собственной песне - из страха однажды услышать брошенную в лицо суровую
правду. Родион сам не заметил, как начал ее бояться - при том, что она
ничуть не старалась, чтобы ее боялись. Сто раз ловил себя на том, что в
его голосе явственно звучат льстивые нотки - как у нынешнего
предупредительного официанта, бабочкой порхающего вокруг клиента с пухлым
бумажником.
В нем давно уже потаенной раковой опухолью набухали страх и стыд. Страх
рассердить жену, страх, что однажды она уйдет к новому, страх повысить
голос из-за ее вечных поздних возвращений, командировок, самых неожиданных
отлучек. Он подозревал всерьез, что у Лики есть любовник, естественно, ее
круга - как-никак был весьма опытным мужиком и порой надолго задумывался,
когда в привычных любовных играх вдруг появлялось нечто новое и
незнакомое, чему он ее не учил, чего они никогда прежде не делали.
Прекрасно помнил из Максима Горького: "Ночь про бабу правду скажет, ночью
всегда почуешь, была в чужих руках аль нет". Классик знал толк в бабах.
Родион - тоже. Он мог бы поклясться, что Лика бывает с чужим - но тот же
страх мешал ему хотя бы намекнуть, что догадывается.
Страх, стыд... Стыдно было есть досыта, стыдно было принимать от нее
тряпки. Уши долго горели, когда однажды она, перепившая и разнеженная
долгой и приятной обоим постельной возней, вдруг хихикнула на ухо,
по-хозяйски стискивая его мужское достоинство: "Содержаночка ты моя..."
Вряд ли помнила утром, конечно, они тогда пили часов до четырех утра, пока
не вырубились оба, но не зря говорено: что у трезвого на уме...
А главное - Зойка росла, прекрасно осознавая реалии: есть добытчица-мама и
рохля-папа... Родион ее потерял, никаких сомнений: любовь, возможно, и
осталась, а вот уважения к родителю давно нет ни на грош, тут и гадать
нечего.
Первое время Лика добросовестно пыталась связать его с собой. Брала на
вечеринки в концерн, новомодно именовавшиеся презентациями и фуршетами,
приводила домой сослуживцев, или как они там нынче именуются.
Ничего хорошего из этого не выходило. К Родиону относились предельнейше
корректно, даже дружелюбно пожалуй, но он был - чужой. Кошка не умеет
говорить по-собачьи. Порой он не понимал из их непринужденной болтовни и
половины слов, да и речь шла сплошь и рядом о людях, которых он не знал, о
ситуациях и событиях, о которых он и не слыхивал. А когда он порой пытался
вспомнить о былых славных годах борьбы за свободу и демократию, о митингах
и отпору ГКЧП, в глазах собеседников что-то неуловимо менялось, на него,
он чуял, смотрели, как на блаженненького или младенчика. Они были совсем
не такими, как Родион их когда-то представлял, - создавалось полное
впечатление, что пережитое интеллигенцией прошло мимо них незамеченным, и
громокипящие съезды с прямой трансляцией, и дуэли демократических
публицистов с консерваторами, и модные романы, и модные имена. Один такой,
с бриллиантовым перстнем и скользившим по Ликиным ножкам масленым
взглядом, как оказалось, вообще узнал о появлении ГКЧП и бесславном крахе
такового лишь двадцать пятого августа - был, понимаете ли, всецело
поглощен деловыми переговорами на загородной даче... Лика вовремя заметила
и увела Родиона в другой угол зала.
Из общения с ее кругом ничего путного не получилось. А их знакомые из
старых сами понемногу перестали появляться. И вовсе не потому, что Лика их
отваживала, наоборот... Очень уж разные плоскости обитания. Лика искренне
не понимала их забот, а они тихо сатанели, стоило ей завести разговор о
своих...
...Он выплеснул в рот содержимое бокала - несчастный и жалкий
принц-консорт, муж очаровательной женщины, которую любил до сих пор и люто
ненавидел последние несколько лет. Комната чуть заметно колыхалась, словно
громадная доска качелей.
Был один-единственный шанс - Екатеринбург. Однокашник, ставший крутым
бизнесменом и обещавший сделать из него человека - а он не бросался
словами ни прежде, ни теперь. Но Лика переезжать категорически отказалась
- даже не сердито, а предельно удивленно. Смотрела с детским изумлением:
"Боже мой, Раскатников, как ты не понимаешь очевидных вещей?! Кем я там
буду? Домохозяйкой? Ты уж извини, но это и не абсурд вовсе - законченная
шизофрения. Тебе что, здесь плохо?" На том и кончилось.
- Стерва... - прошипел он, пошатнувшись в кресле. Перед глазами почему-то
стояло костистое, жесткое лицо сегодняшнего попутчика, ограбившего киоск
так непринужденно, словно покупал коробок спичек.
Пришедшая в голову идея была настолько идиотской, что сначала он пьяно
расхохотался. Но, выпив полбокала и откусив наконец от вязкого батончика,
тихо сказал, глядя во мрак:
- А почему бы и нет? Почему бы и нет, господа мушкетеры?
Не зажигая верхнего света, выдвинул ящик тумбочки, зашарил там, грохоча
накопившимися безделушками. Пальцы наткнулись на гладкий металл, и Родион
вытащил браунинг - тот самый, исторический, из которого бабушка
добросовестно пыталась убить загадочного прадеда, о котором Родион
ничегошеньки не знал, и кроме имени: если бабушка была Степановна, значит,
прадед, соответственно, Степан. Впрочем, могла переменить и фамилию, и
отчество, с нее сталось бы...
Крохотный пистолетик напоминал пустой панцирь высохшего жука, и спусковой
крючок, и затвор хлябали - сколько Родион себя помнил, браунинг таким и
был, давно исчезли и боек, и прочие детали спускового механизма. По левой
боковинке затвора тянулась полустершаяся надпись:FABRIQUE NATIONALE DARMES
GUERRE PERSTAL BELGIOUE. И ниже: BROWNINGS PATENT-DEPOSE.
Сжав его в руке так, чтобы не хлябал затвор, выпятив челюсть, Родион тихо
произнес, уставясь в пустоту:
- Деньги, с-сука! И живо!
Дуло крохотной бельгийской игрушки едва виднелось из его кулака. Нет,
неожиданно трезво подумал он, таким и не напугаешь ничуточки, в магазине
видел китайские зажигалки-пистолетики, так они и то побольше...
И потом, у только что освободившегося зэка не было никакого пистолета,
Родион бы заметил. Значит, можно и без оружия? Надо полагать. Но для
этого, творчески пораскинем мозгами, нужно обладать некими козырями -
скажем, выражение лица, нечто непреклонное в ухмылке, отчего дичь
моментально проникается убеждением, что рыпаться бесполезно, и, чтобы
отпустили душу на покаяние, следует немедленно расстаться со всем, что от
тебя требуют. Именно так, при всей нелюбви к детективам кое-что все же
читал, по телевизору видел, да и наслушался всякого на заводе...
Шукшинский Егор Прокудин, ага - когда он стоял, сунув руки в карман, где
ничего не было, и от его улыбочки попятились деревенские обломы, так и не
рискнули кинуться... Где можно купить пистолет? В Шантарске можно купить
все, были бы денежки, вот только кинуть могут запросто, в милицию
жаловаться не побежишь... Маришка? А это мысль, господа мушкетеры, это
мысль...
Прежде чем провалиться в хмельное забытье, так и оставшись в кресле с
бельгийской безделушкой на коленях, он еще успел подумать: ведь не всегда
же был слизнем, мужик, нужно бы и побарахтаться...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Русофоб и славянофил
- И все же про коммунистов забывать не надо, - сказал Родион, прибавляя
скорости - пост ГАИ, мимо которого машины проползали, как сонные мухи по
мокрому стеклу, остался позади. - Семьдесят лет страну насиловали...
- Есть такая западная пословица: если не удается избежать насилия,
расслабьтесь, мадам, и постарайтесь получить удовольствие...
- Это в каком смысле?
- Вы не исключаете, что многим нравилось получать удовольствие?
Оправдываясь тем, что все равно-де к горлу приставили бритву, а потому и
сопротивляться было бесполезно?
Родион в который раз украдкой косился на пассажира. И никак не мог
определить, с кем на сей раз свела судьба. В выговоре что-то определенно
нерусское (речь, правда, выдает человека интеллигентного), но на прибалта
не похож, а на кавказца тем более - нос ястребиный, классический горский
шнорхель, однако волосы светлые в рыжину и глаза скорее серые.
- А вы, я так понимаю, последние семьдесят лет провели в партизанском
отряде? Поезда под откос пускали?
- Увы, не могу похвастаться, - сказал пассажир. - Поезда в наших местах не
водятся, - он жестко усмехнулся. - А вот бронетранспортер однажды
поджигать приходилось... Справился.
- Чей это?
- Грузинский. Про Цхинвал слышали или уже забыли? Есть такая страна -
Южная Осетия, которая к вам в Россию просится вот уже несколько лет, а вы
почему-то не пускаете, словно пьяного в метро...
- А на вид и не похожи...
- На кого? А... Осетины, дорогой товарищ, когда-то как раз и были
светловолосыми и голубоглазыми. Пока через наши места не стали
прокатываться разные черномазые орды... - он беззлобно усмехнулся. - А вы
вот не боитесь, что лет через двадцать станете черноволосыми и узкоглазыми?
- Авось пронесет...
- Авось да небось? Русская сладкая парочка?
- Вы знаете, как-то до сих пор проносило... - сказал Родион серьезно.
- Великолепный аргумент. И дальше, как положено, следует упомянуть про то,
что Святая Русь автоматически преодолеет все невзгоды? Не боитесь, что при
такой постановке вопроса как раз и окажетесь в дерьме уже по самую
маковку? Нет в истории такого понятия - "автоматически". Хотя вы, русские,
конечно, надеетесь, что для вас бог сделает исключение...
- Что, не любите нас, а?
- "Вы не любите пролетариата, профессор Преображенский!" Не люблю, уж не
посетуйте... Проорать великую державу - это надо уметь.
- Коммунисты...
- Бросьте вы про коммунистов! - вырвалось у пассажира с таким
ожесточением, что Родиона неприятно передернуло. - Нашли себе
палочку-выручалочку... Хорошо, коммунисты. Хорошо, семьдесят лет угнетения
- хотя я не назвал бы это время непрерывной цепью угнетения. Бывали
просветы... - Он помолчал, вытянул сигарету из мятой пачки. - Понимаете,
дело тут не в пресловутой русофобии, и если копнуть поглубже, окажется,
пожалуй, что эту нелюбовь нужно как-то по-другому назвать... Давайте
отрешимся от прошлого и зациклимся на настоящем. Посмотрите, - он показал
на обочину, где чадил длинный ржавый мангал, и возле него лениво колдовали
два пузатых субъекта в кожанках. - Почему там делает деньги черномазая
морда, а не какой-нибудь ваш земляк? Что, есть государственный или
мафиозный запрет? Неужели? Ох, сколько я уже наслушался стонов про
заполонивших ваши города кавказцев, жидов и "урюков"... Вам что, запрещено
заполонить какую-нибудь прилегающую территорию? Снова коммунисты мешают?
- Отбили у нашего народа охоту работать, - уверенно сказал Родион. - Вот и
отстаем...
- Притормозите-ка, - вдруг распорядился пассажир, - Вот здесь.
Родион аккуратно притер машину к обочине и огляделся, но не усмотрел
ничего интересного. Они уже въехали в город, слева тянулся бесконечный
бетонный забор троллейбусного парка, справа параллельно ему стояли
пятиэтажные "хрущевки" из грязно-рыжего кирпича. Пейзаж как пейзаж, ни
удивительного, ни особо примечательного.
- Ну, и что? - спросил он недоуменно.
- Вон туда посмотрите.
- Ей-богу, ничего не усматриваю...
- То-то и оно. Я имею в виду вон ту свалку.
Родион присмотрелся. Собственно говоря, никакой свалки и не было - так,
обширное пространство меж домами и проезжей частью, густо усыпанное
зелеными осколками битых бутылок, яркими разноцветными пакетами из-под
чипсов, мороженого, вообще непонятно чего и прочим знакомым мусором.
- И дети копаются, - сказал пассажир с брезгливой усталостью. - И собаки
лапы режут, а самое главное, всем наплевать... Это что, коммунисты вам
велели срать под окнами? Или мафия? Самое страшное - вы ведь привыкли и не
замечаете... Поедемте уж.
Родион тронул машину, ощущая некую неловкость. Пожал плечами:
- Понакидали тут... Базарчик поблизости, вот косоглазые и гадят.
- Опять они, косоглазые... Они гадят, а вы смотрите. И коммунистов давно
уже нет... Гадят на голову только тому, кто согласен, чтобы ему гадили. И
тащат в рестораны ваших девочек, выбирая, как легко заключить, тех, кто
согласен за ужин и колготки подставлять все имеющиеся дырки. Нет?
- Интересно, какой рецепт предлагаете? - усмехнулся Родион. - Напялить
черные рубашки и дубинками махать?
- Ну к чему такая демагогия? Как выражались Ильф и Петров, нужно не
бороться за чистоту, а подметать. Поставить себя так, чтобы никакому
чужаку и в голову не пришло швырять вам мусор под окна. Ну и самим в
первую голову избавиться от привычки вышвыривать консервные банки и
презервативы за окно. Я ведь при той самой битой и руганой Советской
власти изъездил весь Союз - и нигде, знаете ли, не видел такой
непринужденности в обращении с мусором, кроме России... И ненавидят, и
любят всегда за что-то, согласитесь? И как вы ни повторяйте с рассвета до
заката старые песни про Сергия Радонежского и Суворова, прошлым не
проживешь.
Родион поджал губы, ощущая некое неудобство. Следовало бы что-то
возразить, но аргументы на ум не шли - если только они были...
- Русофобия на пустом месте не возникает, - сказал пассажир мягче. - Если
хотите, нам за вас скорее обидно - когда смотрим, как старший брат
превращается неведомо во что. Ни в мышонка, ни в лягушку, ни в неведому
зверушку... Уж если ваши предки взвалили на себя обязанность быть становым
хребтом империи, потомки обязаны соответствовать.
- Попытаюсь, - хмыкнул Родион.
Осетин покосился на него, ничего не сказал, но в глазах промелькнуло нечто
неприятно царапнувшее. Словно включилось некое второе зрение - Родион все
чаще замечал на тротуарах то пошатывавшихся пьяненьких мужичков, то кучи
мусора возле киосков.
- Вообще-то, у нас во дворе такого дерьма нет, - сказал он зачем-то. И сам
понял, как по-детски прозвучало.
И ответный удар последовал мгновенно:
- А за остальные можно и не отвечать?
- Слушайте, а у вас-то есть рецепт? - спросил он, внезапно озлившись. -
Или со стороны указывать легко?
- Срезали... - улыбнулся пассажир чуть беспомощно. - Нет у меня рецептов.
У нас, как ни странно, гораздо проще - отбиться бы, когда опять полезут. А
вообще - нужен ли рецепт, а? Разве есть рецепт для таких случаев? Не
президентский же указ издавать: "Сим повелеваю с завтрашнего дня отучиться
выбрасывать мусор на улицы, в кратчайший срок обрести национальную
гордость и стать расторопными, работящими, достойными славы великих
предков..." Ведь не сработает, согласитесь.
- Не сработает, - угрюмо подтвердил Родион.
- Уж извините, если наговорил... Стоп! - Они двигались в крайнем правом
ряду, движение на Кутеванова было, как всегда в эту пору, слабеньким, и
Родион без всякого труда притерся к тротуару, не вызвав протестующей
лавины гудков. Недоумевающе завертел головой. Пассажир уже выскочил,
оставив дверцу незакрытой.
Ага, вот оно что... Автобусная остановка - обшарпанный бетонный
павильончик, сохранившийся со старых времен. Трое приземистых типов в
коже, то ли небритых неделю, то ли чернощекихот природы, обступили девушку
в синем пальто, со скрипичным футляром в руке. Нельзя сказать, чтобы
картина была для Шантарска необычная - черные не то чтобы наглели и
хватали руками, но блокировали прочно, сцепив руки, с ухмылочками и
пересмешкой бросали реплики, легко читавшиеся по губам. Толпившийся на
остановке народ, человек десять, старательно отводил глаза - кто
заинтересовался небом, кто высматривал автобус. Тут же стояла белая
"японка" с распахнутыми дверцами.
Родионов пассажир что-то коротко спросил у оказавшегося к нему ближе всех.
Тот лениво, не поворачивая головы, откликнулся парой слов. Метаморфоза
была молниеносной - лицо осетина исказилось в хищном оскале, он даже
повеселел, будто оправдались его неведомые ожидания. И, гордо
выпрямившись, громко произнес несколько непонятных слов. Родион,
приоткрывший дверцу, услышал лишь конец фразы, прозвучавшей для него, как
загадочное заклинание:
- ...могытхан ни траки!
Вот тут все трое кинулись на него, слаженно и яростно, будто сработал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг