ближнего. Помирать приятнее...
- Зеркало, - бросил Второй, не оборачиваясь к ним.
- А что, и зеркало, изволь. - Первый неприкрыто торжествовал. - Эй,
челядь, зеркало!
Шустро прибежавший леший дернул тяжелую портьеру, и открылось огромное
овальное зеркало в золотом кружеве массивной рамы. Первый и Второй
вперились в него, перебрасываясь короткими репликами:
- Откуда пойдем?
- Давай скоком по узлам...
- Ага, в институте он...
- Шире, шире, глубже.
- Да нет, это же таран, это же я в земном варианте, неужели не понял,
совесть ты моя буйная?
Гаранин смотрел туда же, но ничего не мог различить - в зеркале плавали
непонятные туманы, бесформенные сполохи клубились и таяли, и советы
Второго становились все короче и реже, а Первый похохатывал торжествующе.
Гаранин понимал, что речь идет о нем, что в зеркале проплывает его жизнь,
и дорого бы дал, чтобы туманы превратились для него в ясные образы, -
впервые ему захотелось просмотреть, как киноленту, свою прошлую жизнь и
подумать над ней.
- Ну-ка постой, - сказал Второй.
- Да ерунда все это.
- Все равно.
- Изволь, я не мухлюю, - сказал Первый.
- Ну как?
- И только-то?
- А все же? - настаивал Второй.
- Что - все же? Я тоже когда-то золото рассыпал.
- То-то и оно, что золото, которое, кстати, добывал все теми же
неприглядными способами...
- Но ведь ничего у него больше, кроме?
- А какие его годы? И что может стать первой каплей? Ты тоже не сразу
убрался за облака...
- Ты хватаешься за соломинки.
- Может быть, - сказал Второй и повернулся к Гаранину. Туман растаял,
зеркало стало прозрачно-мертвым. - Так что там у тебя было с цветами?
История была двухгодичной давности. Вета вспомнила как-то историю
Пиросмани и Маргариты, ту самую, что впоследствии была превращена в
средненький шлягер, а потом еще раз вспомнила и еще, будто невзначай,
намекала, что ей хотелось бы увидеть нечто подобное однажды утром -
несмотря даже на вторичность ситуации. Гаранин, пребывая в лирическом - то
есть благодушном - настроении, как-то задумался: а почему бы и нет? Но не
решился. Дело было не в деньгах, останавливала боязнь выставить себя на
всеобщее посмешище - он считал, что выходки в стиле трубадуров и
миннезингеров безнадежно устарели применительно к стройке века. Примерно
так и объяснил Вете, упирая на рационализм и логику. Она вроде бы вняла и
больше о Пиросмани не вспоминала, даже репродукцию убрала со стены.
- Да, конечно, - сказал Гаранин. - Была такая мысль. Но человеку с моим
положением раскладывать на рассвете цветы по асфальту... Мальчишки
смеяться будут.
- Да, разумеется, - согласился Второй, и в его голосе Гаранину снова
послышалось сожаление.
Серебряный удар гонга прошил застоявшийся воздух и разбрызгался,
затухая.
- Время лекарство пить, - сказал Первый. - Видел, Гаранин, что
делается? Бывший ужас высосет микстуру по будильнику. Волоките отраву!
Лешие принесли три чаши, курящиеся парком, грустно пахнущие травами.
Гаранин отвернулся, поднял горсть монет и стал разглядывать рисунки. За
спиной хлюпало и булькало.
Стрелообразный наконечник хвоста несильно шлепнул его по плечу.
- Кончили лечиться, - сказал Первый. - Теперь и поговорить можно...
Наедине.
Гаранин оглянулся - две другие головы шумно посапывали с закрытыми
глазами.
- Маленькие сюрпризы домашней медицины, - сказал Первый. - Пока
проснутся, мы все и обговорим. Помоги старому больному дракону, захотелось
пожить еще, понимаешь.
- А я тут при чем?
- Ты тут очень при чем, - сказал Первый. - Лечить, видишь ли, можно не
только травами и скальпелями. Можно вылечиться и вдохнув кусочек чужой
души. Поспособствуешь?
- Как это? - Гаранин отступил на шаг.
- Да не бойся ты, ничего из тебя высасывать не будут... Иди сюда.
Хвост, с обезьяньей цепкостью обвив плечи, подтолкнул к зеркалу. В руке
каким-то образом оказался длинный двузубец с золотыми остриями и древками
из черного металла, украшенными непонятными знаками. Зеркало неожиданно
осветилось, став словно бы окном наружу, в ясный солнечный день, и там -
протяни руку и коснешься - была комната, и стол, и человек, которого
Гаранин с трудом узнал - забыл его и не собирался вспоминать...
- Технология простая, - сказал Первый. - Размахнись и бей. Желательно
целиться в сердце, да уж бей куда попало - результат один. Не бойся, тот,
чье отражение, не подохнет. Хотя разного рода неприятности гарантированы.
А лично ты ничего не почувствуешь и не потеряешь, ты уж поверь...
- А ты, значит, вылечишься? - спросил Гаранин, впервые за все время
пребывания в пещере переходя на "ты". - Получишь частицу моей души?
- Вот именно, - сказал Первый. - Захотелось мне пожить еще немного,
посмотреть, до чего вы в конце концов докатитесь... Вполне безобидное
желание, по-моему. Ну что ты стал? Бей! Неужели забыл, как этот старый
хрен пакостил тебе в институте? Ты же не слабачок, ты свой парень, мы с
тобой из одной стаи, бей!
Гаранин стоял, опустив руки с двузубцем. Его ошеломил не способ,
заменивший, оказывается, традиционные молодильные яблоки и живую воду, а
легкость, с которой змей ставил знак равенства между ним и собой, ставил
их на одну доску.
Доцент Молчанов исчез, появился Ермоленко.
- Ну что же ты? Не понадобится впрягаться в одну упряжку с этой
дешевкой Прудниковым. Обойдешься и без министра. Твой старикан
всего-навсего занедужит и уйдет по состоянию здоровья. Чистенько и
элегантно. И никто во всем свете, даже твоя принципиальная синеглазка, не
посмеет тебя ни в чем упрекнуть. Бей!
Гаранин медленно сказал:
- Но я-то - я всегда буду помнить это зеркало...
- А пребывание в Крутоярске тебе не пришлось бы иногда вспоминать?
- Это - дела нашего мира, - сказал Гаранин.
- А я - на Марсе? Мы что, на Марсе сейчас? Разбил ты стекло камнем или
взглядом, значения не имеет, - так и так не склеишь... Бей!
Гаранин стоял опустив руки. В зеркале медленно, очень медленно - десять
раз успеешь ударить - проплывали люди, и голос Первого вязнул в ушах:
- Что стоишь? Все забыл, слюнтяй? Помнишь, как этот тебя оскорбил
принародно, а ты и утереться не смог? А из-за этого едва не сорвалось твое
первое самостоятельное задание. А этот увел девушку. А этот? Этот?
Помнишь? У тебя, дурака, уникальная возможность рассчитаться за все обиды,
и ни один суд не осудит! Бей смело!
"Он поставил меня на одну доску с собой, - думал Гаранин. - Значит,
было все же что-то в моих делах, словах, поступках, жизни, что дает ему
право так рассуждать? Было? И есть? Какая разница, чем разбить стекло...
Но как же это? Все было не для себя, для дела, для себя-то ни времени, ни
сил подчас не оставалось. Выходит, все же? А если найдется другой, не
такой совестливый?"
Гаранин размахнулся и что есть силы ударил в невидимое стекло
утолщавшимся к концу черенком двузубца. Светлый солнечный день разлетелся
острыми полосами, из-под него темным взором выступил камень, осколки,
печально звеня, осыпались шелестящим ручейком и таяли на лету. Осталась
тяжелая рама, вычурная и нелепая. И нечеловеческий рев:
- Зеркало мое!
Гаранин не шевелился - то, что ему пришлось осознать о себе, было
страшнее бесновавшегося за спиной чудовища. Безапелляционный холодок
жестоких истин льдистой иголочкой занозил сердце, и Гаранин, удачник,
супермен, жестокий рыцарь НТП, почувствовал, что сейчас заплачет, - дорога
вела в никуда, да и была ли это его дорога?
Он обернулся, услышав хохот. Смеялся Второй - взахлеб, самозабвенно:
- Слопал, старшой? Столько веков талдычу тебе, болвану, а ты уперся,
как Перун перед Днепром...
Третий смиренно похрапывал.
- Ты почему не спишь? - взревел Первый.
- Бессонница, - издевательски хохотнул Второй. - Голубчик, неужели мы
не успели изучить друг друга за две тысячи лет? Микстуру твою я, извини,
держал в пасти, а там украдкой и выплюнул. Если бы он тебя послушался, я
бы успел его пополам перекусить...
- Но это же смерть! Ты что, жить не хочешь, болван?
- Надоело мне с тобой жить, признаться, - сказал Второй. - До серой
зевоты надоело, до ненависти, и если никак иначе нам друг от друга не
избавиться, пусть уж лучше так... Будем подводить итоги?
- Никаких итогов! Я вам покажу итоги! - Первый орал, как
припозднившийся пьянчуга на улице в третьем часу ночи. - Эй, шантрапа,
сюда!
В зал вбежали лешие и опасливо остановились в отдалении.
- Убрать отсюда этого паршивца! - ревел Первый. - Немедленно починить
его тачку, сунуть за руль - и пусть гонит без передышки в свой Крутоярск!
- Не поеду, - сказал Гаранин.
- Нет, вы посмотрите на этого наглого щенка - уходит цел-невредим и еще
смеет ерепениться! Убирайся, пока цел, пока я не передумал, вали в свой
Крутоярск и живи по вашим законам, если не подходят мои!
"Вот оно что, - подумал Гаранин. - Притворная ярость, хитрая ловушка, и
кто знает, что еще у него в запасе кроме растаявшего чародейного зеркала?
Что он еще приготовил, чтобы всеми правдами и неправдами да урвать кусок
твоей души и еще тысячу лет копить в душном подвале злобу на
человечество?"
- Едешь?
- Нет, - сказал Гаранин, и ему показалось, что в глазах Второго
мелькнула живая теплота одобрения.
- Вышвырнуть за порог!
Лешие без особого энтузиазма тесной кучкой засеменили к Гаранину. Вот
это как раз труда не представляло, о современных разновидностях
рукопашного боя они и понятия не имели. "Мельница" - и один,
раскорячившись, заскользил на спине по полу, вмазался в стену. Мелькнул в
воздухе допотопный кистень-гасило: захват, подсечка, коленом - второй
отлетел и шустро уполз за колонну. Разлетелись по углам, сшибая статуи и
золотые кувшины еще двое. Змей исходил криком, но лешие не горели желанием
продолжать кампанию - и с места не сдвинулись.
Гаранин прыгнул к стене, рванул за рукоять длинный широкий меч,
показавшийся самым подходящим. Меч неожиданно легко выскочил из державок,
он был тяжелый и обнадеживающе острый. Гаранин махнул им, примеряясь,
широкое лезвие косым крестом рассекло густой воздух подземелья. По углам
поскуливали от страха лешие.
- Ах вот как? - сказал Первый. - Ну, это дело знакомое, чего уж там...
Не понял своей выгоды - пропадай, дурак. Тоже мне, цветочки под окном...
Он прянул со своего возвышения, раскинув крылья, чертя концами борозды
в грудах золота. Горели холодным светом глаза, затейливый шип пронесся под
сводами, злой мощью тела управлял один Первый, другие головы не имели уже
своей воли, и Гаранин видел, что, несмотря на дряхлость, змей остается
опасным противником. "Где же пламя?" - подумал он с отстраненным
любопытством.
Огня не было, но в лицо ударила волна жаркого воздуха - как на
аэродроме, когда свистит направленное в твою сторону сопло стоящего
поблизости лайнера.
Змей надвигался, щерились пасти, громко брякали по полу когти. Гаранин
ждал, стиснув червленую рукоять меча. Страха не было.
Все, кто жил в квартирах, выходящих на восточную, рассветную сторону,
прилипли к окнам. Знакомого надоевшего асфальта, тусклого, вечно
припорошенного пылью, не было, был ковер - из цветов. Теплым оранжевым
цветом пламенели жарки, таежные тюльпаны, упруго мохнатились георгины, над
улицей вставало розово-золотое солнце, разноцветно подмигивали анютины
глазки. Вета смотрела с балкона и не верила: солидно белели гладиолусы,
голубели колокольчики. Пурпурные кисти кипрея, огоньки, сирень, альпийские
маки, какие-то яркие и диковинные неизвестные цветы...
Никто ничего не понимал, утро было ясное и чистое, а цветы, нежные и
гордые, полыхали небывалой радугой, и их не осмеливались тронуть, задеть.
Даже лихие водители "Магирусов" тормозили и вспоминали ближайший объезд.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг