сейчас они тут? - но сюда Ю. Бодров со своим творчеством не совался:
стеснялся, думал, что осмеют - вот, дескать, посмотрите, писака нашелся,
да и несолидной считал он, в глубине души, газетку. То ли дело получать
фирменный, пусть даже с отказом, конверт из Москвы.
Свернул в переулок, побрел, пугая сонных кур, мимо серых изгородей, серых
поленниц с пересохшими дровами и внезапно остановился - вот куда,
гляди-ка, занесло! Веселое, яркое солнце, поднявшись над крышами, кинуло
через улицу длинные тени, осветило громоздкий, без ставней, дом, заиграло,
растеклось сверкающими пятнами по его стеклам. Здесь когда-то жила первая
любовь Юрия Бодрова.
Влюблялся Юрка Бодров и раньше: то в пепельноволосую, "типичную
представительницу", как ее называли ученики, учительницу литературы, то в
итальянскую кинозвезду Джину Лоллобриджиду, то в рыжую продавщицу киоска
"Союзпечать", но чувство, которое обрушилось на него, когда увидел на
сцене Дома культуры Лариску Божицкую, оказалось ни с чем ни сравнимым,
неожиданным, удивительным, невыносимо мучительным, окрыляющим и
оглупляющим одновременно.
Был смотр школьной самодеятельности, и Лариска исполняла монолог из
какого-то водевиля. В широкополой соломенной шляпке, с чем-то розовым на
плечах, она жеманничала, кокетничала, лукаво прикрывала лицо веером, и ее
черные глаза блестели, то щурились, то распахивались изумленно, а Юрка
сидел в первом ряду, обмирал, готов был от счастья шпынять локтями
соседей, хватать их за руки, но не шелохнулся, окаменел и, чувствуя, что
краснеет, с радостью и испугом прислушивался к себе - кружилась голова,
хотелось смеяться, орать от восторга. Совсем забыл, что это та же самая
Лариска - второгодница из девятого "А", которую, как ответственный за
учебный сектор, отчитывал он на бюро, вернее, не забыл, а не хотел об этом
думать: та была двоечница в коричневом платье, в черном переднике,
школьница с настороженными, недобрыми глазами, а эта, на сцене, другая -
веселая, соблазнительная, праздничная. И ему тоже стало весело, легко,
празднично. В этом состоянии "телячьего восторга", как тогда говорили, он
отыграл во втором отделении сцену из "Машеньки" Афиногенова и улыбался во
весь рот, даже когда, изображая якобы уставшего жить Виктора, должен был
ныть: "Как тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим", даже
когда поцеловал в щеку заранее съежившуюся от смущенья Машеньку - Лидку
Матофонову, потому что видел вместо этой бездарной партнерши, с ее
неуклюжими движениями, с ее шарнирными руками, воздушную, порхающую Ларису.
С этого дня началась для него жизнь, полная страдания и восторга: он,
встретив Божицкую, или вышагивал мимо ходульной, солдафонской походкой,
или, обомлев, говорил и себе-то противным то писклявым, то хриплым
голосом, а на бюро, когда Ларису опять ругали за двойки, Бодров, который и
троечников-то презирал, страдал из-за нее, убежденный, что она умница, что
скрывает свои редкостные способности по каким-то ей одной ведомым
причинам, и изнывал от умиления и этими тонкими, в чернильных пятнах,
пальцами, и этими спиральными кудряшками на висках, и кружевным
воротничком на форменном, но таком симпатичном платье.
Он отчаянно завидовал Генке Сазонову, который мог без робости болтать с
Божицкой и даже - подумать только! - ходил с ней в кино. А однажды чуть не
задохнулся, чуть не закричал от обиды и оскорбления, когда увидел Ларису
рядом с Цыпой. Этого шпаненыша с косой сальной челкой и всегда приоткрытым
ртом Юрка панически боялся и ненавидел, как боялся и ненавидел, содрогаясь
от брезгливости, мокриц, пиявок, мохнатых пауков. Но даже еще не раз
встретив Ларису с Цыпой, уходил по-прежнему почти каждый вечер к дому
Божицких, потому что не мог избавиться от наваждения - ее лица, ее глаз,
ее улыбки. До поздней ночи, в снег ли, в метель ли, иногда и в дождь,
прятался Юрка Бодров в тени на другой стороне улицы и, презирая себя за
пошлость и литературность такого бдения, смотрел на окна Ларисы, где, если
повезет, мелькал изредка на белом стекле стремительный гибкий силуэт.
Так длилось почти год. Но потом все кончилось. К очередному смотру
самодеятельности драмкружок Дома культуры решил поставить "Свои люди -
сочтемся". Подхалюзина должен был играть Бодров, а роль Олимпиады,
Липочки, дали медсестре, которую все мужчины звали Тонечкой. Юрка, как
увидел ее, заскучал. Крепенькая, пышногрудая, румяная Тонечка была,
конечно же, похожа на купеческую дочь, но... перед глазами стояла Лариса:
в соломенной шляпке, в розовой накидке, обаятельная, веселая, милая. Юра
представил, как было бы отлично работать с ней на сцене, а потом вместе
идти после репетиции домой...
И он решился. В воскресенье отправился к Божицким. Прошагал с независимым
видом мимо ворот; еще раз, потом другой. Наконец, с отчаяньем развернулся,
вошел во двор, холодея от страха, стыда и смущенья. И сразу увидел ее.
Лариса, задумавшись, возвращалась из огорода, оступаясь на узенькой,
глубокой тропке, пробитой в снегу, а за спиной возлюбленной еще поднимался
парок от мокрой проплешины на желтой ледяной куче с вмерзшими тряпками,
бумагой, объедками. В красной от стужи руке Ларисы было черное помойное
ведро, и от него тоже поднимался парок. Она шла, опустив голову, а Юрий
Бодров изумленно разглядывал её большую, не по росту, лоснящуюся
телогрейку, клетчатый старушечий платок, обмотавший вкривь и вкось голову,
огромные подшитые валенки, заляпанные навозом, подоткнутый подол
застиранного бурого платья, из-под которого выглядывали красные, как и
руки, ноги с синими коленками
Лариса подняла голову, взвизгнула, присела на секунду, сбивая ладонями
подол. "Чего пришел? Чего надо? - закричала зло. Поставила ведро,
стремительно пошла к воротам, взмахивая рукой, словно выгоняя заблудшую
корову. - Ну-ка, проваливай отсюда!" Он, прижавшись к калитке, принялся
торопливо рассказывать про пьесу, про роль. Лариса, запахнув ватник,
смотрела исподлобья, хмуро. От нее пахло не то клеенкой, не то мокрой
тряпкой, которой вытирают стол, и это неприятно поразило Юрку. "На фиг
нужна мне твоя роль, - процедила Лариса по-уличному, сквозь зубы. - Играй
ее со своей Тонечкой", - и засмеялась. Нехорошо, с ехидцей засмеялась...
Юрий Иванович вспомнил этот смех, вспомнил и парной запах, который
долго-долго преследовал его и от которого зачахло, скисло ощущение
праздника, пока вместо него не всплыли удивление, досада, а потом и стыд
за себя.
И все же Юрий Иванович почти с нежностью смотрел на дом Божицких, потому
что та радость, которую подарила его душе Лариса, была самым сильным и
ярким воспоминанием далеких лет. Он испугался, что его могут увидеть, и
хотел уже уйти, но калитка ворот широко распахнулась и в проеме ее
появилась женщина.
- Заходите, заходите, - певуче пригласила она не совсем.трезвым голосом. -
Я в окно вас увидела, вышла встретить. Вы, наверно, родственник Володи?
- Нет, нет, - испугался Юрий Иванович, - Извините. Я не к вам. Я тут
случайно.
Солнце высветило женщину, шагнувшую навстречу, и он сразу узнал Ларису.
Конечно, она постарела, отяжелела, но голос тот же, те же черные блестящие
глаза, та же манера кривить рот, растягивая слева.
- Так вы не на свадьбу? - слегка удивилась Лариса, поджала в раздумье
губы. - Прошу прощенья, - но, оценивающе оглядев Юрия Ивановича с головы
до ног, взмахнула беспечно ладонью. - Все равно заходите. У меня дочка
женится, то есть... - мелко засмеялась, помотала головой, - замуж выходит.
Поздравьте ее.
- Ну что вы, неудобно. Спасибо. Извините, - Юрий Иванович попятился.
- Неудобно только штаны через голову надевать, - решительно заявила
Лариса. Подошла, слегка покачиваясь, и от этого казалось, что она,
обтянутая серебристым, переливающимся платьем, подкрадывается. Взяла
осторожно, но властно под локоток. - Идемте, идемте... - Почувствовав
сопротивленье, взглянула удивленно. - Вы что, обидеть хотите?
Юрий Иванович, улыбаясь, смотрел сверху и сбоку на нее, прислушивался к
себе, к легкому запаху духов, к требовательному усилию ладони, и ему было
одновременно и смешно и тоскливо. Лицо Ларисы ужесточилось, четче
проступили морщинки на переносице и около прищуренных глаз, но вдруг глаза
эти медленно раскрылись, в них мелькнуло недоверие, потом растерянность,
потом изумленье, потом радость.
- Бодров? - с сомненьем и надеждой спросила она. Отступила на шаг,
заулыбалась натянуто. - Ну, конечно, Бодров! - Дотронулась мизинцем до
подбородка Юрия Ивановича, отдернула руку. - Надо же... Борода. Колючая
какая. Откуда ты взялся?
- Да вот, еду... к морю, - Юрий Иванович смущенно почесал нос. - Завернул
на денек.
- Господи, да ведь и впрямь Бодров! - женщина ахнула, хлопнула перед своим
лицом в ладоши, отчего кольца на пальцах металлически стукнули. Покачала
головой. - Солидный какой стал, важный. В больших чинах, наверно, ходишь,
в большие люди выбился, - и переполошилась: - Чего же мы стоим? Пошли, я
тебя дочке покажу, гостям представлю, - и уже уверенно схватила Юрия
Ивановича под руку, прижалась к нему.
- Неловко как-то. Да и спят, пожалуй, еще... - упирался Юрий Иванович,
хотя ему очень хотелось бы взглянуть на дочь Ларисы.
- Ничего, разбудим, - твердо пообещала женщина. - Нечего дрыхнуть, раз
такой человек пришел.
- Не делай этого, не надо, - взмолился Юрий Иванович. Глянул на часы -
"06.07" - и нарочито громко встревожился. - Опаздываю! Меня машина ждет.
- Подождет, никуда не денется, - голос у Ларисы был властный,
пренебрежительный, но неожиданно сразу же изменился, стал неискренне
умильным, чуть ли не заискивающим. - А вот и дочка моя, Оленька.
Познакомьтесь.
В калитке, уперевшись руками в столбы, стояла, слегка постукивая носком
белой туфельки, девушка в белом же, затейливом, платье. Лицо у нее было
утомленное, бледное после бессонной, сумбурной свадебной ночи.
- Что это значит, мама? - холодно спросила Ольга.
- А ничего не значит. Мала еще допросы устраивать, - резко, почти
крикливо, ответила мать. - Поздороваться надо сначала, - она еще плотней
прижалась к Юрию Ивановичу.
Дочь еле заметно повела плечами, еле заметно усмехнулась.
- Здравствуйте.
А Юрий Иванович глядел на нее и видел ту, давнюю, хрупкую и стройную,
Ларису - так похожа была Ольга на мать в молодости. Только у этой девушки
взгляд независимей и уверенней, чем у Ларисы в юности, и губы откровенней
кривятся в снисходительной усмешечке.
- Я школьный Друг вашей мамы, - кашлянув в кулак, пояснил Юрий Иванович. -
Мы целую вечность не виделись, и вот - случай помог. Я тут ненароком
оказался. Мы с Владькой, с Борэенковым... - уточнил, глянув на Ларису:
помнит ли она Владьку?
- Ах, так вы с Владиславом Николаевичем приехали? - Ольга смутилась. -
Простите меня, я не знала. - Она слегка отступила в глубь двора. -
Проходите, пожалуйста. Мы очень рады, - но в голосе была неуверенность,
почти растерянность. Юрий Иванович догадался, что девушка обеспокоена:
мало ли как гость воспримет беспорядок после пира.
- Прошу, ради бога, не обижаться и не сердиться, я не могу, - он прижал
руку к груди. - Никак не могу... В семь у нас очень важный эксперимент, -
и сделал серьезное, значительное лицо.
- Знаю, знаю. Пуск установки "Ретро". Я ведь тоже у Владислава Николаевича
работаю. Программисткой, - Ольга откровенно обрадовалась, что приезжий
отказался зайти, но сочла нужным сделать опечаленный вид.
- Все же надеюсь, что вы как-нибудь заглянете к нам? - и с уважением
посмотрела на мать.
Та победно глянула на нее, приказала:
- Принеси нам сюда чего-нибудь, - открыла калитку в палисадник. - Мы
выпьем за встречу и за твое счастье...
- Но товарищу...
- Бодрову, - с гордостью подсказала Лариса.
- Товарищу Бодрову, наверно, нельзя? - с утвердительными интонациями
предположила дочь.
- Можно, - резко заявил Юрий Иванович. Ему не понравилось, что эта девочка
решает за него, да еще так уверенно.
- Ты же знаешь, мама, что у нас... - Ольга сделала страшные глаза,
растопырила в сдержанном возмущении пальчики.
- Ничего, давай, что осталось. Тащи водку, - разрешила Лариса. Пропустила
Юрия Ивановича вперед, похлопала его по широкой кожаной спине. - Он хоть и
академик, а прежде всего - мужик.
- Что-то очень уж ты меня вознесла - академик! - хмыкнул Юрий Иванович,
втискиваясь между хлипким садовым столиком и скамейкой.
- А чем ты хуже Борзенкова? - удивилась Лариса. - Ты был способней,
напористей, всегда на виду. - Она села напротив, перекачнулась, поерзала,
устраиваясь поудобней. Оправила платье. - Владька членкор, а тебе,
выходит, сам бог велел действительным быть. Пожалуй, уж и Героя Труда
получил? А? - без любопытства, из вежливости, поинтересовалась и польстила
неумело. - Глядишь, в твою честь улицы называть будут.
Юрий Иванович, хакнув, наморщил лоб, яростно почесал его. "Владька -
членкор! - ошалело повторил он. - Академик! С ума сойти..."
- Чего молчишь? Засекреченный, что ли? - насмешливо полюбопытствовала
Лариса. Уперлась локтями в стол, положила подбородок на сцепленные пальцы,
и взгляд женщины, доброжелательный, ласковый, постепенно затуманился, стал
далеким и печальным. - Ох, Юрий Иванович, - неглубоко, по-бабьи, вздохнула
она, - как же я тебя, дура, любила, как сохла по тебе, как ревела...
Сейчас даже вспомнить смешно.
Юрий Иванович рывком поднял лицо, заморгал, чувствуя, что кровь ударила в
голову.
- Не веришь? - Лариса вяло улыбнулась. - И не надо, - потерла щеки
ладонями, потом аккуратно, точно школьница, положила руки на стол,
навалилась на них грудью. - Я ведь почти из-за тебя на второй год в
девятом осталась. Думала, вместе учиться будем. А потом испугалась, в "А"
попросилась. - Она засмеялась, крутанула головой. - Вот дуреха-то была,
ей-богу. С Лидкой Матофоновой, выдрой этой, сдружилась. Она мне все про
тебя рассказывает, лопочет вот так, - закатила глаза, прижала ладони к
груди, быстро-быстро зашевелила губами, - а я думаю: придушила бы тебя,
ведьму... Потом Тонечка эта появилась. Нашел тоже! - презрительно поджала
губы, передернулась.
Юрий Иванович почувствовал, что покраснел окончательно, удивился:
"Смотри-ка, краснеть не разучился!" Хотел сказать, что и он к ней, Ларисе,
был, как бы это выразиться, неравнодушен, Что ли, но вместо этого зло
буркнул:
- Что же ты тогда с Цыпой? С Генкой?
- С Цыпой? - поразилась женщина. Всплеснула руками и даже от стола
откачнулась. - Так ведь тебе назло! Знала, что ты его ненавидишь. Вот и
решила побесить. А с Генкой... - склонила, словно в вальсе, голову, плавно
повела руками. - Здесь дело сложнее. Во-первых, он сидел с тобой на одной
парте, во-вторых...
Но тут припорхнула Ольга. За ней, как в классической драме, шел высокий
парень в черном костюме и белом галстуке, держал в вытянутых руках поднос,
прикрытый салфеткой.
- Вы извините, у нас ничего такого особенного нет. Мы ведь не думали, что
вы придете, поэтому уж не обессудьте, - щебетала Ольга, составляя на стол
графинчики, тарелочки, рюмки и посматривая на гостя восхищенно, хотя и с
некоторым испугом. - А это Володя, мой муж, - показала взглядом на парня с
подносом, поалела секундочку, посмущалась, но тут же с трогательной и
неумелой властностью молодой жены прикрикнула на него: - Помоги, чего
стоишь!.. Он у меня застенчивый, - пояснила деловито,
Юрий Иванович с улыбкой наблюдал, как она хлопочет, стараясь выглядеть
опытной хозяйкой, как неумело тычется, пытаясь помочь ей, действительно
застенчивый и симпатичный Володя, который то и дело вытягивал шею: туго
затянутый галстук почти придушил его.
- Ну вот, кажется, все, - Ольга придирчиво окинула взглядом стол. - Мы
пойдем.
- Куда вы? Так нельзя, - Юрий Иванович поднялся, зацепив животом край
стола. Качнулись рюмки, Лариса придержала их, а молодые даже не глянули.
Они, выпрямившись, вытянувшись, почтительно смотрели на друга Владислава
Николаевича.
- Извините, что я без подарка. Как-нибудь, при случае, исправлю промах, -
Юрий Иванович взял услужливо пододвинутую стопку, кивком поблагодарил
Ларису, а в голове мелькнуло: "Зачем вру? При каком еще случае?" - Очень
рад с вами познакомиться. Вы такие славные, такие молодые, все-то у вас
еще впереди. - Вздохнул и, выпив одним глотком, повелел: - Горько!
Рюмка в руках Ольги слегка плеснула; девушка опустила ресницы, повернула к
мужу серьезное лицо и ткнулась в его губы вытянутыми в трубочку губами.
- Эх, разве так любимого целуют! - выкрикнула отчаянно Лариса. Выпила,
рубанула удальски воздух ладонью. - Дай-ка я тебя, Юрий свет Иванович,
поцелую хоть один раз в жизни. Вот уж горько так горько! - и потянулась
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг