ниточках головенка плюшевого медведя. Запрокинулась вовсе уж
неестественно. И он понял, что перебиты шейные позвонки - был на сборах
один "дважды чекист", как его именовали, капитан запаса, приписанный к
разведроте частей КГБ, обожавший живописать всевозможные смертоносные
приемчики, не оставлявшие видимых следов, и их последствия. Значит, не все
врал...
Неуклюже опустив ставшее незнакомо тяжелым тело, расстегнул блузку,
джинсы. Ее не изнасиловали и не били. Волосы растрепаны, тушь возле левого
века смазана, но не видно даже царапины...
Тщательно застегнув "молнию" на джинсах и все пуговицы, выпрямился. Прошел
по комнате кругами, принюхиваясь, как зверь. Сейчас он начал понимать,
что, не исключено, и был волком в человеческом облике...
Особого разгрома и беспорядка в комнате не наблюдалось. Здесь искали
что-то - но объект поисков был не особенно большим, иначе зачем с полки
сброшены все книги, иные ящики секретера валяются на полу, другие просто
выдвинуты?
Вновь заглянул на кухню. Машинально притворил дверцу белого шкафчика. И
вспомнил. Именно так он сам обыскивал квартиру Могучего Михея в поисках
денег и ценностей. Все то же самое, в точности. И высыпанные в раковину
крупы с макаронами, сначала тщательно просеенные через дуршлаг - вот он
валяется... И наспех пролистанные книги. И вывернутые карманы Вадькиной
одежды в распахнутом шкафу. Что ж, бывает и хуже. Хозяевами розового
порошка и не пахнет. Позвонили, а она, дуреха, взяла и открыла...
Проверил замок внешней двери - ни малейших следов взлома. Да и услышала
бы, начни кто-то возиться с дверью - телефон в исправности, на столе так и
остался стоять черно-зеленый газовый баллончик. Попалась на одну из
уловок, какие, не особенно и мудрствуя, изобретали они сами... Что
налетчики могли взять? Да ничего, все спрятано в подвале, Сонин кошелек с
какой-то мелочью валяется под креслом - не прельстил...
Он устало опустился в кресло, закурил, не сводя глаз с кукольно-спокойного
личика девушки. В голове стеклянно позванивала томительная пустота. Вялое
осознание утраты так и не переросло в боль.
Нужно что-то делать, и побыстрее. Скоро тело совсем закоченеет. Вечная
проблема, больше всего отчего-то мучающая героев французских кинокомедий:
что делать с трупом? Нельзя оставлять поблизости от дома, чтобы не навести
на "берлогу". За все недолгое время, что Соня здесь прожила, на лестнице
никто почти и не встречался, да и кто нынче в многоквартирных домах знает
в лицо хотя бы половину соседей по подъезду? И все равно, начнут шмыгать
сыскари...
Время не такое уж позднее, что скверно. Едва минуло десять вечера, темно,
конечно, но подъезжают машины, выгуливают собак, в соседнем подъезде шумно
гу-леванит свадьба: нынче суббота, день свадеб, "кровавый день", как его
цинично именует молодежь...
Отвезти в парк? Положить где-нибудь на обочине и быстренько уехать?
Имитировать несчастный случай? Интересно, какой? Упала на лестнице?
Поскользнулась в ванной? Опасно. Нельзя оставлять поблизости, а подальше
отвезти еще более рискованно. Разбить "Форд", обставить все так, словно
они вдвоем попали в аварию? Чревато. Он не знал толком, как врачи
определяют время смерти, могут всплыть нехорошие несообразности...
Отправился на кухню, старательно, методично принялся за уборку, выгребая в
мусорное ведро чуть подмоченную снизу мешанину. Потом навел порядок в
комнате. Пора было решаться. Бонни отправлялась в дальнюю дорогу - бедная,
доверчивая Бонни, решившая, что роль подруги удачливого гангстера убережет
ее от скверных напастей... А ведь это она, если вдуматься, определила его
судьбу, не случись встречи с ней, Родион мог и шагать по прежней дорожке...
Прихватив фонарик и мощную отвертку, спустился на первый этаж, отключил
пакетник и, когда лестничная клетка погрузилась во мрак, отломал
пластмассовые боковинки пакетника, действуя отверткой, как рычагом.
Остался лишь толстый железный шпенек, теперь свет можно было включить лишь
с помощью плоскогубцев.
Сходил на улицу, подогнал ."Форд" к самому подъезду, оставив двери
незапертыми. Медленно поднялся в квартиру, ступая грузно, тяжело. Присел
на дорожку. Собрался с духом.
Поднял Соню, обхватив обеими руками пониже груди. Спохватился: она же
босая... Нашел носки и кроссовки, надел. Сделать это было совсем легко.
Вновь оторвал от пола, потащил на площадку, лягнул ногой внешнюю дверь, и
она захлопнулась, щелкнул замок.
В давние времена ему не раз приходилось транспортировать таким вот образом
перепивших дружков, но в них, бесчувственных, сохранялась жизнь,
скреплявшая тело, а теперь все было труднее во сто крат. Тело девушки
казалось прямо-таки чугунным, неудобно висело в его руках, пригибая к
бетонному полу. Ноги волочились совсем иначе, чем у пьяного, задевая за
каждую ступеньку. В лифт он со своей ношей войти не решился, поплелся вниз
пешком, то и дело рывками подбрасывая труп, чтобы не сползал, Сонина
голова больно ударяла его в щеку, в висок, словно наполненный песком
мешочек, ее волосы казались ледяными, касались лица, будто пучок сосулек.
Вскоре Родион ощутил сущую ненависть - к тому, что волок.
А ведь приходилось еще временами подсвечивать себе фонариком, чтобы не
споткнуться и не полететь вверх тормашками...
Он запутался в счете этажей. На миг мелькнуло безумное ощущение, будто
лестница вытянулась в бесконечность, уводит его в недра земли, в подземное
царство мертвых, словно Орфея, вынужденного самолично доставлять Эвридику
к владыке бестелесных душ...
Внизу, совсем близко, хлопнула дверь, послышалось сердитое бормотание,
осторожные шаги - человеческие и еще чьи-то, чиркнула спичка, заколыхалось
пятно тусклого света. Другие шаги, мягкие, приближались гораздо быстрее, в
мозгу у Родиона вдруг пронеслось: они встречают... Хоть и не понял толком,
кого имеет в виду.
Шумное собачье хаканье близилось. Вспыхнула еще одна спичка, совсем рядом.
Родион, с маху остановившись, прислонил Соню в углу, изрядным напряжением
мускулов поддерживая тяжелое тело в вертикальной позиции, обхватил, обнял,
прильнул к холодным губам, заслоняя своим телом от непрошеного свидетеля,
долгий поцелуй с мертвой наполнял паническим страхом, волосы на затылке
начинали шевелиться, будто под яростным порывом неземного ветра...
Слегка запахло псиной, собака настороженно ткнулась носом ему в ногу,
сопя, стояла рядом.
- Пошла! - шепотком цыкнул Родион. Она не уходила, тянулась длинной мордой
- кажется, овчарка с четвертого этажа, Родион ее пару раз видел. И вдруг
когти скребнули по бетону, собака шарахнулась с длинным тоскливым
скулежом, кинулась вверх, спотыкаясь в темноте. Остановившись где-то
вверху, вовсе уж отчаянно взвыла.
- Э, мужик, ну зачем собаку-то пинать... - недовольно бросил хозяин,
зажигая очередную спичку.
Смешался, увидев "обнявшихся влюбленных", что-то глухо забормотал,
заторопился вверх. Родион перевел дух, подхватил тело и затопотал вниз.
Наверху выла собака, судя по звукам, вырывавшаяся из рук хозяина,
пытавшегося затолкнуть ее в квартиру. По спине ползли ручейки пота.
Подъезд. Стало светлее - дверь приоткрыта. Выглянул, не выпуская Соню - и,
словно бросаясь в холодную воду, диким напряжением мышц приподняв тело
так, что ноги его оторвались от земли, вышел на улицу. Каких-то четыре
шага... раз... два... Фонарик надо спрятать в карман, иначе не удастся
открыть дверцу...
- Нет, ты посмотри, как набралась, а на вид приличная...
Он повернул голову, как ужаленный. Смутно различимые в падавшем из окон
свете, стояли две оплывше-толстых пенсионерки, на руках у одной прикорнула
то ли болонка, то ли кошка.
- Смотреть стыд, - охотно подхватила другая, радуясь нежданному
развлечению. - На ногах не стоит, туда же...
И затарахтела, как пулемет, мешая в одну кучу и наглецов на "нерусских
машинах", из-за которых детям не пройти и собачку не отпустить, и ихних
пьянехоньких девок, и дороговизну в магазинах, и почему-то попрание
Сталиным ленинских норм. Родиону невыносимо хотелось рявкнуть на них изо
всех сил, но это означало дать себя запомнить, и он, стиснув зубы,
ухитрился распахнуть дверцу не глядя. Подхватив правой рукой Соню под
коленки, надавил левой на шею, сгибая начинавшее коченеть тело, кое-как
усадил. Старухи, не встретив ожидаемого отпора, переросшего бы, к их
радости, в долгую перебранку, ретировались в подъезд. Сев за руль, он
вытер платком лицо и шею, тщательно протер запотевшие очки, укоротил
ремень, насколько было возможно, и пристегнул Соню. Как ни старайся, а
голова у нее безжизненно свешивалась на грудь...
Повозившись, он откинул сиденье, рассчитав так, что Соня теперь выглядела
спящей. Вот только глаза ей не удавалось закрыть, как ни пытался... Нужно
выбирать улицы потемнее, вот что...
Выехал со двора, то и дело косясь на свою жуткую пассажирку. Сняв правую
руку с руля, повернул Соне голову так, чтобы склонилась в его сторону -
теперь выглядело совсем пристойно, убаюкивал он себя.
Не превышая сорока, поехал по узкой, темноватой улочке, параллельной
широкому проспекту имени газеты "Шантарский рабочий", миновал стадион,
свернул к парку.
Еще издали увидел, что ничего не получится: на массивных бетонных
скамейках,двумя шеренгами вытянувшихся в сторону высокой арки, кучками
роилась молодежь, слышалась музыка, назревали пьяные разборки, парк был
многолюден...
Проехал мимо. Притормозил, увидев на тротуаре пустую бутылку из-под
ликера. Выскочил, воровато оглянувшись, прихватил ее платком за горлышко,
положил на пол машины и дал газу.
Ему хотелось что-то сделать для Сони, расстававшейся с ним навсегда, и
после недолгих раздумий он поставил ее любимую кассету. - восходящую
звезду шантарской эстрады Маргариту Монро. Хрипловатый, отрешенный голос
наполнил салон:
- А мы поедем в Диснейленд! Где краски радуги прозрачны, где никогда не
будет мрачных, где всякий ужас - на момент, ах, Дисней-Дисней-Диснейленд...
В их с Соней планы на будущее входила поездка в Диснейленд - году этак в
следующем...Боже мой!
Поздно было сворачивать - по обе стороны тянулся длиннющий ряд сталинских
двухэтажек с глухими дворами, без поперечных улиц. Развернуться, в
принципе, можно, но они заметят номер, тут же объявят перехват, вокруг -
крайне неподходящий для беглеца район, справа ограниченный рекой, слева,
за проспектом - длиннющими заборами заводов... Можно и вообще не успеть,
рубанут из автомата...
И он, стиснув зубы так, что они, казалось, крошились, стал сбавлять
скорость, двигаясь к милицейскому "уазику" с поднятым капотом, возле
которого маячили три фигуры.
"Я везу девушку в больницу, - отчаянно цеплялся он за первую пришедшую в
голову мысль. - Споткнулась на лестнице, упала, не открывает глаз, не
говорит ничего... Это все же лучше, чем бежать..."
Проскочив мимо них, тут же затормозил, неторопливо вылез. Улица была
пуста, никого, кроме них. Единственный автомат праздно болтается на плече
дулом в землю, вообще-то, можно и положить их в упор...
К нему бегом направился один из троицы, в лихо заломленном берете. Тяжелые
юфтевые ботинки грохотали, как в кошмаре, остальные двое на них даже не
смотрели, и Родион приободрился, держа руку близ пояса...
- Слушай, добрось до Кировского РОВД, - с ходу заговорил сержант. - Машина
крякнула, а мне докладываться срочно, не дай бог, кнопка у кого-то
сработает...
- Вневедомственная охрана, что ли? - спросил Родион звенящим голосом.
- Ну. Так едем?
- Давай на заднее сиденье, а то у меня там девушка дремлет...
Он садился за руль, словно бы раздвоившись - видел себя со стороны, не он
сидел за рулем, а двойник, это двойник, сунув руку под куртку, отстегнул
ремешок кобуры, на случай, если сержант подметит открытые глаза
"дремлющей" и придется принять меры...
- На вызов? - спросил он, отвлекая на себя внимание.
- С вызова. По регламенту положено вваливаться через две минуты, но ты
попробуй с такой техникой...
- Может, быстрее рвануть?
- Давай! - оживился сержант. - Я отвечаю, мои проблемы! Ты, главное,
молчи, если что - наш, и все...
Плавно вывернув руль, Родион свернул на проспект и прибавил газу, избегая
резких рывков машины. Косился на Соню, болтая что-то, заговаривая зубы. К
счастью, сержант был хмур и удручен, Родион видел в зеркальце, что он
нетерпеливо ерзает, глядя вбок, постукивая кулаком по колену.
Возле райотдела не было ни единой машины. Сержант выпрыгнул чуть ли не на
ходу, буркнув что-то в благодарность, Родион поехал дальше.
Завидев справа новенькую церковь, притормозил, свернул с проспекта,
остановил машину в темном месте. На ходу запихивая ключи в карман,
направился к распахнутым зеленым дверям. Церковка была совсем маленькая и
походила на пирожное - темно-розовый кирпич, белые прожилки, три золотых
купола...
Внутри, в загадочном полумраке, казавшиеся почти детскими голоса выводили
незнакомую ему мелодию. Остановившись на пороге, он попытался вызвать в
себе почтение, но не смог. Перед ним маячили однотипные спины, звонко
нудил невидимый хор, повсюду теплились крохотные огоньки, бросая
таинственные отсветы на диковинные, в непривычных пропорциях лики и
фигуры. Вытянутые лица на иконах, их нездешние глаза не вызывали ни
трепета, ни уважения, словно он оказался на другой планете, где все было
чужое, совершенно ненужное.
Растерянно оглянулся, никем не замеченный. Ага, у входа сидела старуха,
держа веером тонюсенькие свечи. Наугад выхватив из кармана купюру, Родион
сунул ей в руку, двумя пальцами вытянул из сухонькой ладони свечку,
повертел ее, не представляя, что делать дальше. Низко наклонясь к старухе,
спросил:
- А как надо за упокой?
- Свечку поставить? - ничуть не удивилась она. - Подойди вон к иконке,
прилепи аккуратненько, да помолись...
Он чиркнул зажигалкой, кое-как приладил свечу, присмотревшись сначала к
тем, что уже там горели. Крестообразно дернул рукой у груди - в надежде,
что сойдет и это, он же не умеет...
Ощутил сильный толчок в поясницу. Недоуменно обернулся. Еще одна старуха -
огромные глаза на бледном неразличимом лице - наступала на него, тихонько
шепча:
- Изыди из храма, ирод! Чтоб тебя земля не приняла! - и принялась тыкать
кулачком в грудь, тесня к двери. - Как нахальства-то хватает, господи...
Пожав плечами, он отступил под натиском, так ничего и не поняв. Вышел из
пахнущего чем-то пряно-непонятным полумрака, испытывая облегчение: хоть
что-то сделал для подруги...
Не следовало далее испытывать судьбу. Сев за руль, он помчался к новому
мосту. Лучше места, чем остров Кумышева, и не найти.
Огромный, заросший лесом остров, через который пролегал соединявший берега
Шантары мост, издавна пользовался в городе мрачноватой и дурной славой. В
буйные и беззаконные времена основания Шантарского острога царский воевода
Обольянинов, люто враждовавший с казацким атаманом Лубенским, велел ссечь
там головы трем ближайшим сподвижникам последнего, обвинив в сношениях с
маньчжурами. Удаленность от Москвы воеводе с рук не сошла - Лубенский,
приложив к челобитной пару сороков соболей, сумел-таки добиться
справедливости, и воевода, в свою очередь, расстался с головой примерно на
том же месте. В гражданскую войну остров использовали для расстрельных дел
то чекисты, то колчаковские контрразведчики - так что иные всерьез
уверяли, будто в глухих уголках леса бродят непонятно чьи призраки. А
ныне, еще задолго до наступления темноты, остров превращался в некое
подобие нью-йоркского Сентрал-парка, куда калачом не заманишь
добропорядочного американца, разве что писатель Лимонов забредает изредка
пообщаться с большими неграми... На Кумышева вольготно разгуливали ночной
порою и наркоманы, и "голубые" - правда, в последнее время среди
относительно законопослушной "золотой молодежи" особенным шиком считалось
углубиться на тачке в дебри и пообщаться с подружкой не на заднем сиденье,
а непременно в кустах. Щекоча нервишки опасностью. Естественно, случались
и милицейские облавы, но сейчас Родион, сворачивая с моста на узкую
тропку, не усмотрел никаких признаков милиции.
Лес стоял сплошной стеной. Временами в тусклом ближнем свете возникали
непонятные фигуры - и, как пойманные лучом прожектора бомбардировщики,
шарахались в темень. По неписаному закону острова прибывавшие сюда на
машинах считались классом выше пешеходов, и не без оснований - в пеших,
вздумавших атаковать стального коня, изнутри могли бабахнуть из приличного
калибра. И бабахали, между прочим, не особенно чинясь...
Родион, прекрасно изучивший остров в студенческие времена, с тех пор
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг