особенно фальшиво и вызовут смех. Да и не хотелось суесловить, умничать:
солнце тепло пятнало лицо, руки; пахло сырой землей, прелыми листьями,
нагретой кожей пиджака; шелестела вверху листва, бормотала негромко и
весело речушка; изредка долетали с того берега смех, крики одноклассников.
Юрий Иванович улыбался, пытаясь вспомнить, о чем они ржали на берегу после
сегодняшнего последнего экзамена, и не мог - рассказывали, наверно, кто и
как дурачил учителей. Впрочем, а был ли Юрка Бодров в этот день с
соучениками? Забылось, все забылось... Постепенно и шумы, и гомон стали
таять, уплывать куда-то далеко-далеко; Юрий Иванович догадался, что
засыпает, хотел встать, но не было ни сил, ни желания: сказались и
бессонная ночь, и водка, выпитая сегодня - сегодня? - у Ларисы, и
потрясение, испытанное утром, и обед, и Цыпа...
5.
Проснулся он от легкого озноба и неясного ощущения тревоги. Открыл
испуганно глаза - солнце уже сползло к горизонту, а в глубине рощи, между
деревьями, накапливался еще не плотный, но явственно различимый сумрак. От
реки тянуло прохладой, ныл бок, в который уткнулась банка с крабами,
онемела затекшая рука. Юрий Иванович пошевелил ею, глянул машинально на
часы: 19.00. "Ого, семь вечера! - Он выпрямился, помотал головой, потер
ладонями щеки. Сонно огляделся, увидел Юру и ужаснулся. - Батюшки, весь
день проспал!"
Юра, набросив на голые плечи куртку, все так же сидел под деревом. Рядом с
ним развалился на-траве плечистый, широкогрудый, с руками, оплетенными,
казалось, одними сухожилиями, Ленька Шеломов. Парни повернули головы, и по
застывшим улыбкам Юрий Иванович понял, что они только что мирно и дружно
беседовали. Это удивило Юрия Ивановича - Ленька никогда не был его
приятелем: Юрий Бодров в упор не видел, не замечал здоровяка и тугодума
Шеломова, особенно, когда тот помогал после школы отцу-конюху - возил на
лошади дрова,сено, навоз.
- Идиотизм какой. Тоже мне Рип Ван Винкль наоборот! - Юрий Иванович
натянуто засмеялся. - Приехал бог весть из какой дали и дрыхну, точно
пастушок на лужайке.
Ленька прыснул, сдерживая смех, отвернулся.
- Я не храпел? - смущенно поинтересовался Юрий Иванович.
- Храпели, - желчно подтвердил Юра.
- Извини, брат. Уснул я крепко: защитная реакция на стресс, нечто вроде
анабиоза, - и вдруг удивленно ахнул: - Что это у тебя за фонарь?
Юра торопливо прикрыл ладонью левый глаз.
- Ну, я поплыл, - Ленька пружинисто вскочил, сиганул стремительным
росчерком в воду.
- Ленька, что ли, врезал? - удивился Юрий Иванович.
- Ну да, еще чего, - обиделся Юра, Посопел, сорвал травку, закусил ее. -
Цыпа с кодлой приходил, - пояснил неохотно. - Я на тот берег, к своим,
плавал. Гляжу, а здесь, из кустов, - мотнул головой за спину Юрия
Ивановича, - Цыпа и вываливается. Ну, я сюда. Витька Лазарев, Ленька - за
мной... Гад, свинчаткой, наверно, зацепил. - Он потрогал пальцами щеку,
качнул головой, усмехнулся. - Хорошо, что вас эта свора сразу не увидела.
- Да-а, история, - Юрий Иванович обрадовался было, что Юра подрался, но
тут же ему стало страшно. Он уже в чайной уловил какое-то странное,
двойственное отношение к себе юному и сейчас внезапно понял, осознал его -
это было чувство отца к любимому, но не оправдавшему надежды сыну. -
Теперь этот дефективный тебе житья не даст.
- Не, - уверенно успокоил Юра. - Ленька с ним потолковал, Цыпа побоится
его братьев.
Юрий Иванович вспомнил пятерых братьев Леньки. Все они, здоровенные,
мордастые, уверенные в себе, работали в МТС, и Юра, когда встречал их,
всегда испытывал странное раздражение и неприязнь: отчего Шеломовы вечно
такие довольные и, пожалуй, счастливые, если стали обыкновенными
работягами? Зачем заканчивали десятилетку, почему никуда не поступали и,
видимо, не стремились ни к чему, кроме как жениться после школы и остаться
до конца дней в этом затхлом Староновске.
- Бодрый! Юрка! Айда-ка сюда, сказать чего-то хочу! - заорал с того берега
Ленька.
Он, подпрыгивая, пританцовывая, вытряхивал воду из уха, остановился,
махнул рукой. И Витька с Лидкой - последние, кто не ушел с пляжа, - тоже
замахали.
Юра вопросительно-неуверенно глянул на Юрия Ивановича.
- Надо бы уважить, - поощрил тот. - Да и мне искупаться не повредит.
Взбодрюсь.
Он разулся, стянул рубаху, брюки, увязал все в пиджак. Раскинул руки,
потянулся, похлопал по белой, дряблой груди.
- Чего это вы... чего это у вас трусы какие-то бабьи? - Юра поморщился,
презрительно указал взглядом на пестрые, в лютиках-цветочках, плавки Юрия
Ивановича.
- Темнота, - снисходительно улыбнулся тот, - пуритане... Это последний
вопль моды. Специально для Черного моря купил, - и помрачнел.
Цепляясь за кусты, спустился к воде. Взвизгнул: "А, собака, хороша!" -
поплескал подмышки, окунулся, зажав пальцами ноздри и уши.
- Дай узел! - потребовал.
Принял от Юры пиджак с одеждой, поплыл, выставив сверток над поверхностью.
Теплая и почти неощутимая наверху вода внизу свивалась в холодные жгуты,
терлась скользкими, тугими, словно змеи проплывали, струями о ноги.
Мелькнуло в голове: "А зачем ехать к морю? Можно и сейчас..." - но мысль
показалась такой глупой и кокетливой, что Юрий Иванович фыркнул. И
хлебанул, закашлялся.
- Давайте вещи, - решительно попросил Юра. - Утонете еще.
- О себе позаботься, гуманист. Мой час пока не пришел, - огрызнулся,
отплевываясь, Юрий Иванович.
Он уже нащупал ступнями дно. Встал, побрел к берегу. "Старею. Задохся, -
подумалось тоскливо. - Раньше этот паршивый ручеек и за речку-то не
считал".
Выбрался из воды. Буркнул поджидавшему Юре:
- Я в сторонке посижу, мешать не буду. Не обращай на меня внимания.
Прошел мимо притихших одноклассников, заметил, что Лидка действительно
сделала шестимесячную завивку и действительно стала похожей на овцу,
остановился около покосившегося плетня огорода, который подполз к самому
пляжу. Бросил на траву одежду, сел рядом. Отшвырнул ногой иссохшую, тонкую
лепешку коровьего навоза, вспомнил опять первую поездку а колхоз, себя,
Синуса, Владьку, вспомнил, как брезгливо подкладывал в костер такие вот
лепехи, они лениво, но жарко горели, и сразу же зримо, до галлюцинации
четко представил огонь и увидел, как корчится в пламени, извивается,
чернея, исписанная бумага, превращаясь ненадолго в гримасничающие лица
знакомых, бывших приятелей, бывших, так называемых, друзей, женщин, жен,
не вызывающих ни радости, ни признательности, ни зависти. Стало тоскливо,
пакостно на душе, и Юрий Иванович посмотрел на Юру.
Тот стоял рядом с уже одевшимся Ленькой, слушал, снисходительно улыбаясь,
Лидку. Она, сложив ладошки перед лицом, что-то быстро и умоляюще говорила.
Юра, словно почуяв взгляд Юрия Ивановича, встревоженно глянул в его
сторону. Отвернулся. Но тут же оглянулся снова, всмотрелся. Ткнул кулаком
в бок Леньку, отмахнулся от Лидки, как от надоедливой мухи, и побрел к
Юрию Ивановичу.
- Юра, я прошу тебя. Я очень прошу, - крикнула девушка и прижала к груди
кулачки.
- Отстань, не твоя забота! - рыкнул через плечо Юра.
Она потопталась и, беспрестанно оглядываясь, пошла вслед за Витькой и
Ленькой.
- О чем тебя Матафонова просит? - полюбопытствовал Юрий Иванович.
- А, курочка-ряба. Хочет, чтобы я сегодня же уехал. Из-за Цыпы, - Юра,
поискав место, бережно положил одежду на землю. - Ну и куда мы с вами
теперь?
- Не знаю, - Юрий Иванович вытянул из узла джинсы. - Надо бы по городу
походить, повспоминать.
- Давайте, - вяло согласился Юра. - Заодно к Борзенкову завернем. Ребята
хотят, чтоб я упросил его мать отпустить Владьку на вечер.
- А свою-то ты предупредил? - ворчливо спросил Юрий Иванович. Он с
кряхтением зашнуровал туфли. И замер, согнувшись.
Только сейчас сообразил Юрий Иванович, что ведь мать тоже здесь, рядом, и
похолодел. Он увидел ее в воображении такой, какой та была в его
семнадцать лет - красивой, тоненькой, с аккуратными волнами короткой
стрижки, с ямочками на щеках, по которым можно сразу угадать притаившуюся
улыбку, с большими карими глазами, иногда встревоженными, а чаще гордыми
за сына. Ему стало страшно - ведь мать сейчас моложе его - и стыдно, и
больно: во что превратился он, обрюзгший, потасканный, лысый, где растерял
все ее ожидания и надежды?
- Я ей позвонил после экзамена, - бубнил Юра, одеваясь. - А на вечер все
равно не пойду. Вас ведь одного оставлять нехорошо, - добавил с издевкой и
осекся. - Что с вами?
- Не догадываешься? - Юрий Иванович улыбался и чувствовал, что ему
становится совсем уж жутко. - Она ведь и моя мать.
- Ну и что? - машинально спросил Юра. Но лицо у него начало бледнеть,
глаза расширялись и расширялись.
- Дошло? Вот именно: нельзя мне ей показываться, никак нельзя! - Юрий
Иванович с силой шлепнул себя по лбу, стиснул его, застонал. - Зря, зря я
здесь оказался. Ничего мне это не дало, кроме горечи, и чем дальше, тем
горше...
- А может, все-таки вам стоит встретиться с матерью, - робко посоветовал
Юра.
- С ума сошел! - испугался Юрий Иванович. - Это стопроцентный инфаркт. Ты
вон какой непробиваемый и то... А она... Да и кем я ей представлюсь? Это
Владька к своей может заявиться из будущего. Как же: академик, на белом
коне.
- Ну и вы скажите... - начал было Юра, но Юрий Иванович возмутился.
- Врать?! Хватит, всю жизнь врал - надоело, - он сосредоточенно смотрел в
воду. Долго смотрел. - Нет, не поверит она, догадается. - Устало поднялся.
Достал очки, хотел надеть, но, взглянув на Юру, протянул ему. - Возьми,
нечего синяками сверкать.
- Не, не, - тот оттолкнул руку. - Не надо. Засмеют, скажут - стиляга.
Они прошли вдоль огородов по тропинке, белой от пыли, свернули в переулок,
попетляли недолго окраиной и вышли на улицу Ленина.
Низкое солнце заползло за ровную пелену облаков, окрасив их в розовое, и
выглядело огромным багровым кругом. Предвечерние сумерки разлились над
землей; дали скрадывались в туманном зыбком мареве, точно перспективу
улицы написали жидкой тушью по мокрому серому картону. В недвижимом
воздухе плавал слабый запах начинающей цвести липы. Покрикивая, носились
мальчишки на велосипедах; степенно, под ручку, прогуливались важные пары в
светлых шелковых и габардиновых - несмотря на теплынь - плащах-пыльниках.
В шипении и потрескивании тек от Дома культуры бурненький, усиленный
репродуктором, ручеек фокстрота "Рио-рита".
Юрий Иванович остановился на перекрестке, хищно шевельнул мясистыми
ноздрями.
- Ах ты, милая провинция, - нараспев, не то с насмешкой, не то с грустью
протянул он. - У самовара я и моя Маша... Благовеста только не хватает.
- Скажите, - Юра откашлялся, - а мать в ваше время еще жива? - и по голосу
слышно было, что он боится ответа.
- Да, купила кооператив рядом с моим бывшим домом, - помолчав, резко
ответил Юрий Иванович. - Только она стала совсем седая и старая.
- Из-за меня? - уныло спросил Юра.
- Из-за меня, - не раздумывая, твердо заявил Юрий Иванович.
Он развернулся и пошел навстречу музыке; шел серединой тротуара, не
сбавляя уверенный шаг, и владельцы шелковых да габардиновых плащей,
знавшие, что все должны уступать им дорогу, отскакивали в растерянности,
чтобы не столкнуться, и долго, возмущенно смотрели ему вслед. Около Дома
культуры Юрий Иванович остановился.
Вились у освещенных окон пацаны, с деланно безразличным видом кучковались
старшеклассники, которым школьная мораль запрещала ходить на танцы,
мельтешили в фокстротном ритме фигуры за стеклами, монументально
возвышался на крыльце легендарный в Староновске милиционер Гажушвили -
усатый, с побитой оспой физиономией, желчный. Он лениво ощупал взглядом
Юрия Ивановича, в глазах на секунду блеснули настороженный интерес и
подозрительность: "Чужой. Не наш!" Но сразу же блеск погас: рядом с
неизвестным бородачом остановился известный всему городу хороший человек,
правильный юноша Бодров.
Юрий Иванович нащупал Юрину руку, сжал ее - в двери мелькнул Цыпа. Он
рванулся было на улицу, но, сделав лишь шаг, опять вильнул в глубь
подъезда. Оттуда вынырнули одно за другим, как поплавки на воде, лица его
дружков и снова исчезли. Юрий Иванович беззвучно засмеялся, забулькал
горлом, захрюкал, заколыхал животом. Приобнял Юру. Тот, окаменевший -
видно, предчувствовал встречу с Цыпой, - расслабился, вяло улыбнулся
серыми губами.
- Завтра спектакль? - Юрий Иванович прочитал вслух афишу. - "Свои люди -
сочтемся". - Добавил, поразмышляв. - Он же "Банкрот", он же
"Несостоятельный должник".
- Да, - Юра смутился. - Кружковцы решили в честь моего окончания школы
сделать нечто вроде бенефиса.
Юрий Иванович не забыл этого, но ведь сегодня Юра не пойдет к Тонечке,
поэтому, может, никакого спектакля не будет. Он вздохнул.
- Уйдемте отсюда, - тоскливо попросил Юра.
Они прошли квартал, свернули за угол, остановились около двухэтажного, с
пристроями, балкончиками, лесенками, дома, в подвале которого жили в
однокомнашой квартиренке Борзенковы.
- Ты хоть сейчас извинись перед Владькой.
- Без вас знаю, что делать, - огрызнулся Юра. Смутился. - Простите. Но, в
самом деле, зачем вы все время поучаете?
"Ого, прощения попросил. С ума сойти можно!" - обрадовался Юрий Иванович,
но виду не подал.
- Ты еще не слышал, как я поучаю, - буркнул сердито. - И не дай бог
услышать.
- Ладно, я скоро, - Юра повернул кольцо калитки, скрылся во дворе.
А Юрий Иванович перешел на другую сторону, прислонился к забору и уже
более внимательно оглядел жилище Владьки. Вспомнился утренний разговор с
Ларисой-женщиной, ее шуточки, что вот, мол, в честь Бодрова, глядишь,
улицы называть станут, и подумал без зависти, что со временем этот проулок
действительно будет имени Борзенкова. Мемориальную-то доску наверняка
когда-нибудь прикрепят на этой халабуде, экскурсанты будут приходить в
квартиру, которая окажется почему-то на втором этаже, цокать языками,
переступив порог отдельной комнаты будущего академика - "Сразу видно, что
жил гений: какие редкие книги, какие сложные приборы!" - осматривать
мебель, снесенную со всего города; пионеры школы имени Борзенкова надраят
парту Владислава Николаевича до блеска, вытирая ежедневно пыль, - парта,
скорей всего, окажется не та: без царапинки, сияющая лаком. Лучшие, а
значит, самые прилежные и воспитанные дети будут бороться за право сидеть
на ней, и никогда им не придет в голову, что Владька ой как редко выглядел
ангелом, ой как часто получал нагоняи за поведение. Дряхлые старички и
старушки на сборах и собраниях примутся рассказывать о том, какой
необыкновенно милый, послушный, исполнительный мальчик был товарищ
Борзенков, хотя никогда не знали его ребенком...
На улице Ленина разом зажглись все фонари, и полумрак, отброшенный яркими
желтыми конусами света, уплотнился до темноты. Юрий Иванович повернул
голову. По тротуарам главной улицы все так же степенно проплывали
габардиновые и шелковые плащи. В Староновске никогда не было никакой
промышленности, за исключением ликеро-водочного, пивного заводов и
нескольких артелей, поэтому фланирующая элита состояла из служащих
всяческих "загот" - "скот", "зерно", "сырье" - и городской администрации.
Сколько помнит себя Юрий Иванович, они всегда поражали его
безмятежно-самоуверенными лицами, которые прямо-таки излучали достоинство
и значительность. В детстве Юра страстно хотел стать одним из этих людей;
подрастая, уже знал, что займет место среди городского начальства;
взрослея, был уверен, что пойдет дальше и выше, но уважение, при котором
хочется снять шляпу, прижать ее к груди и опустить очи долу, к районному
избранному обществу сохранил.
Теперь же, побывав в будущем, зная, почем сотня гребешков, он с неприязнью
наблюдал за местным чиновничеством и подумал с непонятным злорадством: вот
эти люди и не подозревают, что рядом, в подвальной комнатенке, сидит перед
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг