- Приветствую богиню мудрости и искусств, - сказал Майон, низко
поклонившись.
- Богиня приветствует аэда, - сказала Афина.
Майон молчал. Он не знал, какие слова уместны в разговоре с богиней. Он
не чувствовал себя слугой, вынужденным склониться перед хозяйкой, не
находил в душе раболепия или страха - просто никогда в жизни не встречался
с богами, и все прежние жизненные установления не годились. Поэтому он
стоял и молча смотрел туда, куда смотрела Афина, а там, в море, у
горизонта, там, где звезды перетекали в свои зыбкие отражения, вдруг
зародилось какое-то движение, трепещущее сияние понеслось к берегу,
выросло, обретая очертания, и превратилось в квадригу, бешено взметающую
копытами искристую пену. Кони сдержали бег, остановились, приплясывая, в
полосе прибоя и шарахались вслед за отступающей волной, словно им никак
нельзя было коснуться земли. Посейдон ступил на берег. Он ничем не
отличался от обыкновенного моряка - рослый, плечистый, бородатый, даже
морем от него пахло не сильнее, чем от провяленных ста ветрами морских
бродяг из Пирея.
- Он мне нравится, - рокочущим басом сказал Посейдон. - Он, несомненно,
испуган и оробел, но держится с достоинством.
- Такого я и искала, - сказала Афина. - Если он не склоняется перед
богами, тем более не будет склоняться перед людьми.
- Склоняются и не из страха, сестрица, и ты это прекрасно знаешь.
- Будет видно. - Афина обернулась к Майону: - Итак, собираешься ли ты
писать о Троянской войне? Почему ты молчишь?
- Потому что за последние дни желания несколько поубавилось, - сказал
Майон.
- А почему? - придвинулся Посейдон. - Почему вдруг?
- За последние несколько дней возникли странные сомнения, - сказал
Майон. - Я ничего не могу выразить словами, я просто чувствую. Наверное,
так меняется воздух перед штормом - вроде бы никаких перемен, но мир уже
не тот, что прежде. Я начинаю сомневаться, все ли было так блистательно и
незапятнанно, все ли герои были героями и такой ли уж славной была война.
И так, как я хотел еще месяц назад, писать я уже не могу. Нужно искать
что-то новое. Нужно искать истину.
- Ну а дальше? - спросила Афина. - Ведь если ты пойдешь по этому пути,
вскоре все равно обязательно нужно будет выбирать между красивой ложью и
неприглядной истиной.
Майон упрямо сказал:
- Я предпочитаю истину, в каком бы обличье она ни была. В этом моя
задача и состоит - доносить до людей истину.
- По-моему, мы ошиблись. Он сделал выбор.
- Сестрица, ты преувеличиваешь, - сказал Посейдон. - Он лишь твердо
намерен сделать выбор. За него еще не брались всерьез.
- Зато за нас брались, - сказала Афина. - В любом случае мы обязаны
рискнуть. Ты согласился бы нам помочь, Майон?
- Я? - Он был безмерно удивлен. - Я не думал...
- Видишь, и он хлебнул уже этой отравы.
- Как многие, - сказала Афина. - И непоправимой трагедии я в этом не
вижу. Не мешай, братец. Итак, Майон, ты действительно должен нам помочь, и
не нужно удивляться тому, что и богам иногда требуется помощь людей. Речь
как раз и пойдет об отношениях богов и людей, о том, что нам грозит
опасность непоправимо разойтись в разные стороны. На Олимпе очень
тревожно, Майон, на Олимпе - словно перед грозой. Еще не так давно боги и
люди жили ближе друг к другу и были связаны гораздо теснее. Боги были не
более чем старшими братьями. В любом случае в каждой семье были, есть и
будут старшие и младшие: те, кто учит, и те, кто повинуется, - но отнюдь
не слепо, а подчиняясь опыту и мудрости старших. Как-никак боги и люди
рождены одной матерью - Геей. До недавнего времени у смертной женщины мог
родиться ребенок от бога, а богиня могла полюбить земного юношу. Ваш
Тезей, например, - сын Посейдона, ты знаешь?
- Вообще-то считается, что это легенда, - сказал Майон.
- Мальчишка, - сказал Посейдон. - "Легенда"! Видел бы ты эту женщину...
А сын неплох, сестрица, ты согласна? Ведь это он создал твои великолепные
Афины. А вспомни, как он...
- Помолчи, - мягко оборвала Афина. - Так вот, Майон, сейчас все
меняется, и виной тому - Зевс. Он поклялся, что не допустит рождения новых
полулюдей-полубогов. Он намерен поднять богов на недосягаемую высоту и
превратить из старших братьев в повелителей, а вас - в рабов, безропотно
выполняющих любые желания. Олимп навсегда укутается туманом, боги
перестанут появляться среди людей, они будут лишь снисходить, ослепляя,
раз в столетие или реже. Нас уносит в разные стороны, нужно торопиться,
еще не поздно все исправить. (Майон невольно оглянулся: ему было не по
себе.) Не бойся, то, что Зевс все видит и все знает, - сказки. Пока...
- И что же? - спросил Майон.
- Мы его свергнем, - мрачно пробасил Посейдон. - Иначе в кабалу попадем
и мы, и вы. Что ты поскучнел? Не трусь, можно свергать и богов - сверг же
Зевс своего отца. Правда, один раз у нас не хватило духу, но уж сейчас-то
нужно постараться, не будет другого шанса.
- Но я-то? - спросил Майон. - Я-то что могу?
- Каждый берет на себя часть ноши, - сказала Афина. - Наша забота -
Олимп. А твоей будет - открывать людям истину. Внушать им, что боги вовсе
не руководят каждым вашим поступком, каждым событием, каждым словом. Чем
меньше человек будет полагаться на богов, тем лучше и для него, и для нас:
вы не превратите себя в рабов, а мы не станем самоуверенными, ослепленными
гордыней повелителями.
- Говорят, так считал и Прометей?
- Да, - сказала Афина. - И наша беда и вечный позор - в том, что мы его
не поняли тогда, не поддержали. Остается только надеяться, что на сей раз
мы не оплошаем. А что касается тебя... Ты должен создать правдивую историю
Троянской войны. Разрушить все вымыслы - будто в этой войне принимали
участие боги, будто с их одобрения Дельфийский оракул предсказал Нестору и
Агамемнону успех, что все началось из-за похищения Елены, будто оно было -
похищение.
- Я говорил о Елене с Тезеем, - сказал Майон. - И уже тогда у меня
мелькнула мысль, что Елена могла просто-напросто сбежать с Парисом, но
ахейцы посчитали, что...
Посейдон расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову, смех был горьким,
а потом Майону стало ясно, что и не смех это вовсе, а одна похожая на
трескучий лай безудержная горечь, и кони забеспокоились, забили ногами,
осыпая стоящих тучей брызг. Посейдон прикрикнул, и они успокоились.
- Ты все еще стараешься считать людей лучше, чем они того стоят, -
мягко сказала Афина. - Согласен, что Елена сбежала сама, но продолжаешь
верить, что ахейцы не разобрались в случившемся и сгоряча бросились в
погоню. Ничего подобного, никаких трагических случайностей. Флот и войско
были уже наготове, если бы Парис заколебался, промедлил, наверное,
Агамемнон с Менелаем сами затолкали бы его с Еленой на корабль и отправили
в Трою...
- Но в это невозможно поверить, - сказал Майон. - Чтобы...
- Чтобы Елену своими руками отдали Парису ее муж Менелай и муж сестры
Агамемнон? Невозможно, когда речь идет об обычных людях и простых
человеческих чувствах, Майон. А здесь были два царя, одержимые мыслью
уничтожить и разграбить Трою, к тому же за их спинами стоял десяток
правителей других государств, увлеченных теми же целями. Может быть,
Менелаю не так уж и хотелось, но кто его спрашивал? Трою несколько раз
пытались спровоцировать на войну, но она не попалась на удочку и не
начинала первой, так что, как видишь, здесь нет героев. Вернее, есть
только один - Приам, который изо всех сил пытался отвести войну от своей
Трои, даже оставил безнаказанным похищение ахейцами своей дочери - одну из
провокаций.
Майон верил - нельзя было им не верить, не потому, что они были богами,
верил потому, что они с беспощадной строгостью относились, в первую
очередь, к самим себе, отвергали попытки предстать в наиболее выгодном
свете. Они не щадили себя, а меж тем промолчи - сохранили бы прежний
романтический ореол вдохновителей и участников великой и справедливой
Троянской войны.
- Ну, что же ты? - спросила Афина. - Или уверен, что теперь рушится
мир?
- Нет, - ответил Майон решительно и зло. - Это лишь означает, что
рушится одна из красивых сказок. И не более. Главными законами
человечества остаются добро и истина. А подвиги... Их хватает
неподдельных.
- А твой труд о Троянской войне? Который мог бы принести тебе славу?
- У меня будет труд о Троянской войне, - сказал Майон. - Пускай и не
тот, на который я рассчитывал.
- Право слово, он нам подходит, сестра, - сказал Посейдон. - Пусть
делает свое дело, а мы будем готовить наше. Может быть, ему с Прометеем
посоветоваться? Прометей может знать что-нибудь о рукописи Архилоха.
- Правильно, - сказала Афина. - Майон, ты завтра же, вернее, уже
сегодня отправишься в Микены, к Прометею.
Майон слишком устал, чтобы удивляться. Он просто спросил:
- Разве Прометей в Микенах?
- А ты поверил, что он после освобождения стал отшельником и удалился в
горы? Ничего подобного. Он не вернулся на Олимп, это правда, но он и до
своего заключения почти не бывал на Олимпе. Он любил вас, как же он мог от
вас уйти?
Кони вновь забеспокоились, взметая пену, с моря налетел прохладный
ветер, и мир показался Майону колышущимся, зыбким. Пожалуй, так оно и было
- мир был слишком молод, многое еще не успело оформиться, и нужно было
постараться, чтобы вся накипь унеслась вместе с утренним ветром и никогда
не вернулась назад.
Квадрига Посейдона рванула с места, бледное облако повернуло к
светлеющему горизонту, и из сотен бликов вновь собралась лунная дорожка.
Афины уже не было, вдали затихал печальный крик совы. Майон побрел вдоль
берега.
Эант, вспомнил он. И сотни других юных глаз, сотни юных умов, чистых,
бескомпромиссных, не научившихся еще различать полутона, оттенки и
сложности. Для них это может стать ударом, жестоким разочарованием в
красоте, в подвигах, вызвать недоверие и неприязнь ко всему миру взрослых
вообще, заставить подвергнуть сомнению абсолютно все. "Ну, для чего тогда
существуем мы? - подумал он. - И для чего тогда существует человеческий
ум? Никак нельзя спрятать от них эту историю, убоявшись за их неокрепшие
умы. Мы должны в них верить, и все вместе мы должны верить в высшие
ценности".
Он остановился - перед ним был старый корабль, выглядевший теперь
нелепым памятником былой подлости. Охваченный внезапно нахлынувшим
бешенством, Майон ударил кулаком в борт, и еще раз, и еще. Доски треснули,
взлетела туча защекотавшей ноздри трухи, но одному человеку было бы не под
силу разнести эту развалину, и Майон остановился, остывая. Со стыдом он
вспомнил их с Нидой вечера, проведенные у этого выпуклого борта, свой
собственный щенячий лепет о героях с берегов Скамандра, о роковой
красавице Елене. Но, в конце концов, это непоправимо - это ушло, как
уходит детство...
8. СОБЫТИЯ ПРИШПОРЕНЫ
Гилл давно уже понял свою главную ошибку: он до сих пор представлял
себе течение времени чрезвычайно похожим на поле - колос этого лета
срезан, зерно перемолото, стерня сгнила и исчезла бесследно, и колос, что
взойдет после следующего сева, не содержит и крохотной частицы своего
предшественника. Он абсолютно не взял в расчет, что колос рождается из
зерна, хранящего память прошлого.
Ему казалось, что мир возник с его рождением, мужает с его мужанием, а
это было неправильно, прошлое и не думало умирать. Все теперь зависит от
Майона, неизвестно где скитавшегося.
- Ты думаешь не обо мне, - сказала Лаис.
Гилл протянул руку и коснулся ее тяжелых волос. Наверняка она его
любила. И наверняка не понимала: он не мог посвятить ее в свои дела,
ничего не мог рассказать, а без этого бесполезно было думать о понимании.
- Тяжело мне, - сказал он тихо. Он не страдал раздутым самолюбием и
потому не боялся обнаружить перед ней слабость. - Я сейчас попал в такое
положение, когда начинаешь сомневаться во всем - в высоких чувствах и
порывах, в самом добре. Сплошная пелена лжи и подлости...
Лаис внимательно слушала его, положив подбородок на тонкие пальцы.
Далеко было ей до Елены Прекрасной, девчонке из квартала гончаров, и
выдающимся умом она не блистала, но с ней было надежно и радостно, - еще и
потому, что она долго считала Гилла простым подмастерьем кузнеца, а когда
узнала правду, ничегошеньки не изменилось. Он знал, что увяз серьезно, они
оба это понимали, понимали это и два ее брата - другому бы они давно
разбили об голову все свои горшки, а к Гиллу (для них так и оставшемуся
учеником кузнеца) относились довольно благосклонно. И все равно он считал,
что Лаис не понимает его так, как хотелось бы, - проклятая привычка
выдумывать себе сложности в дополнение к тем что и так существуют.
- Но ведь мир не черен, - сказала Лаис.
- А люди? Больно думать, что Елена Прекрасная - изрядная стерва.
- Глупенький мой Гилл, - рассмеялась Лаис. - В чем же тут потрясение?
Каждая женщина скажет, что Елена - не более чем стерва. Невозможно
похитить женщину, если она этого не хочет.
"Может быть, мы зря боимся, что наши открытия прозвучат громом с ясного
неба?" - подумал Гилл. Скорее всего, очень и очень многие не раз и не два
задумывались над этой историей, замечали несоответствия, ложь,
беззастенчивый подлог. И Майон не предстанет громовержцем - он только
соберет в одно целое все смутные сомнения, подозрения, идущие вразрез с
официальной историей воспоминания. Но не об этом надо думать, а о том, что
убийцы до сих пор неизвестны.
Он сжал пальцы Лаис. И девушка прильнула к нему. Гилл старался не
думать сейчас еще об одном оборвавшемся следе - о Пифее, убитом в
собственном дворе, и о его доме, перевернутом вверх дном. Не удавалось...
Бронзовая ящерка стояла рядом с ним на скамейке (подарок Лаис) - неведомо
как попавшее к ее деду изделие мастеров из давным-давно покинутого
жителями и полузабытого города Даран. По тамошним поверьям, эта зверюшка
приносит удачу.
Тень накрыла его, и Гилл открыл глаза. Перед ним стоял сыщик Эпсилон.
- Я-то думал, что у тебя и тени нет, - проворчал Гилл. - Что-нибудь
срочное?
- Да, - сказал Эпсилон. - Прости, но пришлось прийти сюда. Здесь
никого?
- Братья вернутся только вечером, - торопливо кивнула Лаис.
- Прекрасно. - Эпсилон выглянул в калитку. - Заходи.
Лаис ойкнула: в калитку, пригнувшись, прошел кентавр, и в крохотном
дворике сразу стало тесно. Кентавр огляделся без тени смущения, поклонился
и, подогнув ноги, улегся совершенно по-лошадиному. Теперь лица - его и
Гилла - оказались на одном уровне.
- Чтобы не заметили с улицы, - пояснил кентавр. - Я большой.
Гилл вопросительно глянул на сыщика Эпсилона, но тот смотрел на Лаис.
Гилл, спохватившись, виновато улыбнулся ей и развел руками. Лаис послушно
поднялась, ушла в дом, обижаться она и не думала, и Гилла охватил веселый
азарт следопыта - этот гость несомненно принес что-то важное.
- Это Даон, - сказал сыщик Эпсилон. - Родственник кентавра Нерра.
- Рад познакомиться, - сказал Гилл. - За вами не следили по пути сюда?
Даон ухмыльнулся.
- Пытались. Но я же наполовину конь. Я подхватил твоего человека и
помчался галопом. А те галопом не могли, у них только две ноги.
- Где вы встретились?
- У дома Майона, - сказал Эпсилон. - Ты ведь предоставил мне свободу
действий, Гилл. А я рассудил, что если следом за убитыми на берегу придет
кто-то еще, он будет справляться о них у Майона, ведь к нему шли.
- А почему же ты решил, - прости, Даон, - что этому Даону можно верить?
- По этому. - Даон поднял руку.
На ней был совершенно такой браслет, как на запястье убитого кентавра.
Точно такой, как у микенца.
- Это кое в чем убеждает, - сказал Гилл. - Что ж, Даон, я хотел бы
кое-что от тебя узнать. Прости, если я покажусь тебе настроенным
недружелюбно, но меня вынуждают обстоятельства: за моей спиной происходит
какая-то загадочная возня, которую я не понимаю, хотя обязан понимать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг