страшный заговор, а выяснилось, что все прекрасно известно и без него. Он
наделал ошибок, и его простили, как нашкодившего щенка...
Венцлав напоследок заметил, что им, вероятно, еще придется
встретиться. Косухин насторожился, но голос командира 305-го был самым
обычным и ничего не выражал, кроме уверенности, что двум красным
командирам неизбежно выйдет встреча где-нибудь на одном из фронтов...
Вслед за этим наступили будни. Косухин сделал доклад в Сиббюро,
выслушал поздравления, получил обратно свой партийный билет и орден и тут
же был направлен на Южный фронт. Стойкому большевику товарищу Косухину,
геройски проявившему себя при освобождении Сибири от белых гадов,
поручалось командование только что сформированным 256-м полком.
Южный фронт Степа прошел без единой царапины. Его другу-приятелю
Кольке Лунину повезло меньше. Не успел он со своей Стальной имени
Баварского пролетариата дивизии прибыть с Польского фронта, как его скосил
тиф, и молодого комиссара отправили в Столицу - лечиться. Степа увидел
Лунина только в декабре, когда он прибыл по вызову ЦК на расширенный
пленум по военным вопросам.
Разгоряченный крымской победой Косухин был уверен, что речь пойдет о
новом походе в Европу, раз уж товарищу Тухачевскому не повезло под
Варшавой. Среди молодых командиров ходили слухи о мартовском наступлении,
которое должно окончиться то ли в Берлине, то ли в Париже. Но у Красной
армии хватало дел дома. Хотя от тайги до Британских морей она разбила
лютую гидру контрреволюции, враги упорно не сдавались, словно ослепли и
лишились разума.
Правда, стойкий большевик Степа был несколько смущен. Враги теперь
были какие-то не те. Он и раньше не встречал среди белой сволочи
толстопузых капиталистов и помещиков-крепостников. Попадались в основном
мобилизованные и, естественно, дураки-интеллигенты, вроде начитавшегося
книжек Славки Арцеулова. Таких становилось даже жалко, особенно после
Перекопа и того, что устроил Юра Пятаков со сдавшимися офицерами. Но на
совещании речь шла о другом. Несознательное крестьянство собиралось в
банды, тревожные вести шли из Таврии, где Махно объявил мобилизацию, из
Западной Сибири, недавно освобожденной и снова отпавшей, и даже из
Тамбова, откуда рукой подать до Красной Столицы. Но страшнее всего, что
забузили рабочие. Этого Косухин никак не ожидал. Как мог пролетариат,
который и начал революцию, проявлять такую крайнюю несознательность,
бастовать и даже требовать многопартийных советов? Это казалось Степе
самым страшным, но в марте он понял, что возможны вещи пострашнее: восстал
Балтийский флот.
Косухин воевал не первый год и не поверил в белогвардейские козни и
предателей-спецов, которые, якобы, заварили кашу в Кронштадте. Дело было
проще: братва-клешники не могли дождаться демобилизации и начали шуметь.
Но почему они требовали не отпустить их по домам, а отменить
продразверстку и разогнать оплот революции - ВЧК? Куда занесло тех, кто
брал Зимний и атаковал "кадетов" в полный рост?
Рассуждать было поздно. "Братишки" под красным флагом становились
страшнее Деникина, и Степа без колебаний ступил на мартовский лед. Но на
душе было холодно: революционный праздник окончился. Начиналось что-то
новое, непонятное - и страшное...
Теперь можно было отдохнуть. Правда, госпитальный паек оказался
жидок, но пролетариат революционного Петрограда не поскупился для раненых
командиров. Степа не только наелся селедки, но и попробовал совершенно
буржуйского вида плоды под названием "апельсины". Рана быстро заживала, и
уже на третий день ему стало скучно. Несмотря на протесты врачей, Косухин
стал вставать с койки и бродить по госпиталю, беседуя с братвой и
перечитывая газеты. "Правда" сообщала об отмене продразверстки, а
"Известия" - о мире с поляками. И то и другое подтверждало: маховик
мировой революции отчего-то стал работать с перебоями, и ожидались большие
перемены...
На пятый день, когда Косухин уже подумывал о том, чтобы попросту
сбежать, в госпитале внезапно настала суета. Отовсюду набежал перепуганный
персонал, вдоль дверей выстроились крепкие ребята в кожаных куртках,
откуда-то появились вазы с цветами и даже чудом уцелевший ковер. Степа не
успел даже удивиться - двери палаты растворились, охранники в куртках
застыли, словно каменные, и появился Лев Революции, товарищ Троцкий. На
нем была такая же кожаная куртка, короткая бородка вызывающе торчала
вперед, а на носу сверкали известные всей стране очки в простой железной
оправе.
Троцкий холодно, властно поднял руку, отчеканив: "Здравствуйте,
товарищи командиры!" - и начал быстро обходить палату. С тем же
невозмутимым, надчеловеческим спокойствием он здоровался с ранеными,
осведомлялся о здоровье и поздравлял с победой.
Возле койки Косухина он задержался чуть дольше. Ледяные стекла очков
блеснули. Лев Революции улыбнулся, пожал Степе руку и кивнул адъютанту.
Секунда - и на ладони Косухина оказалась небольшая бордовая коробочка.
Очки вновь блеснули, железный голос отчеканил:
- Революция гордится вами, товарищ Косухин! Поздравляю!
Следовало отвечать. Впрочем, особых вариантов не было:
- Служу мировому пролетариату, товарищ Председатель Реввоенсовета!
Внезапно холодная маска исчезла. Улыбка на какой-то миг стала похожа
на нормальную, человеческую:
- Выздоравливайте, Степан Иванович. Очень рад, что вы живы!
Новое рукопожатие - и Красный Лев уже разговаривал со Степиным
соседом. Косухин раскрыл коробочку: на белом шелке тускло блеснул металл.
Орден Боевого Красного Знамени РСФСР - уже второй...
Конечно, о том, чтобы побеседовать с Председателем Реввоенсовета, и
речи быть не могло. Лев Революции спешил, как всегда загруженный
невероятной массой забот. В последний раз они встречались в перерыве
съезда, когда Косухин был среди тех, кто яростно защищал Троцкого от
нападок всякой штатской мелочи - Сокольникова, Коллонтай и прочих, пороха
не нюхавших. Тогда Троцкий не казался каменной статуей - он весело шутил,
вспоминал 19-й год и даже припомнил, как вручал Степе орден за бои против
Каппеля. В тот день Косухина то и дело тянуло спросить Льва Революции о
Шекар-Гомпе: знал ли он, какую бумагу подписывает. Но железная партийная
дисциплина сдерживала. Степан обещал молчать - и он не скажет ни слова,
даже если того потребует нечто более важное, чем устав РКП(б)...
Ордена кроме Степы получили еще трое - Революция не жалела наград
героям Кронштадта. Странно, но орден оставил Косухина равнодушным. Он не
заслужил. И не только потому, что ткнулся носом в холодный лед даже не
увидев ни одного мятежника. За такое не полагались ордена: кронштадтцев
нужно было уничтожить, и славы в этом не было никакой. Красные шли против
красных - это не подвиг. Боевое Красное Знамя тут явно лишнее...
Троцкий исчез так же внезапно, как и появился. Следом за ним
испарились ковер, вазы с цветами и "кожаная" охрана. Оцепенение прошло,
молодые командиры зашумели, откуда-то вынырнула бутылка спирта, и от
орденоносцев стали требовать немедленного обмытия наград - дабы блистали и
лучше носились...
Степа попросту сбежал. Он захватил кисет с махоркой и пристроился на
"черной" лестнице, подальше от гудящих возбуждением палат. Не то, чтобы
очень хотелось курить, но здесь можно не тратить силы на ненужные улыбки и
разговоры. Косухин аккуратно свернул "козью ногу" и стал бездумно глядеть
в темный колодец двора за окном...
- Да вот же он, Косухин! - сосед по палате появился внезапно, и Степа
чуть не подавился дымом. - Товарищ комполка, к вам гости!
На миг вспыхнула радость: Степа подумал о Кольке Лунине, - но тут же
сообразил, что тот еще не встал после тифа. А больше ждать было некого.
- Кто? - поинтересовался он без малейшего любопытства.
- Серьезный товарищ, - в голосе соседа мелькнуло уважение и даже
почтение. - Из штаба, наверно...
Этого еще не хватало! Не Венцлава ли нелегкая принесла?
- Это... пусть сюда идет! - возвращаться в палату не тянуло.
- Так точно...
Итак, его нашли - и явно не для того, чтобы интересоваться здоровьем.
Ну, держись Степка Косухин, дважды орденоносец!
По лестнице простучали сапоги. Степа на миг отвернулся к окну,
собираясь с силами, бросил окурок и резко обернулся, готовый ко всему.
- Здравия желаю, ваше красное высокоблагородие!
Перед ним стоял Арцеулов. Степа подавился воздухом, еле сдержался,
чтобы не зайтись в кашле, и, наконец, окаменел. Проклятый беляк улыбался,
похоже, любуясь зрелищем израненного большевика. Выглядел Ростислав
превосходно. В добротной шинели, новеньких яловых сапогах и краснозвездной
фуражке он действительно походил на военспеца из крупного штаба.
- Ты, это... почему высокоблагородие?
На большее Степу не хватило. Арцеулов рассмеялся и хлопнул пламенного
большевика по плечу:
- Потому что вы теперь комполка, чудило необразованное!
- Славка! Чердынь твою...
Тут только до Косухина дошло. Ростислав жив, здоровехонек и в России.
Он схватил проклятого беляка за плечи, но сдержался, выпрямился и
расправил больничный халат:
- Ну, здравствуй, стало быть... Ты чего, Ростислав, в Красной Армии?
Похоже, более глупого вопроса придумать было нельзя. Белый гад вновь
залился таким искренним смехом, что Степе даже стало завидно.
- Чего хохочешь, недорезанный?
- Ну Косухин! Приятно видеть, что вы все тот же... Нет, Степан, я не
вступал в РККА. Я вообще не Арцеулов. Разрешите отрекомендоваться:
Ростислав Коваленко, заместитель начальника снабжения Киевского
укрепрайона. Нахожусь в отпуске по ранению...
- Шпион, значит... - обреченно вздохнул Степа.
Арцеулов, похоже, хотел вновь рассмеяться, но, взглянув на совсем
растерявшегося Косухина, передумал:
- Я не шпион, Степан. Мне не на кого шпионить, да и незачем. Я занят
куда более невинным делом - пытаюсь сохранить свою никому не нужную
персону. Я конечно мог полчаса назад пристрелить вашего Бронштейна, только
зачем? Вы же его сами и съедите, без всякой посторонней помощи...
Раньше бы Косухин не преминул дать отпор подобному глумлению, но
теперь проявил слабину и смолчал.
- Я ведь читал, что творилось на вашем сонмище. И вашу речь тоже,
Степан. Напрасно защищали Лейбу - он обречен. Он был нужен год назад, а
сейчас настало время иных...
И вновь Косухин отмолчался. Он вспомнил свою речь на съезде -
искреннюю, горячую, но, как он и сам понимал, совершенно наивную. С ними,
фронтовиками, победителями белой гидры, как-то очень быстро перестали
считаться...
- Ну это, ладно, Ростислав, - Степа вздохнул, нужные слова никак не
приходили. - Коваленко - так Коваленко, чердынь-калуга... Как ты из
Крыма... это... уехал?
В глазах Арцеулова блеснул злой огонек - и тут же погас. Оба они
подумали об одном и том же. В ноябре Фрунзе обещал амнистию. Многие
поверили - и теперь черноморские рыбы жирели на даровом корме.
- Вашими молитвами, Степан. Вовремя предупредили, чтоб не верил вашим
сиренам... Я отплыл на шаланде, которой командовал сущий разбойник с
морской фамилией Ставриди. Он довез до Одессы и предложил на выбор целых
три "ксивы" - если я точно освоил ваш новый язык. Я выбрал документы этого
Коваленко - чтоб к новому имени не привыкать. Зиму поездил, пообщался с
теми, кого чека еще к стенке не поставила. А теперь вижу - пора за дело...
- Ты о чем это? - вопрос был лишним. Степа и так понимал, о каком
деле говорит беляк.
- Как я понял, вы никого не видели и ни с кем не разговаривали.
Степа покачал головой.
- И о вашем брате - ничего?
- Нет...
Арцеулов на миг задумался:
- Степан, может не стоит вас в это втравливать? Вы, я вижу, успешно
служите, комиссары от вас в восторге. Вот и второй орден. Кстати,
поздравляю.
- Глумишься, кадет? - Косухин вновь вздохнул, чувствуя что не в силах
дать отпор очередной вражеской провокации. Арцеулов недобро усмехнулся:
- Поздравляю вполне искренно. Вы делаете нашу работу. Насколько я
помню, именно кронштадтцы штурмовали Зимний. Революция - это свинья,
пожирающая своих детей - помните? Это лишь начало. Но, если хотите, я
исчезну. Мне, собственно, нечего терять, а у вас - другие ставки...
Косухин ответил не сразу. Если он сейчас скажет "нет", Ростислав
будет действовать один, сложит свою дурную интеллигентскую голову, а он,
Степка Косухин, благополучно дотянет до персонального кабинета и до
кирпичной стенки, где его добьют прикладами мордастые ребята...
- Я, это... бумаги читал. Секретные... Мол, Венцлав и все такое...
научные опыты, чердынь-калуга...
Арцеулов кивнул:
- Помниться, вы уже делились этой версией. Значит, все-таки поверили?
- Нет... - слово далось тяжело, но дальше пошло немного легче. -
Чувствую, врут, чердынь-калуга! Верней, вокруг ходят, но правды не
говорят. Но ведь как подступиться? Вон, думал с товарищем Троцким
поговорить...
Степа безнадежно махнул рукой.
- И хорошо, что не поговорили. Эту крепость в лоб брать нельзя. Они
велели вам молчать - ну что ж, молчите покуда. Надо всегда искать слабое
звено - и начинать с него. За что мы можем взяться? - Арцеулов подождал и,
видя, что Степа молчит, ответил сам: - В Шекар-Гомп нам больше не сунуться
- раз. Что-либо выяснять в вашем ЦК нельзя - это два. Что остается?
Косухин уже знал ответ. Там, во Франции, он уже держал в руках
ниточку.
- Берг... Который Наташин дядя... Только ведь он - в Париже,
чердынь-калуга!
- Берг в России, Степан. Поэтому я нашел вас...
Степа изумленно поглядел на Арцеулова. Подполковник был спокоен и
решителен, словно командующий перед генеральной битвой. Косухин поневоле
позавидовал этому спокойствию и этой решимости...
- Сейчас мне надо спешить, - Арцеулов мельком взглянул на часы. - Вы
должны получить отпуск после ранения. Встретимся в Столице у вашего
Лунина. Кстати, Николай передает вам привет.
- Ты, выходит, и с ним познакомился?
- А как же! Он уже дома. Бритый, худой, но полный оптимизма.
Серьезный молодой человек.
Косухин кивнул. Колька Лунин был действительно серьезным парнем.
- Ты это, Ростислав, у него каменюку забрал? Которую мы в Безбаховке
нашли?
- Она у него? - удивился Арцеулов. - Нет, он же не знает, кто я.
Самое интересное, деревянные таблички тоже у него. Я просил сохранить,
пока не вернусь.
- Ага, - вспомнил Степа. - Прочитал?
- Нет. Но пытаюсь. Ну выздоравливайте, красный командир. И учтите,
вас ждут сюрпризы. Некоторые приготовил я. А вот других опасайтесь...
Арцеулов улыбнулся, пожал Степе руку и оставил его одного у
темнеющего окна. Странно, но неожиданная встреча ошеломила лишь поначалу.
Наверно, он был уже давно готов к этому.
Через два дня Косухин получил свои документы и заодно - месячный
отпуск. Оставалось достать билет в Столицу, но в последний момент
мальчишка-курьер разыскал Степу и передал ему телеграмму. Товарищу
Косухину предписывалось немедленно явиться в ЦК.
Косухин тут же вспомнил о сюрпризах. Очевидно, этот подготовил не
Арцеулов. Странно, в Центральном Комитете им не должны интересоваться -
скорее, командира 256-го полка вызвали бы в военное ведомство. Мелькнула
мысль выправить документы на имя какого-нибудь Степана Иваненко и
использовать свой немалый опыт конспиративной работы. Но Косухин отогнал
соблазн. Уходить "на дно" рано. Покуда он чист, грехи его партией прощены,
и он может не бояться вызова в кабинет на Старой площади. К тому же, "на
нелегалке" долго продержаться нельзя. Косухин имел представления о методах
славной ВЧК, догадываясь, что уж его-то будут искать и найдут даже из-под
земли...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг