обходите, не будет вам поживы, пролетайте мимо...
Ответом был тихий стон. Покотило вылил вино на землю, в третий раз
наполнил чашу и осторожно поставил прямо на траву:
- Эта чаша для Хозяина. Пусть ему будет сладко, пусть смотрит на дно,
а не на нас, пусть забудет и не вспомнит, пока Всадник не придет, пока
заря не встанет. Пусть нас забудет и другим закажет...
Мертвая тишина была ответом. Но вот еле заметно дрогнула земля.
Испуганно заблеяли овцы, парень, державший их, пошатнулся и захрипел,
схватившись рукой за горло. Покотило даже не оглянулся. Взяв одну из овец,
он подтащил ее к яме. В неярком свете пламени сверкнула сталь.
Обезглавленное животное без звука рухнуло на землю, кровь с легким
шипением полилась в яму. Покотило немного подождал, затем подтащил вторую
овцу и вновь взмахнул саблей.
Все это время сидевшие у костра не проронили ни звука, словно и
вправду окаменели. Костер, в который давно уже не подбрасывали дров, почти
погас, лишь большие розовые угли ярко светились среди белой золы. Покотило
выпрямился, поднял голову к темному небу и негромко заговорил:
- Месяц на небе, мертвец в земле. Месяц все видит, мертвец все знает.
Месяцу не холодно, мертвецу не больно. Месяц - это ты, Кей Валадар, и
мертвец - это ты, Кей Валадар. Глух ты и нем, мучит тебя жажда и негде
тебе напиться - ни в небесах, ни под землей. Приди же, выпей с нами!
Он немного подождал, затем резко взмахнул рукой:
- Валадар сын Мезанмира! Заклинаю тебя кровью, твоей и чужой - приди!
Отзвучали последние слова, и внезапно налетел ветер - холодный,
резкий. Последние языки пламени исчезли, прижатые к белой золе. Исчезли
звезды, со всех сторон надвинулась тьма, и сквозь нее начал медленно
проступать высокий силуэт, еще более черный, чем затопившая ложбину ночь.
Парень, о котором все забыли, лежал на земле, закрыв лицо ладонями.
Остальные сидели молча. Покотило ждал, затем вновь махнул рукой. Черная
тень подступила ближе, к самой яме, на миг наклонилась, снова
выпрямилась...
- Почему вы не даете мне покоя?
Голос, прозвучавший из тени, был обычным, немного усталым. Его узнали
- усачи переглянулись, Покотило вытер со лба холодный пот:
- Мы не ведаем, что нам делать, Кей Валадар, - хрипло проговорил он.
- Должны ли мы мстить за тебя? Ты был нашим другом, Кей, тебя убили на
нашей земле...
Черная тень дрогнула, надвинулась, но невидимый круг не пустил ее к
костру:
- Боитесь... - в голосе прозвучала горечь. - Даже ты теперь боишься
меня, бесстрашный бродник! Не бойся, я не хотел вам зла живой, не хочу и
мертвый. Не мстите - за меня отомстят другие. Когда-то первый из Кеев убил
своего брата, и эта кровь отзывается в каждом колене. Мой отец убил дядю
Жихослава, брат - меня. Но теперь погибнут все - кроме тех, чьи отцы
убиты. Недаром сказано: малую кровь можно унять тряпицею, большую -
временем, а великую унять нечем, течь ей, пока вся не вытечет. Вы же
подумайте о себе - будет война.
- Но что нам делать, Кей? - один из усачей, не выдержав, вскочил, но
его тут же схватили, вновь усадив на землю. Послышался смех - горький,
невеселый:
- Я хотел быть вашим вожаком, бродники! Не вышло, и может, это к
лучшему. Бойтесь всех, но всего более - Рацимира. Когда его душа уйдет
вслед за моей - забудьте о войне. Ждите - и договаривайтесь с тем, кто
наденет Железный Венец. Прощайте! Пусть наша встреча в Ирии будет
нескоро...
- Прощай, Кей! - Покотило поднял мех и вылил остатки вина в яму. - Да
будет твой путь легким!
- Да будет путь легким! - эхом отозвались усачи.
Порыв ветра - и все исчезло: и тень, и темные тучи над головой.
Несмело, робко засветилось звездное небо. Внезапно одна из звезд бесшумно
скользнула к горизонту и сгинула, не оставив следа.
- Хвала Дию, обошлось, - проговорил кто-то. Усачи зашевелись, в
костер легла вязанка хвороста, и яркое пламя отогнало тьму. Покотило
склонился над потерявшим сознание хлопцем, легко похлопал его по щекам и
удовлетворенно кивнул:
- Обойдется! Сомлел...
- Сомлеешь тут! - охотно откликнулся кто-то. - И не страшно тебе,
Покотило?
- Страшно? - бродник присел к огню и протянул к пламени широкие
ладони. - Не того нам бояться надо! Завтра же соберем Большой Круг...
- Ласкини нет, - отозвался один из усачей. - Без него негоже...
- Ласкиня? - Покотило усмехнулся и поправил длинный чуб. - Ласкине
незачем возвращаться. Он и так на месте... А где сейчас Кей Сварг? Не в
Коростене ли?
Глава вторая. Навий подкидыш.
...Мертвое тело с глухим плеском легло на воду, но не спешило тонуть.
Застывшие пустые глаза, не мигая, глядели в лицо убийце, скрюченные
пальцы, казалось, были готовы дрогнуть и впиться в горло. Мгновенья шли,
но мертвец не исчезал. Напротив, он, казалось, набирался сил от мутной
болотной воды, и вот дрогнули руки, пустые глаза широко раскрылись, из
перекошенного рта послышался сдавленный хрип...
Это было сон, и Навко знал, что спит. Знал, что мертвец давно
упокоился в безымянной трясине где-то на полдень от Коростеня, и только
чудо может поднять его, уже гниющего и не похожего на самого себя, из
мокрой бездны. Но страх не отпускал, напротив, становился все сильнее, и
Навко принялся искать оправдания - беспомощные, бесполезные, надеясь, что
холодные, застывшие руки опустятся, закроются глаза, и убитый, наконец,
оставит его в покое...
Он не убивал! Нет, он и не думал убивать! Он просто нашел мертвое
тело, уже холодное, начавшее гнить, и бросил его в трясину. Даже не
бросил, нет! Он принес жертву темным навам и поручил покойника им, чтобы
проводили беднягу до теплого Ирия! Он не знал этого парня, славного
веселого парня, который всегда при встрече хлопал по плечу, приговаривая:
"Ну как, друг Навко? Жабры еще не отрастил?" И он не обижался на него, на
Баюра, сына Антомира, потому что не знал его вовсе, и не подстерегал на
тропе, ведущей на закат, к далекому Валину, не бил ножом в спину, чтобы
услыхать изумленное: "Навко? За что?" Он тут ни при чем, и напрасно
мертвец никак не хочет тонуть, напрасно тянет к нему скрюченные пальцы...
Мертвые глаза уже были совсем близко, острые упырьи зубы тянулись к
горлу, страх захлестнул тяжелой волной, лишая последних сил... И тут он
проснулся - на этот раз окончательно.
Вокруг было темно, но это была привычная темнота ночного осеннего
леса. Рядом алели угольки костра, а откуда-то издалека еле слышно
доносилось уханье филина. Хотелось вытереть выступивший на лбу холодный
пот, встать, выпить воды. Но страх все не отпускал, и Навко решил полежать
еще немного. Все равно вставать еще рано - до рассвета час, не меньше.
Мертвец снился ему почти каждую ночь все эти недели, пока Навко
добирался до Валина. Только в те дни, когда приходилось кружить по чаще,
скрываясь от чужих глаз, усталость брала свое, и сон был тяжелым, но
спокойным. Мертвец оставлял его в покое - до следующей ночи. Навко боялся
этих снов, но наяву, когда светило солнце, и страх оставался где-то
далеко, никак не мог понять - почему? Почему ему снится убитый сын
Антомира? Неужели душа парня никак не может успокоиться? Жаль, поблизости
нет знающего чаклуна! А, может, и есть, но как найти его тут, в чужом
краю? В села Навко старался не заходить, да и в разговоры вступал изредка
- по крайней необходимости.
Почему ему снится Баюр? Ведь он был не первым, кого довелось убить за
последний год. Навко грустно усмехнулся - еще год назад страшно было
подумать о таком! Убить человека! Даже представить такое жутко! Но год
назад многое выглядело совсем по-другому для Навко, холопа дедича Ивора...
Который раз подумалось, что Баюр - волотич, соплеменник, потому его
смерть никак не может забыться. Но Навко убивал не только сполотов.
Предателей было много, и убивать приходилось своих, ставших чужими. А,
может, он просто жалел Баюра? Парень, несмотря на дурацкую шутку про
жабры, ему всегда нравился. Веселый, разговорчивый, не то, что его важный
спесивый отец. Сколько раз они виделись с Баюром? Не меньше десяти,
наверно. В последние два года сын Антомира зачастил в Бусел. Поговаривали,
что он собирался свататься к Унице, дочери старого Ивора. В последнюю
встречу Баюр, как всегда, спросил о жабрах, а затем подмигнул и
поинтересовался, не нашел ли Навко себе суженую - позеленее и непременно с
рыбьим хвостом. В тот день Баюр выглядел счастливым, может, и вправду
ладилось у него с Уницей. Навко, конечно, отшутился. Не говорить же Баюру
об Алане!
Навко понял, что не заснет. Он и так выспался - лег рано, с темнотой.
Оставалось раздуть костер, чтобы слегка погреться. Ночь выдалась холодная,
и он порадовался, что до белых мух добрался до Валина.
Огонь разогнал ночные страхи, но недоумение осталось. Почему Баюр не
отпускает его? Конечно, они были знакомы - вместе пили, вместе гуляли. Но
в тот день, когда брали Бусел, и Навко бросил ополченцев на дом Ивора, где
засели предатели, пришлось драться с теми, с кем вместе вырос, с кем пас
коров, ходил в ночное, косил пахучее сено на дальних лугах. До сих пор он
помнил их: Бабра, Матавита, Згура. Все они, холопы Ивора, погибли в тот
день, не желая оставить предателя-дедича. Матавита Навко убил сам - и
после сам же похоронил, тем же вечером, когда дом дедича уже догорал. С
Матавитом они дружили с самого детства, и Навко плакал над свежей могилой.
Но мертвый друг никогда не тревожил его снов. Наверно, понимал - не Навко
убил его. Его убила война - и нелепая верность дедичу, предавшему свой
народ.
Навко отогнал невеслые мысли, погрел над огнем ладони и достал из
мешка берестяную мапу. Он нашел ее в вещах Баюра, и она очень пригодилась
в пути. Теперь мапа уже не нужна - Валин рядом. Вот он, нацарапанный на
серой бересте - три домика, окруженные тыном. Великий Валин... Смешно:
такой город - и всего три домика. Хотя мапа - она и есть мапа.
Навко скатал бересту и хотел положить обратно в мешок, но передумал и
бросил в гаснущий костер. Все, что было на мапе, он запомнил наизусть, а
такая вещь может стать опасной. Не у каждого путника можно найти такое! До
сих пор Навко везло, но возле Валина его наверняка задержат. Если не у
города, то в воротах, и наверняка - во дворце наместника.
Оружие... Нож и клевец - это можно оставить. Ничего странного, что
путник из Коростеня взял в дальнюю дорогу топорик. А нож у него самый
простой, охотничий и даже не очень дорогой.
Итак, ни одежда - обычная, не рванье, но и не новая, ни оружие, ни
берестяная чашка - не могли его выдать. Разве что это...
"Это" лежало на самом дне мешка, завернутое в тряпицу. Навко не стал
доставать сверток. Лицо Баюра еще стояло перед глазами, и не хотелось
видеть вещь, которую забрал у мертвеца. Он и так ее помнил - тяжелую,
серебряную, с литой рысью на самом верху. Навершие жезла - зачем оно
Баюру? Ответ мог быть один - чтобы показать Кею Уладу. Рыжий Волчнок мог
не поверить волотичу, и литой бобер - тамга древнего рода - должен стать
опознавательным знаком. Много раз Навко хотел выбросить опасную памятку,
но все же не решился. Пригодится - чтобы Кей Улад поверил, но уже не сыну
Антомира, а ему самому.
Над густыми кронами, еще не потерявшими листву, светлело. Можно идти.
В предрассветных сумерках меньше риска встретить стражу. Его все равно
задержат, но пусть это случится ближе к Валину...
Навко вышел на дорогу, поежился от утреннего холода и быстро пошел
вперед, прямо на закат. Скоро, уже скоро. И тогда - конец сомнениям. Он
будет знать все. И главное - не опоздал ли? Навко хотел вспомнить лицо
Аланы, такое, каким он видел его в последний раз, но вместо этого вновь
увидел Баюра - мертвого, с бессмысленными пустыми глазами. Будь он
проклят, предатель и сын предателя! Почему, он, Навко, должен мучаться
из-за того, что просто выполнил свой долг!
Но злость тут же прошла, и Навко понял, что ответ лежит рядом. Он
лгал - сын Антомира был предателем, но погиб не из-за этого. В тот миг,
когда Навко вонзал нож в его широкую спину, меньше всего думалось о родине
и о приказе Правительницы...
Лицо Баюра сгинуло, но на смену ему явилось другое - суровое, со
сжатыми губами. Велга - Седая Велга, Государыня Края. Навко показалось,
что он вновь слышит ее голос: "Антомир посылает своего сына к Рыжему
Волчонку в Валин. Кто остановит изменника?" Навко первым сказал: "Я,
Государыня!" и сумел добиться, чтобы послали именно его. Ведь он знал
Баюра - предателя и сына предателя. Даже дважды предателя - изменившего
сначала своему народу, а затем и хозяину - Рыжему Волку Сваргу. Убить
врага - долг, но Навко уже тогда знал, что выполнит приказ не ради Края.
И, наверно, из-за этого мертвый Баюр постоянно напоминал о себе. Те, кого
Навко убил в Буселе и позже, на страшном поле под Коростенем, молчали - им
сказать нечего. Но веселый парень, когда-то снисходительно хлопавший по
плечу молодого холопа, словно повторял каждую ночь: "Ты убийца, навий
подкидыш! Ты убил меня не ради своей проклятой свободы и не ради Матери
Болот! Тебе нужно пробраться в Валин - и ты убил меня, холоп!"
Навко сжал зубы и даже мотнул головой. Будь прокляты те, из-за
которых он появился на свет! Бросившие его на опушке леса, в грязном
тряпье, словно кусок протухшего мяса! Навко - навий подкидыш - клеймо на
всю жизнь! Что может светить такому в жизни? Доля холопа, которого
вскормили из милости? И он стал холопом - без рода, без семьи, даже без
имени. Когда они с Аланой мечтали, как убегут в Савмат или еще дальше - за
Денор, Навко каждый раз представлял, что начнет новую жизнь с другим
именем - настоящим, своим...
В кустах возле дороги послышался шум, и Навко замер, привычно сжимая
рукоять клевца. Нет, все спокойно, наверно заяц - или еж. Людей пока нет,
и хвала Матери Болот! Хорошо бы сегодня попасть прямо во дворец! Алану он
едва ли встретит, но вдруг... И тут он, наконец, вспомнил ее лицо -
растерянное, испуганное, залитое слезами. "Навко! Ты уходишь? Не уходи,
любимый! Не уходи!"
Он ушел - под Коростень, где Государыня Велга собирала свой народ.
Тогда, под стенами столицы, он знал, за что будет сражаться. Свобода его
племени была свободой для бывшего холопа Навко, и он дрался за эту свободу
- и за Алану.
...Ночь, когда он, тяжело раненый лихим ударом сполотского чекана,
очнулся среди остывших трупов, была самой страшной в его недолгой жизни.
Тогда, лежа под равнодушым звездным небом в луже липкой, терпко пахнущей
крови, он решил, что погибло все - погиб Коростень, погибла Велга, погибла
свобода. Но он помнил об Алане, и память помогла выжить. Его подобрали, и
долгие недели, сначала под вязким покрывалом полузабытья, затем -
скованный болью и бессилием, он все время думал о ней - и раз за разом
представлял встречу - неизбежную, близкую.
Он выжил - для того, чтобы узнать о гибели родного поселка. Нелепая
случайность помешала вовремя уйти, и все - от стариков до младенцев - пали
под сполотскими мечами.
Душа омертвела. Даже то, что случилось чудо - Мать Болот спасла Велгу
и заставила захватчиков отступить - оставило Навко равнодушным. Он не
радовался победе. К чему все? К чему уважение товарищей, сотня, которой он
теперь командовал, дружеская улыбка Велги? Алана погибла - и все сразу
стало пустым, бессмысленным...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг