Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
становясь все гуще и чернее, поднимаясь  все  выше.  И  раздались  звонкие
удары - кто-то барабанил изнутри в бронзовые ворота  Лабиринта  высотой  в
три человеческих роста, украшенные барельефами в виде бычьих голов.
   Глухо стукнул упавший  на  землю  засов,  и  в  распахнувшихся  воротах
появился Тезей, он сделал два шага вперед и поднял  над  головой  покрытый
пятнами крови мешок.
   Казалось, небо треснуло и рушится на землю,  дробясь  и  рассыпаясь  на
тысячи гремящих кусков. Вопль тысяч глоток тех, кому  удалось  попасть  во
дворец, и тех, кто толпился вокруг дворцовых стен, невозможно  было  ни  с
чем  сравнить.  Я,  свыкшийся  с  подлинной  сущностью  Минотавра,  как  с
собственным отражением в зеркале, совсем забыл, что  должно  твориться  на
душе у людей, изо дня в день слышавших рев и считавших, что  они  обречены
жить рядом с омерзительным чудовищем, не мог оценить  в  должной  мере  их
радость и разделить ее с ними - как-то не с руки.
   Впору было зажать уши, толпа тяжело  колыхалась,  как  штормовое  море,
люди натыкались на острия копий и не замечали этого, не чувствовали  боли,
на их обнаженных руках и хитонах алели пятна крови, солдат потеснили,  они
почти касались спинами друг друга. Тезей  с  трудом  смог  протиснуться  к
дворцовому  крыльцу.  Следом  за  ним  отступили  к  крыльцу  и   солдаты,
вытянулись целью у нижних ступеней. Теперь толпа  заливала  весь  огромный
двор, приветственные клики гремели с прежней силой, словно  люди  состояли
лишь из легких и глотки.
   Вот и все.  Интересно,  первый  ли  я,  кто,  вопреки  уверениям  нищих
мудрецов о невозможности такого, успешно  совместил  гений  и  злодейство?
Настал миг моего наивысшего триумфа. Анти-Геракл - так я с  полным  правом
могу себя назвать. Эта толпа там, внизу, ревет и машет руками, приветствуя
грандиозную  несправедливость,  подлейшую  ложь,  исходит   торжествующими
воплями, обращенными  к  человеку,  которого,  по  так  называемой  высшей
справедливости, существуй она  на  самом  деле,  следовало  бы  немедленно
повесить. И это я заставил их превратиться в стадо баранов, мое имя,  сами
того не зная, будут произносить люди  во  всех  уголках  Эллады,  во  всех
странах обитаемого мира, едва речь зайдет о Тезее. Вот и все. Мой звездный
час, моя покоренная вершина. А я не  чувствую  ничего,  кроме  томительной
усталости и сознания какой-то невосполнимой потери... Почему?
   Последние клубы дыма оторвались от  плоской  серой  крыши  Лабиринта  и
медленно таяли в воздухе. Рев толпы вязнул в ушах. Я отвернулся и пошел  к
тронному залу.
   Во дворце творилось что-то странное. Застыли на лестницах и в коридорах
в настороженно-раскованных позах телохранители, суета слуг  и  царедворцев
ничем на первый взгляд не отличалась от обычной, но  в  лицах,  движениях,
взглядах,  необычно  приглушенных   голосах   сквозила   какая-то   жалкая
растерянность  и  даже  бессилие,  словно  никто  не  ведал  теперь,   как
держаться, что делать, с кем говорить и о чем.  Дворец  напоминал  богатый
дом, владелец которого  внезапно  умер,  не  оставив  завещания,  и  толпа
ошеломленных  родственников,  домочадцев  и   челяди   отчаянно   пытается
догадаться, чего им ждать от будущего, для кого все пойдет  прахом,  перед
кем распахнутся ворота в золотые чертоги. Словно дети, отставшие от няньки
на прогулке, словно скопище бессильных теней. Я шел, не обращая ни на кого
внимания, отпихивал локтями слуг и высших сановников, и мне казалось,  что
я действительно прохожу сквозь них, сквозь туман,  а  временами  казалось,
что и встречные ныряют в меня, как в полосу дыма.
   С Тезеем я столкнулся у  дверей  тронного  зала,  он  шагал,  деревянно
переставляя ноги,  как  шагают  куклы-дергунчики,  которых  я  мастерил  в
детстве. Глаза у него были отрешенные и пустые, они  ничего  не  отражали,
словно шарики цветного камня в глазницах статуй, руки сжимали  мешок  так,
что побелели костяшки пальцев. Ударом кулака он распахнул створку  дверей,
она так и осталась открытой, и я вошел вслед  за  ним,  и  на  ходу  вдруг
понял, что в руках у него не тот, виденный мной мешок  с  бычьей  головой.
Все я понял и знал, что больше никогда не увижу Клеона  и  еще  двух,  что
ждали его в той потайной комнатке...
   Кровавые пятна, запачкавшие мозаичный  пол  там,  где  на  него  рухнул
Горгий,  были  уже  тщательно  смыты.  Семейство  находилось  в  сборе   -
бесстрастный, как всегда,  Минос,  откровенно  торжествовавшая  Пасифая  и
Ариадна, олицетворение беззаботного счастья, сиявшая от радости за  своего
героя. На меня обратили  внимания  не  более  чем  на  небо  за  окном.  Я
примостился в стороне, откуда мог видеть всех, - мне определенно казалось,
что последнее действие пьесы еще не сыграно.
   Тезей остановился перед троном и лишенным какого бы то ни было  чувства
голосом сказал:
   - Минотавр мертв, царь.
   - Может быть, ты хочешь золота? - спросил Минос.
   - Хочешь унизить, заплатив за работу, как наемнику? Благодарю,  мне  не
требуется ничего из того, чем положено одаривать в таких случаях, ни мешка
с монетами, ни руки твоей дочери. (Ариадна  тихо  ахнула.)  Разве  что,  -
полузакрыв глаза, он прислушался к реву толпы во дворе.  -  Собственно,  и
этих воплей мне не нужно, да что поделать... Прощай, царь. Я возвращаюсь в
Афины. При расставании хотел бы сказать, что ты искуснейший мастер. Старые
люди рассказывают, что есть где-то мастера, способные превращать свинец  и
медь в золото. Ты же двадцать лет извлекал для Крита золото и славу  вовсе
из ничего... Создал чудовище из обыкновенного ребенка, прижитого женой  на
стороне. Ты его видел когда-нибудь?
   - Нет, - к моему удивлению, спокойно и даже чуточку  любопытно  ответил
Минос. - Никогда.
   - Ну, тогда смотри. - Тезей сорвался на крик. - Смотри!
   Он поднял за волосы  голову  Минотавра  и,  хохоча  каким-то  трескучим
безжизненным смехом, приговаривал:
   - Смотри, не бойся, это не голова Горгоны, она не в  состоянии  убивать
взглядом, а жаль, до чего жаль...
   Неужели он рассчитывал пронять Миноса, глупец?
   Душную тишину пронзил нечеловеческий крик Пасифаи,  и  я  вздрогнул,  я
чувствовал,  что  с  каждым  мгновением   теряю   способность   оставаться
бесстрастным. Пасифая, вытянув руки, как слепая, спотыкаясь, шла к  Тезею,
до него было всего несколько шагов, но  ей,  казалось,  потребовался  век,
чтобы преодолеть этот путь. Время застыло, и мы были заключены в нем,  как
мухи в кусках янтаря, что привозят с  побережья  северных  морей.  Пасифая
взяла голову Минотавра из рук Тезея (он  отшатнулся,  выпустил  из  другой
руки и мешок) и прижала ее к груди. Мне стало жутко  -  она  изменилась  в
один миг, теперь это  была  растрепанная  старуха  с  тусклыми  глазами  и
сморщенным лицом, сгорбленная под грузом истины.
   Так она не знала? Не знала! Никогда не видела его, как и Минос? Все эти
годы я считал: она прекрасно знает, что Минотавр -  обыкновенный  ребенок,
обыкновенный человек. Исходя из этого, я и относился к ней соответственно.
   - Мы всегда мечтали о  сыне,  помнишь?  -  сказала  Пасифая  Миносу.  -
Красивом, умном, сильном. Тебе не понять, как мечтает о ребенке женщина, я
мечтала о нем, ждала его, а он все  эти  годы  был  здесь,  рядом,  именно
такой... Что же теперь у тебя осталось и кто у тебя  остался?  Только  ты,
золотой трон и великий Крит? Может быть, из-за того, что ты поступил  так,
у нас и не было сына... И я-то, я пыталась,  я  все  эти  годы  ненавидела
Горгия за то, что он его  оберегал,  я  в  конце  концов  добилась,  можно
умереть от смеха...
   Она и в самом деле  рассмеялась,  но  захлебнулась  лающими  звуками  и
смолкла, баюкая голову, как ребенка. Я не узнавал ее. Уходило,  кровью  из
раны утекало что-то, составлявшее до  сих  пор  неотъемлемую  часть  моего
существа, я терял себя и бессилен был этому воспрепятствовать.
   Ариадна остановилась перед Тезеем  и  смотрела  ему  в  лицо  огромными
сухими глазами - хвала богам, что  это  не  на  меня  она  смотрит.  Тезей
медленно-медленно поднял руку, словно защищался  от  удара,  хотя  она  не
шевелилась.
   - Ты просто запомни, - сказала она даже не взрослым - а старым голосом.
- Запомни этот день и никогда его не забывай, - повернулась к Миносу, и  в
голосе зазвучали жалобные интонации ребенка,  осознавшего,  что  на  свете
существует смерть, и вынужденного отныне с этим примириться. - Ну  что  ты
наделал?
   - Я? - сказал Минос глухо. - Что же, вы  отыскали  какой-то  выход,  вы
нашли виновного. Во всем виноват я.  Или  он.  -  Не  глядя  на  меня,  он
безошибочно указал в мою сторону. -  Отыскался  один-единственный  злодей,
одинокий мерзавец, повинный во всей лжи  и  крови,  и  можно  успокоиться.
Легче от этого не станет,  но  с  собственной  души  полностью  снят  груз
какой-либо вины. В Аид отправимся я или толкователь снов, а вы останетесь,
погруженные в свою  печаль  и  скорбь,  такие  ни  в  чем  не  повинные...
Прекрасный выход. Ну а вы-то, вы все? Вам просто  не  хотелось  ни  о  чем
думать и ничего знать, вы предпочитали  купаться  в  блаженном  неведении,
чистые и безгрешные. Вас полностью  устраивала  солнечная  сторона  улицы,
заглядывать в темные переулки не хотелось - лучше вообще забыть,  что  они
существуют.  Всякое  зло  обязательно  творится  с  чьего-то   молчаливого
согласия, кто-то отворачивается, кто-то закрывает глаза, кто-то не  желает
признать, что черное - это черное. И льется кровь. Не обвиняйте в убийстве
Минотавра кого-то одного. Убийц Минотавра не перечесть. Докажите мне,  что
я неправ. Что же ты молчишь, Ариадна? Либо виноваты  все,  либо  никто  не
виновен. Но второго быть не может - голова перед нами...
   От Пасифаи бесполезно было  ждать  каких-либо  слов  -  она  сидела  на
ступеньках  своего  трона,  баюкала  голову  Минотавра,  и  ее  глаза  все
явственнее наливались  безумием.  Ариадна,  не  взглянув  на  отца,  молча
кивнула и, оцепеневшая в обретенной взрослой мудрости, вышла неслышно, как
тень.
   - Ветер дует в сторону Пирея, - сказал Тезей. -  Прощай,  Минос.  -  Он
вынул из ножен меч и швырнул его к моим ногам. -  Забери.  Стоило  Гефесту
стараться ради такого дела...
   - Какой там Гефест, - сказал я. - Гермес купил его где-то в Афинах.
   - Что, и он жулик?
   - А чего ты еще ждал от  нашего  покровителя?  -  пожал  я  плечами.  -
Отправляйся к своим землякам,  славный  герой.  Желаю  самого  наилучшего.
Желаю совершить все, что ты там задумал...
   - Так и будет, - сказал Тезей. - Я вас ненавижу - за то,  что  оказался
таким, как вы. Ничего, все забудется и ничего не повторится. Будет  другое
-  честное,  светлое,  и  я  искуплю  свою  вину,  сполна  расплачусь   за
проявленную однажды слабость.
   Он ушел, веря во  все,  что  сказал,  и  уже  не  слышал,  как  Пасифая
дребезжащим голосом затянула колыбельную.



ГЕРМЕС, ПОКРОВИТЕЛЬ ТОРГОВЦЕВ И МОШЕННИКОВ, ОДИН ИЗ
БОГОВ ОЛИМПА И ВЕСТНИК БОГОВ, ПОКРОВИТЕЛЬ ПУТНИКОВ

   Я шагал, поигрывая  кадуцеем,  этой  глупой  игрушкой,  от  которой  по
идиотской воле Зевса мне так никогда и не избавиться. Я шагал по коридорам
дворца. Одни и не замечали меня, другие  шарахались,  молитвенно  воздевая
руки или зажимая ладонью готовый вырваться изо рта крик. Все это  было  до
омерзения знакомо, жизнь не блещет  разнообразием.  Ну,  в  конце  концов,
наиболее беспокоит не это: оскорбляет то, что почти все плуты, которым мне
волей-неволей приходится покровительствовать, в глубине души считают  меня
равным себе, чуть ли не сообщником. И не вырваться из этого заколдованного
круга. Правда, мы боги, позади и  впереди  у  нас  вечность,  и  мы  давно
разучились отдаваться каким-либо чувствам со всей полнотой и страстью,  но
и мы не равнодушны  ко  всему  на  свете,  нет,  что-то  осталось,  что-то
покалывает время от времени - слабые звуки долетевшего издали  смеха,  шум
бушующей где-то на другом конце света грозы.
   Крики раздались вновь  -  с  галереи  толпе  показывали  бычью  голову,
игравшую роль головы страшного людоеда  Минотавра.  Я  мимоходом  покривил
губы в иронической и грустной усмешке. Еще один  подвиг,  совершенный  при
моем содействии. Еще один лист в мой венок там, на Олимпе. До  чего  же  я
ненавижу Олимп... Сборище усталых актеров, поддерживаемых  на  ногах  лишь
блеском взятой на  себя  роли,  чья  жизнь  всецело  подчинена  выбранному
однажды  образу,  бессильных  что-либо  изменить  в  своем  характере,   -
застывшая  злоба,  застывшее  распутство,  застывшая   юность,   застывшее
мастерство. Есть на свете то, чего боятся  и  боги,  -  неизменность.  Нам
никогда не стать другими, не выбрать иное дело по душе, не измениться.  На
Олимпе нашелся один-единственный, рискнувший восстать против неизменности,
застывшего,  как  лед,  бытия,  дерзнувший  похитить  огонь,  стремившийся
сделать людей чище,  лучше,  добрее.  Но  он  волей  наших  идиотов  давно
прикован к скале на Кавказе,  и  орел  каждый  день  рвет  его  печень.  И
арестовывал его не кто иной, как я, Гермес Легконогий.
   Я ненавижу обитателей Олимпа, но мне не избавиться он них, не  прыгнуть
выше  собственной  головы,  не  выскочить  из  собственной  кожи.  Я  тоже
прикован, как Прометей, но свою цепь я выковал себе сам и путь выбрал  сам
- плыть по течению. И я не знаю, действительно ли  мне  хочется  прилагать
силы  к  добрым  делам,  или  это  глупая   попытка   исправить   заведомо
неисправимое, я не знаю, зачем я  сейчас  иду  по  убранным  с  аляповатой
роскошью комнатам и коридорам.
   Мне надоело вышагивать среди равнодушных и почтительных, и я свернул  в
первую попавшуюся дверь.
   Ариадна стояла у окна, выходящего на море, синее  и  спокойное  в  этот
день, и где-то на полпути к горизонту белел горизонтальный прямоугольничек
паруса - ветер дул  в  сторону  Пирея.  Она  мельком  глянула  на  меня  и
отвернулась, словно привыкла лицезреть богов каждый день и  они  ей  давно
наскучили, а то и опротивели.
   Я положил на столик кадуцей, подошел и остановился рядом с  ней.  Парус
достиг места, где море сливалось с небом,  стал  опускаться  за  горизонт,
превратился в тоненькую белую черточку, а  там  и  она  пропала.  И  тогда
Ариадна повернулась ко мне.
   - Почему так случилось? - спросила она.
   - Откуда я должен это знать? - ответил я вопросом.
   - Ты же бог.
   - Ах да, разумеется... Боги заранее знают ответы на все  вопросы.  Боги
существуют для того, чтобы человек в любую минуту  мог  заявить,  что  его
грехи вложены в него богами, а сам он  совершенно  неповинен  в  подлости,
трусости и лжи.
   - Значит, ты не знаешь?
   - Может быть, - сказал я. - А может, не  хочу  утруждать  себя  знанием
ответов на все вопросы - к чему? Ты думаешь, стало бы легче, разложи я  по
полочкам твои побуждения, мысли и ошибки и распиши с  точностью  до  мига,
когда ты подумала или сделала что-то не так? Неужели стало бы легче?
   - Не знаю.
   - Вот видишь.
   - Ты тоже во всем этом участвовал.
   - С таким же успехом ты можешь  обвинить  тот  меч,  которым  все  было
проделано.
   - Я по-иному представляла себе роль богов.
   Она повзрослела и поумнела за считанные  мгновения  -  там,  в  тронном
зале, - но по-прежнему не могла отрешиться от устоявшихся представлений  о
богах. И не ее в том вина.
   - Боги, боги... - сказал я.  -  Милая  девочка,  почему  вы  все  время
пристаете - научи, подскажи? Вы выдумали нас, чтобы получить ответы на все
вопросы, но ответов не будет, пока вы сами их не найдете,  потому  что  вы
задаете вопросы не нам, а самим себе. Когда же вы это поймете?
   Я замолчал, мне  стало  страшно  -  я  почти  дословно  повторил  слова
Прометея, расцененные на Олимпе как едва ли не самое тяжкое из Прометеевых
преступлений - вернее, из того, что Зевс приказал считать  преступлениями.
Если бы кто-нибудь передал мои слова Зевсу... Интересно, кому поручили  бы
арестовать меня?
   - Значит, и ты не знаешь, - сказала Ариадна.
   - Не знаю, не хочу знать. К чему вникать в тонкости слов и понятий?
   - Я не хочу жить, - сказала она.
   - Полагаешь, что жизнь кончена? А не чересчур ли поспешно?
   - Нет, тут другое. Я не могу себя оправдать.
   - От тебя мало что зависело, девочка.
   - Все равно. И потом... Я не  думаю,  что  впереди  будет  что-то,  что
зачеркнет случившееся или сделает счастливее.
   - Тебе не кажется, что это влияние мига?
   - Нет, - сказала Ариадна. - Я  все  обдумала  и  взвесила.  Лучше  уйти
сразу, чем подвергаться риску нагородить еще множество  более  мучительных
ошибок.
   - Подожди, - сказал я. - Еще раз подумай и взвесь.
   - Подумала и взвесила. Разве ты можешь что-нибудь посоветовать?  Ты  же
упорно отказываешься.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг