Александр Бушков.
Умирал дракон
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Волчье солнышко". СпБ., "Азбука", 1996.
OCR spellcheck by HarryFan, 20 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
Гаранин вел машину с небрежной лихостью профессионала. Он давно свернул
с тракта и ехал по дороге, не мощенной отроду. Да и впредь ей предстояло
оставаться такой же - никакого значения она не имела, вела к маленькой
неперспективной деревне, и единственным ее достоинством было то, что она
сокращала путь до Крутоярска на добрых шестьдесят километров. Гаранин
узнал о ней года три назад от знакомого водителя самосвала и давно успел
освоить.
Справа покачивался перед стеклом черно-красный рыцарь в доспехах -
купленный в Бельгии амулет. К приборной доске была прикреплена латунная
полоска с красиво выгравированными буквами РОЛАНД. Так он называл свои
темно-синие "Жигули", "ноль-седьмую". В ответ на хмыканье знакомых он
отвечал, что не видит в этом ничего удивительного - дают же имена
кораблям. Сначала с ним пытались спорить, потом перестали - знали, что он
делает то, что считает нужным, не поддается чужим эмоциям (своим, впрочем,
тоже) и не меняет однажды принятых решений и точек зрения. С ним вообще не
любили спорить, и Гаранина это полностью устраивало - так называемым
"своим парнем" он не собирался становиться. "Свой парень" в его понятии
означало что-то общее с медузой - фигуру, ценимую лишь за полнейшую
бесхребетность, - быть для всех одинаково приятным, не иметь врагов и
укреплений, которые следует отстаивать до конца, несмотря ни на что.
Показалась деревня - десятка три домов, наполовину нежилых; смеркалось,
горели редкие окна, слева промелькнула лежащая у забора корова, справа -
трактор, поставленный к воротам (пришлось взять влево и объехать его). На
лавочке за трактором прижались друг к другу двое, белела девичья блузка, и
Гаранин по многолетней привычке анализировать сразу угадал парня -
наверняка после армии, вернулся, изволите ли видеть, к родным пенатам, а
здесь держит и белая блузка, и, скорее всего, плохо осознаваемая самим
боязнь попробовать свои силы в широком и шумном внешнем мире.
Шевельнулось что-то вроде тихого презрения: он не любил таких людей. Он
сам был из деревни, но не стыдился этого, как иные, наоборот. И не
подчеркивал всячески, как опять-таки любят иные, но не забывал никогда.
Маленькая деревня, институт, стройка, другая, и в тридцать - главный
инженер строительства, известного не только в крае, - его что ни неделя
поминала программа "Время", с ним прочно дружили газеты. Главный инженер,
правда, без пяти минут, но встреча, ради которой он мчался в Крутоярск,
расставляла все точки и в самом скором времени влекла за собой
соответствующий приказ...
Деревня кончилась, Гаранин прибавил скорость. Фары он не включал -
сумерки еще не сгустились. Мысли упрямо возвращались к разговору с Ветой.
Вообще-то она была Ивета, но Ивой, как окрестили ее почти все знакомые,
Гаранин ее никогда не называл. Ива для него стойко ассоциировалась с
прилагательным "плакучая", а Вета, несмотря на все присущие женщинам
недостатки, проистекавшие, как считал Гаранин, из самой их женской
природы, сентиментально-слезливой не была. Не тот склад характера. Не
мужской, но и не тургеневских героинь.
- Я не хочу, чтобы ты ездил, - сказала Вета.
Гаранин был искренне удивлен:
- Ты же должна понимать, что это значит для меня...
- Понимаю, - сказала Вета. - Маршальский жезл.
- Вполне заслуженный.
- Никто не спорит - заслужил. Только маршальский жезл обычно принимают,
а не выхватывают из рук.
- Ах во-от ты о чем. - Гаранин подумал, что плохо все же, когда твоя
женщина работает на одном с тобой предприятии. - Ну конечно, глупо было бы
думать, что тебя минуют эти шепотки по углам. Выскочка против седовласого
мэтра, петушок против патриарха. Так?
- Ты же сам знаешь, что так говорят только дураки.
- Ну да, а более умные расцвечивают коллизию морально-этическими
побрякушками... И это знаю, как же. Веточка, - Гаранин привычно обнял ее
за плечи, - ну ты же у меня умница, ты же не станешь разыгрывать сюжет
очередного убогого телефильма - героя, дескать, усиленно не понимает
любимая женщина. Все ты понимаешь, и меня ты понимаешь, так что оставим
штампы голубому экрану, а для нас пусть остается лишь один штамп - тот,
что скоро хлопнут в наши с тобой паспорта.
Это был уже не туманный намек, какие он себе в последний год позволял,
а самый настоящий открытый текст. Он знал, что Вета будет только рада, но
выражение ее лица он бы не расценил как радость оттого, что все наконец
решено, и это было что-то новое - Вета давно была для него открытой
книгой.
- Давай все же закончим о твоем маршальском жезле, - сказала Вета. - Ты
его из рук выхватываешь.
- Выхватываю, - согласился Гаранин. - Можно и так это называть. Но это
будут эмоции. А нам требуется рассудок. Ермоленко - в прошлом. Что бы ни
висело у него на груди и сколько бы ни осталось за спиной, он весь - в
прошлом. Ему следует уступить дорогу таким, как я, а в данном случае -
лично мне. Будь ты непосвященным человеком, могла бы приписать мне
раздутое самомнение, но мы с тобой люди одной специальности, и ты не
станешь отрицать, что я всего лишь трезво оцениваю свои возможности.
- Не стану.
- Вот видишь, - сказал Гаранин. - До пенсии ему остается два года, и
все, в том числе он сам, знают, что он не задержится ни на день дольше,
ибо выработал свой ресурс. Правда, его могут вежливо попросить уйти и
послезавтра...
- Это - если ты завтра встретишься в Крутоярске с министром.
- Встречусь, - сказал Гаранин. - Прудников мне обещал твердо
представить министру, никуда не денется, и словечко нужное замолвит, я ему
нужен, думаю, больше, чем он мне...
- А если ты не поедешь, все, что Прудников успел сказать министру, так
и останется разговором.
- Ага, и мне придется ждать два года, чтобы законным порядком
унаследовать трон. Два года. Веточка, семьсот тридцать дней... Не каждую
неделю к нам приезжают министры.
- Ты ведь можешь и не ехать.
- Да что ты такое говоришь? Не могу я ждать, потому что эти два года
Ермоленко будет работать хорошо, но по-старому. К чему мне - и стройке,
главное - это, если я могу лучше? Заниматься филантропией, чтобы патриарх
тихо-мирно допел лебединую песнь? Да что в этом хорошего? Сам Ермоленко
все понимает.
- Однако не уходит. Значит, ему очень важно допеть.
- А строительству важнее, чтобы я принял трон, пусть в результате
отречения монарха.
- И тебя не коробит, что твой благодетель Прудников сводит таким
образом старые счеты с Ермоленко?
- Ну и что? - сказал Гаранин. - Что он его - под расстрел подведет? В
тюрьму посадит? Всего лишь крайне меленько нагадит - подумаешь, отправил
на пенсию на два года раньше законного срока... Если эта мелкотравчатая
пакость Прудникова по большому счету идет исключительно на пользу
строительству - к чему нам заниматься чистоплюйством? Мы же технари,
Веточка, и наша работа оценивается не по количеству совершенных
благородных поступков, а по числу значков на картах. По тому, насколько
быстро появляются новые значки и что за ними стоит. Правильно?
- Ты все правильно говоришь, - сказала Вета. - Но ведь мало нарисовать
картину с соблюдением всех пропорций и правил. Нужно еще и душу в нее
вложить.
- Это я-то не вкладываю? На дилетанта и обижаться бы не стоит, но ты...
- А я временами боюсь того, что ты считаешь своей душой, - сказала
Вета, и это прозвучало серьезно. - Из кирпичиков все складывается - не
любит спорить, и "Роланд" твой, и даже то, что ты не едешь поездом, а
собираешься промчаться двести километров на машине. У Джеймса Бонда два
нуля перед семеркой, а у твоих "Жигулей" - один...
- Очень мило. - Гаранин не был обижен или раздосадован, скорее не на
шутку удивлен. - Ты что, меня в бонды записываешь? Перебор, родная...
- Перебор, - согласилась Вета. - Ты просто супермен а-ля Киплинг с
поправкой на научно-техническую революцию и страну. Если бы только пыль от
шагающих сапог - судьбы под сапогами...
Бывали и раньше пикировки слабого накала, скорее словесное фехтование.
Но сейчас она, кажется, всерьез верила в то, что говорила.
- Тебе не кажется, что это лишь эмоциональные перепевы иных мягкотелых
откровений? - спросил Гаранин. - Тысячу раз мы это слышали - плохо быть
хоть чуть-чуть похожим на локомотив, плохо быть энергичнее других, плохо
стремиться достичь своей вершины - не дай бог кого-нибудь обидишь... Да
какое Делу дело до обид и колыханий души? Если уж взялся чему-то серьезно
служить, то, чувствуя свою слабость, не криви обиженно губы, когда тебя
обходят более сильные...
Вета ответила новыми колкостями, содержавшими уже значительно меньше
логики. Он на них - тем же. Разыгралась размолвка средней степени. Вместо
завтрашнего утра пришлось выехать вечером - "дипломат" со всем необходимым
все равно лежал в машине.
Дорога вилась размашистыми дугами, еловые лапы стегали по крыше при
резких поворотах. Гаранин думал. Все раздумья над ссорой сводились к
гипотезе - не собралась ли Вета от него уйти? Иной подоплеки у ее
рассуждении быть не могло - то ли нашла другого, то ли просто
неисповедимый выбрык, собралась порвать и стала готовить почву, рассыпая
глупые претензии к его характеру...
Гаранина это никак не устраивало - Вете он предназначил в скором
будущем стать его женой, это оптимальный вариант, и предстоит как-то
исправлять положение, в себе он уверен полностью, так что...
Мотор заглох ни с того ни с сего, как гаснет свеча, машина прокатилась
по инерции метров пять, и Гаранин затормозил.
Прошло больше получаса, прежде чем он убедился в тщетности любых
усилий, - он прекрасно разбирался в моторах, но сейчас ничего не мог
понять. Все было в порядке, никакой видимой неисправности, но двигатель не
работал...
Он стоял утопив руки в карманах куртки. Было бы бессмысленно в
двадцатый раз повторять действия, безрезультатно испробованные в разных
комбинациях. Машину он не материл - всякое случается, было бы
нерационально и глупо тратить время на ругань. Темнело. Ели по обе стороны
дороги начинали уже сливаться в неразличимую стену. Гаранин быстро оценил
вариант - их имелось всего два. Двадцать километров назад, до деревни, - в
любом случае потерять всю ночь. Десять километров вперед, до тракта, - он
их отмахает часа за полтора, движение на тракте оживленное и ночью,
добраться до Крутоярска не составит особого труда. А за машиной можно
съездить, покончив с делами. Или Прудников утром пошлет кого-нибудь.
Никуда машина отсюда не денется.
Гаранин забрал "дипломат", запер машину и размашистым шагом бывалого
туриста направился к тракту. Раздражение на машину улеглось, более того -
было даже что-то пикантное в том, что к решающей его судьбу встрече
приходится добираться таким вот образом. Будет что вспомнить. Он шагал,
помахивая в такт "дипломатом", страха перед темнотой он никогда не
испытывал, в небе все четче проступали крупные белые звезды, было свежо и
спокойно.
Поворот. Далеко просматривается дорога и человек впереди - он шел в ту
же сторону, гораздо медленнее Гаранина, едва ли не брел. Куда это он, с
легким недоумением подумал Гаранин. Корову искать пошел, что ли? Ботал
поблизости не слышно.
Чтобы не испугать внезапным появлением случайного попутчика - все-таки
дорога, вечер, неприятно тому будет вздрогнуть, - Гаранин громко засвистел
какой-то модный мотивчик и прибавил шагу. Человек не обернулся. Гаранин
засвистел громче. Никакого результата. Он крикнул:
- Эй, дядя!
Тщедушный человечек в чем-то мешковатом брел, словно и не слышал.
Гаранин наддал, пристроился к незнакомцу плечо в плечо, посмотрел на него
сверху вниз и спросил:
- Что не отзываешься, дядя?
Маленький козлобородый мужичок в облезлом полушубке не по сезону
посмотрел на него, дернул растопыренной пятерней и без того кудлатые
волосы, лениво обронил:
- А зачем?
- Ну мало ли...
- Мололи, мололи, да и смололи...
Водкой от него вроде бы не пахло.
- Корову ищешь? - спросил Гаранин.
- Коли ты себя коровой считаешь...
- Я-то причем?
- А я? - сказал мужичок. - Ты ни при чем, а я при нем, должность такая.
- При ком?
- При нем. - И мужичок раскатился перхающим смешком. - Эть ты смотри,
как занятно получается, - не похожа твоя вонючая самобежка на мужицкую
телегу, а один ляд прыть потеряла. Занятно... Вот ты грамотный, объясни,
почему так? Ведь по старинке я все делал, как при Ваньке Грозном...
Послал бог попутчика, разочарованно подумал Гаранин. Ему сразу стало
скучно. Услышал шум мотора - далеко ведь по тайге разносится - и стал
плести черт знает что. Как дед Мухомор в нашей деревне - тот, шизанувшись
на старости лет, все лешим себя воображал... Так и помер, не
разуверившись.
- Из Каптайки, батя? - спросил Гаранин, решив, что перебросится парой
фраз и уйдет, не тащиться же с этим вороном здешних мест черепашьими
темпами. - Закурим?
- Свой есть, - сказал попутчик. - От вашей травы и коза не заперхает.
Так объясни мне, пока шагаем, - почему и на твою ворчалку, и на телегу
один наговор действует?
- Какой еще наговор? - без всякого интереса спросил Гаранин.
- Какой, какой... Надежный, раз я снял тебя с колес. Это почему же
"Роланд", своих святых не нашел, за море подался - там святее?
Гаранин даже приостановился от мгновенного удивления:
- Что? Ты откуда знаешь, дедуган?
- Мне положено. Леший я, - скучным голосом сказал дед. - Слышал про
такую лесную разновидность?
Как всякий нормальный человек, Гаранин испытывал к сумасшедшим легкий
брезгливый страх.
- Ну ладно, батя, будь, - сказал он торопливее, чем следовало. Шагнул
прочь. И остановился.
Не было дороги, накатанной колеи с рубчиком нетронутой земли посредине.
Глухая поляна, со всех сторон замкнутая темной тайгой. Дедок затрясся в
дробном смехе:
- Ну ты скажи, до чего ничего не меняется - по старинке я тебя и
завел...
Страх был липкий, подминающий. Гаранин не сомневался в своем рассудке и
в том, что это происходит наяву, но дикая иррациональность происходящего
не укладывалась в понимание - только что они шли по дороге, и вдруг дороги
не стало. Мистика. Бред. Повести Корабельникова.
А старичок заходился довольным хохотком в шаге от него, плотский,
насквозь реальный, пахнущий пыльной одеждой, махрой и еще чем-то
непонятным. Он вдруг оборвал смех, как проглотил, сгреб Гаранина за лацкан
куртки, и в балагуристом тенорке угловато проступили властные нотки:
- Ну пошли, что ли? Заждались нас...
Гаранин тренированно отбил руку, еще секунда, и провел бы подсечку с
болевым захватом, но земля под ногами превратилась в дым, дым растаял, и
Гаранин, нелепо взмахнув руками, провалился куда-то вниз, упал на спину,
всем телом, а больнее всего затылком, стукнулся обо что-то жесткое,
твердое, реальность ослепительно лопнула разрывом гранаты...
Зажмуренные глаза чувствовали свет, тело - твердую поверхность, ничем
не напоминающую землю. Открывать глаза Гаранин не спешил. Слух защекотало
болботание:
- Вы что, подстелить чего не могли? Ему вон памороки забило.
- Ни хрена, оклемается. А ты сам повежливей мог?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг