взметнувшийся кулак, вмиг оказался за спиной наглеца. Захлестнул
ему горло рукой, согнутой в локте, и, запрокидывая, отрывая
голову оскорбителя, сунул ему под бороду кинжал и зашипел:
- Как ты, пес, живущий объедками, назвал Равви? Месифом -
злостным обманщиком народа? Повтори еще раз, гиена, жрущая
падаль, и я перережу тебе глотку!
Все оцепенели, уставившись на своего сипящего, дергающегося,
невнятно и жалко мычащего вожака.
- Надо бы действительно убить тебя за такие слова, - ослабил
хватку Иуда, - да не хочется приносить убыток твоему хозяину.
Равви к нему хорошо относится.
Выпустил хватающую скрюченными пальцами воздух, задохнувшуюся
жертву. Медленно поворачиваясь к каждому из нападавших,
задерживая на них пристальный взгляд и сосредоточившись так, что
застучало в висках, закружилась голова, мысленно приказал, как
учил Равви, не шевелиться и забыть все, что здесь произошло. Не
уверенный, что получится - все-таки он не Равви, - заспешил,
пока люди Никодима не пришли в себя, к Иерушалаиму.
Успел вовремя. Среди покидающих город, собирающихся провести
ночь в шалашах и шатрах на склоне Елеонской горы, увидел Равви с
назареями, среди которых вышагивал и Симон Кананит. Подзабывший
из-за возни с маслоделами о Ефтее, Иуда вновь встревожился:
случайно ли слуга первосвященника оказался у Храма около Равви,
или...
Заметив Иуду, Равви приветливо взмахнул рукой, подзывая, и когда
тот подошел, поинтересовался, как встретили хозяева ослицы: не
рассердились ли за то, что так долго не возвращали ее, не
хмурились, не ворчали, не угрожали неприятностями? Преданно
глядя ему в глаза, Иуда заверил, что работники Никодима
бен-Гориона были счастливы услужить Сыну человеческому, хотели
даже подарить ему ослицу, но люди они подневольные: не
осмелились на такую щедрость без дозволения Никодима.
Лицо Равви просветлело. Но тут же, смутившись, он перевел
разговор на другое. Словно размышляя вслух, заметил, что,
пожалуй, не стоит идти в Вифанию. Пока доберутся, будет уже
глубокая ночь: неудобно в такое время беспокоить людей. Хотя и
хочется посмотреть на Симона Прокаженного - не вернулась ли,
пусть и частично, ослабленно, болезнь? Да и Елеазар...
Остановился. Напряженно выпрямился, словно прислушиваясь.
Назареи выжидательно уставились на него. Знали, что Елеазар
совсем плох, иначе не осмелилась бы Марфа беспокоить Равви,
прислав к нему три дня назад слугу Меира, чтобы упросил
поспешить к умирающему брату ее, которого Раввуни называл и
считал другом своим.
Глаза Равви расширились, и он монотонным, тусклым голосом
забубнил, что Елеазар уснул, спит крепко и бездыханно.
- Может, надо в таком случае позабыть о приличиях, - хмуро
предложил Иуда, - и отправиться в Вифанию сейчас же, чтобы
разбудить Елеазара?
Равви крупно вздрогнул. Нахмурился. Глухо сказал, что теперь,
мол, не имеет значения, когда придут в Вифанию, чуть раньше или
чуть позже: Елеазар умер.
И, опустив голову, стал быстро подниматься в гору по тропе,
смутно белеющей в сумерках, разжиженных призрачным светом
высокой прозрачной половинки луны.
Как всегда, когда Равви становился таким отрешенным, замкнутым,
Иуда отошел от него, чтобы не отвлекать. Пропустил мимо себя
назареев и безотчетно, по укоренившейся привычке, посмотрел, нет
ли рядом кого-нибудь подозрительного? Кажется, никого. Паломники
разбредались по склону, направляясь к пока еще бледным, но таким
уютным, зовущим к себе, ближним и дальним кострам. Лишь
несколько человек, укутанных в темные плащи, брели, будто
нехотя, туда же, куда и назареи. Но, может, только кажется, что
это неспроста; может, тоже направляются к перевалу, чтобы
спуститься в Вифанию?
Осторожно поглядывая в их сторону, Иуда подождал приотставшего
Кананита. Так же воровато озираясь, поблескивая белками глаз,
тот негромкой скороговоркой доложил, что Ефтей сначала принялся
врать, будто и не думывал выслеживать, однако потом, когда
пришлось нажать на него, признался: да, Каиафа велел безотлучно
следовать за Иегошуа назаретским и собирать о нем любые
сведения. Потом Симон добавил неожиданное, заставившее
насторожиться: Ефтей передал, что первосвященник хочет, чтобы
он, Иуда, пришел к нему, и как можно скорей. Тайно, чтоб никто
не знал.
- Зачем я ему? - непроизвольно вырвалось у Иуды.
Кананит пожал плечами, а губы его шевельнулись в ухмылке.
- Наверное, хочет, чтобы ты опять стал служить синедриону или
лично ему... - начал с ехидцей, но Иуда оборвал:
- Ладно, разберусь. Никому об этом ни слова! - И, сжав запястье
Симона, распорядился шепотом: - Приготовь оружие, потом - резко
назад!
Резко повернувшись, выхватив кинжалы, пошевеливая ими, чтобы
страшней взблескивали, устремились к людям в темном. Те, не
ожидавшие такого, сначала шарахнулись назад, а потом бросились
врассыпную, напоминая огромных, черных, взмахивающих крылами
птиц. И растворились в полумраке лунной ночи, словно и не было
их.
Иуда с Симоном переглянулись. Ясно, что преследователи в покое
не оставят - если, конечно, это преследователи, - станут
незаметно подсматривать, подслушивать, запоминать: сами не раз
так делали, пока не выведывали все, что нужно.
Кинулись в гору, к Равви. Догнали его близ одинокой развесистой
смоковницы, напоминавшей застывший, высоко взметнувшийся, черный
фонтан. Заслышав частый мягкий топот, Равви остановился и
оглянулся. Назареи тоже дружно обернулись, готовые сомкнуться
вокруг него, заслонить, но, узнав своих, успокоились.
Иуда вполголоса, четко и немногословно, объяснил: за нами
следуют какие-то подозрительные, которых надо обмануть. Поэтому
- Равви наденет пенулу Кананита. После этого - расходимся в
разные стороны. Преследователей пятеро. Значит, кто-то из нас
обязательно останется безнадзорным.
- Скорее всего, таким окажется Равви, с которым пойду я.
Соглядатаи ни за что не потащатся за нами, убежденные, что
вместе со мной Симон. Надзирать за мной с Симоном им ни к чему.
Если же не поверят простенькой хитрости с переодеванием и
попрутся все-таки за нами, то... - тихо засмеялся, будто
заурчал.
Равви недовольно покрутил головой: опять, мол, ты за свое? Бегло
заметил, что пролития крови не допустит. Поперебирал, оглаживая,
бородку длинными тонкими пальцами и осевшим голосом сказал
непонятное, что нет, дескать, рано еще Сыну человеческому, время
его пока не пришло. Посмотрел искоса на Иуду и нехотя согласился
с тем, что тот предложил.
Обрадованно выдохнув, Иуда услужливо и проворно помог ему снять
гиматий - голубой, заметный. Торопливо схватил протянутую пенулу
Кананита, накинул ее на Равви, прикрыв капюшоном его голову,
чтобы спрятать очень уж приметные, растекающиеся по плечам,
длинные волосы.
И, не дожидаясь, пока разойдутся назареи, прижавшись к Равви,
жестикулируя, будто оживленно рассказывает о чем-то, повел его к
темневшим на вершине кедрам, где переливались около
лавок-хануйотов костры, где было оживленно и весело. Но, отойдя
подальше, осторожно наоглядывавшись, наприслушавшись, решительно
заявил, что надо бы свернуть куда-нибудь, где безлюдно. Равви
предложил пойти в Гефсиманский сад, там всегда можно укрыться от
глаз любопытствующих.
Они не спеша поднялись до древнего кладбища с полуразвалившимися
склепами, с заросшими травой могильными плитами; вошли в плотную
тень небольшой оливковой рощицы. Круто свернув вправо, быстро
пересекли ее. Через первый попавшийся пролом в невысокой
каменной стене проскользнули в Гефсиманию.
Петляя между плотно растущими деревьями, углубились в сад.
Наконец Равви остановился. На небольшом взгорке, откуда
открывался залитый призрачно-белым лунным светом Иерушалаим,
искрапленный мерцающими пятнами костров, освещенных окон,
точечными бликами факелов и оттого похожий на свернувшуюся в
тугие петли серебристую посверкивающую змею.
Глядя на город, выпрямился, став, казалось, даже выше ростом. И
замер так, расслабленно опустив руки.
Иуда же проворно скинул с себя хламиду, разостлал ее на траве.
Легонько дотронулся до Равви и, когда тот непонимающе оглянулся,
приглашающе указал на хламиду.
Он нехотя сел. Подтянул ноги, крепко обхватил их, положил
подбородок на сдвинутые колени и опять замер, глядя на
Иерушалаим.
Иуда пристроился рядом. Поелозил, усаживаясь поудобней. Достал
из мешочка у пояса горсть сушеных фиников. Показал их в горсти
Равви: будешь? Тот, мельком глянув, отрицательно помотал головой
и опять, не мигая, уставился на Иерушалаим. Иуда не настаивал.
Равви вообще ел редко и мало, довольствуясь иногда одной вяленой
рыбкой или двумя-тремя смоквами в день, хотя и не чурался
застолья.
Пожевывая, смакуя мякоть финика, Иуда деланно-равнодушно
поинтересовался, как все же собирается Равви привлечь к себе
внимание людей? Если его завтрашнее появление в Иерушалаиме
опять не заметят, тогда все, чем и ради чего жил он три
последние года, не имеет смысла.
- Можешь возвращаться в свою Галилею и до конца дней плотничать,
подобно отцу, или пасти, как в детстве, овец, или рыбалить
вместе с братьями Иониными и Зеведеевыми: прозябать, одним
словом, неприметно и тускло.
Равви не ответил, только шевельнулся судорожно - уткнулся лбом в
колени. Скрючился так, недвижимо, тихо - даже дыхания не слышно.
Иуда осмелел. Голос его зазвучал уверенней.
- Надо, обязательно надо, - потребовал твердо, - предпринять
нечто такое, что потрясло бы, взбудоражило всех.
Сплюнул в ладонь финиковую косточку, сжал ее большим и
указательным пальцами и, прищурив левый глаз, выщелкнул далеко
перед собой. Скучающим тоном, а внутренне обмирая от опасения,
что Равви возмутится, откажется, предложил опять учинить
расправу над торговцами, оскверняющими Храм, как хотел сделать
еще три года назад.
- Тогда, восхищенный тобой, уверенный, что явился наконец ничего
не боящийся, тот, кто спасет детей Авраамовых, я, не раздумывая,
уверовал в тебя. С тех пор остаюсь - наде-юсь, не сомневаешься?
- преданнейшим сторонником, да что сторонником, слугой твоим!
Равви медленно поднял голову, повернул к нему осунувшееся лицо,
посмотрел изучающе. Иуда заставил себя не опустить глаза.
- Сам же поучал: кто не со мной, тот против меня, - продолжил с
нарастающим напором. - А разве те, кто не замечает, не признает
тебя, с тобой?! Так накажи их! Ведь и это твои слова: вы
думаете, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, не мир,
но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут
разделяться, трое против двух и двое против трех: отец будет
против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь
против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против
свекрови своей. Говорил так? - вонзил в Равви жесткий,
требовательный взгляд. - Говорил!.. Родственников, самых близких
между собой людей, готов врагами сделать, - назидательно поднял
корявый указательный палец с похожим на ракушку ногтем. - Так
чего же ты жалеешь чуждых друг другу?! К тому же торгашей,
ненавистных тебе накопителей богатства! Не ты ли говорил: не
собирайте себе сокровищ на земле?.. А они собирают, да еще
презирают таких, как ты, нищих. - Иуда скрипнул зубами, однако
взгляда от внимательно смотревшего на него Равви не оторвал. -
Тобою же сказано: кому дано много - а тебе дано больше всех
живущих, - от того много и потребуется; и кому много вверено, с
того больше взыщут. С тебя, а не с меня и не с кого-либо
другого, взыщет Отец наш небесный за беззакония в обетованной
земле его.
Все же не выдержал, отвел глаза. Застыл с приоткрытым ртом,
когда услышал негромкий и чуть насмешливый голос Равви, который
напомнил, что учил он и другому: любите врагов ваших,
благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим вас,
молитесь за злословящих и преследующих вас, потому что какою
мерою мерите, такою отмерится и вам.
Иуда страдальчески скривился:
- Равви, Равви! Говорил ты и это, помню. И цену таким твоим
высказываниям знаю! - Криво усмехнулся. - Сам же поучал меня:
надо понимать, с кем и как говорить. Понимать и уметь. С мудрыми
- мудро, с простецами - просто, с сомневающимися - решительно, с
верящими - доверительно. Я верю тебе, поэтому давай говорить
доверительно: не надо сейчас, когда мы одни, рассуждать о
всеобщей любви, о братстве, о том, что следует подставлять левую
щеку, если тебя ударили по правой. Не то сейчас время, и
положение наше не то, - скосил на него колючие глаза. - Заяви о
себе, Равви, громко заяви. Яви себя народу. Люди преклоняются
перед теми, кто не похож на них. Докажи, что ты не такой, как
они, и они поверят в тебя!
Равви плавно отвел от него взгляд. Опять повернулся к
Иерушалаиму лицом. Зная, что затаивший дыхание Иуда ждет ответа,
сказал негромким, ровным голосом: хорошо, дескать, пусть все
будет так, как задумано, как намечено, - если людей не убедили
исцеления расслабленных, прокаженных, увечных, незрячих, глухих,
немых, изгнания бесов из одержимых, то завтра в Вифании Сын
человеческий предстанет во всей силе своей, во всем могуществе
своем и заставит говорить о себе народ Израиля. Помолчал.
- Хотя... - И вздохнул. - Сказано ведь: если Моисея и пророков
не слушают, то, когда бы и воскрес кто из мертвых, не убедятся
они.
Но Иуда уже не слушал его. Сладко зажмурившись, он потянулся,
откинув далеко назад руки. Опустился спиной на хламиду, сунул
ладони под затылок и с мечтательным видом засмотрелся на сияющую
в высоком чистом небе половину луны, напоминающую подсвеченный
сзади щербатый обломок алебастрового диска. Иуда был доволен:
если Равви что-то обещает, это всегда исполняется. Значит,
завтра надо ждать очередного чуда. Немного огорчало, правда,
упоминание Вифании: много ли в таком маленьком селении будет
народу при торжестве Равви? Но... после Вифании он обязательно
пойдет в Иерушалаим, в Храм, и там уж, если все как следует
подготовить, да если Равви сохранит твердость, которой
преисполнен сейчас, да если народ, воодушевленный чудом в
Вифании, повалит за Равви, славя его, то можно смело
рассчитывать на успех...
За колоннами восточного портика Храма зародился вдали и стал
приближаться ровный гул, напомнивший Иуде чуть не перемоловшую
его когда-то в горах Эдомских лавину, которая начиналась тоже
негромким и нестрашным рокотом.
Стремительно, одним движением, Иуда поднялся с корточек,
вытянулся во весь рост. Глянул на верх Антониевой башни -
сверкающие между ее массивными зубцами латы, шлемы, щиты
колыхнулись, стали стягиваться вправо, откуда тек снизу
нарастающий, клокочущий шум. Перебросил взгляд на Двор
язычников.
Здесь тоже или почуяли, или услышали, что снаружи назревает
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг