кулаком и, кажется, даже ногой, и Витька понял, что ревет
Валерка и что-то случилось. Он хотел было встать, но тело не
слушалось, голова сразу пошла кругом, и он рухнул обратно на
подушку, лежал весь мокрый, сминая в кулаках простыню. По
коридору промчалась Тамара, и Валерка заревел уже в
квартире. Перекрывая его рев, пронзительный и визгливый
мужской голос кричал так, что было слышно даже на улице,
бессвязно и непонятно:
- Пораспускали бандитов... рэкетиры малолетние...
Пристрелю щенка, и глазом не моргну... "Тойота-Карина"... Вы
же мне всю жизнь платить будете, ханыги подзаборные, и то не
расплатитесь... Мразь совковая...
И сперва был слышен только этот визгливый,
захлебывающийся благородным негодованием голос, даже Валерка
реветь перестал. А потом закричала Тамара, и голос у нее был
тоже визгливый и неузнаваемый:
- Как ты смеешь так с ребенком... Да я в милицию
пойду... Коммерсанты паршивые... Ворюги... Что нужно -
заплатим...
- Нужны мне ваши деревяшки заср... - визжал мужчина. -
Запла-атим... Голытьба бесштанная... Пристрелю щенка...
Из дальней комнаты скрипела беспомощно бабка Маня:
- Томочка!.. Витюня!.. Это кто пришел-то?..
Витька лежал, закрыв глаза, крепко сцепив челюсти, и
скулы туго натягивали кожу. Он знал, что должен встать и
выйти, ему было стыдно, что не может встать, лежит тут, как
боров,пьяный, и в то же время мелькала, успокаивала
мыслишка, что все само утрясется. Все уляжется...
Пушечным выстрелом ударила дверь, и долго еще
всхлипывал и плакал Валерка, и ходила, стуча дверями и
двигая стулья, Тамара. Когда все стихло, стало уже совсем
темно,и шифанер расплылся темным пятном в углу. Сердце
перестало бешено колотиться и спазма отпустила горло. Витька
уже засыпал, когда ударил в лицо яркий свет. Он открыл
глаза, но тут же со стоном зажмурился.
- Погаси, - сквозь сон простонал он.
- Я те погашу! - крикнул над ухом голос Тамары. -
Дрыхнешь, пьянчуга?! На меня тебе плевать, на детей тебе тоже
плевать!.. Он Валерке все уши оборвал, а ты тут валяешься...
Му-уж! Отец! Хочешь сказать - не слышал?
- Кто?.. Кто оборвал?.. - простонал Витька, снова
сминая простыню.
- Этот, из третьего подъезда... как его?.. Торгаш
вонючий... Ну, у кого иномарка. Если хочешь знать, твой
сыночек на вишневом боку этой проклятой иномарки такие
слова гвоздем нацарапал, что мне повторять их противно!
Заплатила я ему, все, что было, отдала... А он его по
затылку бил и за уши всю дорогу... Орал тут... А ты... Ты...
Послышался сдавленный плач. Витька осторожно приоткрыл
глаза, рукой заслоняясь от лампочки. Тамара сидела на стуле,
уронив голову на низенький столик трюмо, тряслись острые
плечи, тряслась в дыре халата голая лопатка, перетянутая
лямкой лифчика. Витька откинул одеяло, шатаясь, подошел к
трюмо, наклонился.
- Тамарка, Томша!.. Ну, перестань, ну, все прошло...
Ну, хватит. - Он гладил трясущейся рукой короткие,
жестковатые волосы жены.
Тамара резко откинула его руку, вскочила в распахнутом
халатике, зареванная, некрасивая, но была сейчас для Витьки
прекраснее и желаннее всех женщин. Скособочившись, он
потянулся к ней, ловил ее тонкие костлявые руки, стискивал
плечи.
- Том... Томша... хватит... давай спать... Том-ша... -
Он криво ухмылялся, отвесив нижнюю слюнявую губу, а ему
казалось, что улыбается ослепительно и призывно. Он весь
трясся от внезапного желания, перед глазами плыли шифанер и
трюмо.
От резкого толчка в грудь Витька упал на кровать,
больно стукнувшись затылком о стену, тяжело заворочался,
путаясь в одеяле, поднялся и пошел на нее, бросавшей ему в
лицо, точно плевки:
- Куда лезешь... Убери свои грязные лапы! Тоже мне,
захотел... Вспомнил, что муж!..
Ярость залила глаза, в воздухе поплыли багровые круги.
Это не Витька., это кто-то другой, сидящий в нем, злобный на
все и на всех, не задумывающийся, оборвал его бессвязные
восклицания, заткнул рот мокрым от пота кулаком, выдавив на
губы яркую пенную кровь. Это не Витька, противно шипя, цедил
сквозь зубы:
- С мужем, значит, не хочешь... с другими спуталась...
с другими валяешься, раз с мужем законным нее желаешь... с
другими...
Всхлипывал за стеной во сне пострадавший Валерка.
8
Мутное белесое небо за окном и видна только деревянная
двухэтажка на другой стороне улицы с торчащими, как пни,
облупленными кирпичными трубами. А за ней, вместо
спускающегося к реке Глазково - скопища погруженных в сады
частных домишек, - такое же мутное марево, сливающееся с
небом. Дождь... По стеклу лились извивающиеся струи, за
окном журчало, с хлюпаньем прокатывались редкие машины.
Стекло было прохладное. Витька прижался к нему горячим лбом,
а пальцы, которыми он сжимал подлокотник, были покрыты
ледяной влагой. В голове привычно гудели колокола, путая
мысли, но думать было необходимо, потому что сегодня день
получки, и если он выкрутился полмесяца назад, отдав Тамаре
вместо аванса расчет, если он выкручивался все эти
полмесяца, сидя у Лехи на хате или слоняясь по центру от
одного пивного ларька до другого, то сегодня подходит конец.
Больше ему не придется выкручиваться, если не достанет
денег.
Витька с сожалением вспомнил тот газетный сверток,
который давно отдал Лехе. На два миллиона можно было прожить
год, даже больше... Но что о том думать.
Сегодня Леха должен быть дома, соберется компашка, и
это хорошо - потому что дождь и много по улицам не
пошляешься. Но где взять деньги?.. Витька чувствовал, что
после сегодняшнего дня вся его жизнь полетит кувырком...
Так и будешь стоять, уперевшись лбом, как баран? На
работу опоздаешь.
Витька отпрянул от окна. Тамара застилала постель и,
оборачиваясь через плечо, зло поглядывала на него.
- Норовишь поскорее из дому выжить, - пробурчал Витька
и, пошатываясь, пошел к дверям. - "Опоздаешь... на работу".
Не твое это дело.
- А кормить всех вас мое дело? - неслось вдогонку. - А
блевотину за тобой подтирать - мое?..
У двери Витька остановился, повернулся, держась за
прохладную ручку. Тамара кричала, бросив одеяло, перекосив
рот. Лицо багровое, напряженное, глаза выпученные и чужие.
Она вообще как-то сразу стала чужой с того вечера, когда
Витька впервые ударил ее, и не было уже между ними ласковых
минут.
- Ну пошло, разоралась, - невнятно проговорил Витька, с
трудом ворочая шершавым языком. Хотелось пить, но нельзя -
Витька знал, что тут же стошнит. В общем-то привычное,
нормальное состояние, только бы до Лехи догрести, а там
примет - и полегчает.
Витька посмотрел еще на Тамару, как она рывками
сворачивает одеяло, зло сплюнул на пол и ушел в полутемный
коридор. В соседней комнате горел свет, возились мальчишки,
а в дальней громко кряхтела бабка Маня, у которой всегда в
непогоду ломило кости.
Витька постоял у вешалки, прислонившись плечом к стене,
обхватив ладонями потный лоб. Вот и пацаны тоже чужими
становятся. Димка вообще разговаривать не хочет,
отворачивается при виде отца. Валерка, даром что маленький,
и тот исподлобья смотрит. Волчата... Что-то говорил про
детей Одноногий однажды, обидное что-то. Прав был, выходит,
старый хрыч, неважно, что пропился весь и кроме вина ни о
чем не думает. Прав... Витька глубоко вздохнул и полез
снимать куртку, но его повело в сторону, ухватился за куртку
и оторвал вешалку. Еще раз плюнул со злости и досады. Вот и
вешалку некому будет пришить. Томка не станет, дождешься у
нее.
Уходя, он нарочно саданул дверью, на кафель площадки
посыпалась известковая крошка.
Перешагнув высокий порог Лехиной хаты, Витька
встряхнулся так, что с куртки полетели брызги. В комнате
было темно от дыма, дым лениво плавал толстыми слоистыми
пластами, закручивался, то устремляясь вверх, то прижимаясь
к полу, и исчезал под столом. Вся компашка была тут. За
пустым столом, боком к дверям, сидел Колям в наглухо, до
шеи, застегнутой цветастой рубахе - ни дать, ни взять,
настоящий цыган из табора. Одноногий, стуча костылями,
беспокойно ходил от буфета с пузатыми ножками к столу и
обратно, то вдруг устремлялся к окну, наваливался пузом на
подоконник, сминая побеги в горшочках, и презрительно
сплевывал:
- Пого-ода!..
Из спальны вышел Леха в майке, открывавшей волосатую
грудь, с початой бутылкой белой.
- Вот и все в сборе, - громогласно объявил он, хлопая
бутылкой о стол. - Можно лечиться...
Бросив куртку под вешалку на валявшиеся с зимы черные
драные валенки, Витька прошел к столу и опустился напротив
Коляма, помотал тяжелой, будто залитой свинцом, головой.
- Вчера кореша встретил у киоска, - начал Одноногий,
умащиваясь за столом. - Раскрутил на пузырь красенькой.
- Ну-у? - удивился Леха, разрезая сапожным ножом
круглую булку. Хлеб был сырой и резать пришлось толстыми
ломтями. - Тебя еще не все собаки прознали?
- А ты слухай, - обиделся Одноногий. - Я его в упор
раньше не видел, кореша этого... Кандалыбаю я, значить, к
киоску у рынка. Ранехонько этак, часиков в восемь. Во рту
пожар, в животе - пожар, но чую я, что зря - с утра же ни
одна паскуда не подаст. Чапаю в таком настроении мимо
магазина твоего бывшего... - Он подмигнул Витьке, хохотнул.
- Гляжу - у магазина мается мужичонка лет за сорок. Прилично
одетый, в шляпе, антеллигентный такой. Мается он, значить, и
по глазам видно, похмелиться ему - позарез. Я сразу смекнул,
что к чему. Подковылял, значить, и гаркнул ему в самое ухо.
Друже, ору, однокашник, сто лет тебя не видывал!.. Смотрит
он на меня, смотрит - не признает. Но ему же неудобно
сказать, что запамятовал. А я свою бодягу гну: как поживаешь
да где работаешь, да не женился ли... Ну, тут он тихонько
так, вежливо и отвечает: "Извините, говорит, не припоминаю я
вас". Я, конечно, сразу рожу обиженную: "Д, кричу, конечно,
изменился я шибко. Как, кричу, на трудовом посту костыль
отломали, так многие, кричу, узнавать меня прекратили!" Тут
ему еще неудобнее стало, и он тихонько, неуверенно: "Васька,
ты, говорит, что ли?" Ага, говорю, вспомнил, чертяка... Ну,
и пошло у нас, поехало, встреча друзей, объятия. Я ему про
киоск - дескать, чего ты здесь торчишь, когда еще откроют, а
тут ниже - день и ночь с распростертыми объятиями. Так
выпьем, друже, за встречу... Ну, куда он денется? Сразу за
киоском и раздавили красенькую... Вот оно как, а ты
говоришь, собаки!..
- Ловко! - хмыкнул в черную бороду Колям. - По такому
случаю и выпить не грех.
Леха уже налил в стаканы и говорит:
- За то, чтоб кореша не переводились такие, какие
выручают нас рано поутру.
Хорошо пошла белая за корешей. У Витьки перестало
гудеть в голове, зато перед глазами все расплылось,
порозовело и замутилось. Рядом бубнил Одноногий, и дождь за
окном журчал весело и игриво, барабанил по крыше, точно
ударник наяривал соло.
После второй Одноногого развезло. Он плакал, слезы
бежали по щекам, как дождь по стеклам, застревали в черной
щетине. Он стучал кулаком по столу, так что подпрыгивали
стаканы, кричал:
- Люди-и... Я ж инвалид третьей группы... Сволочи!.. -
И ругал бог знает кого черными словами.
Потом с грохотом уронил костыли, потянулся за ними и
сам еще громче грохнулся об пол, повозился, сопя, возле
ножки стола, и переливисто захрапел.
Колям глядел в окно, за которым не было видно ни черта,
кроме обвисших кустов с проклюнувшимися листочками и мокрого
покосившегося забора.
Леха со скрипом передвинул табуретку, подсел к Витьке,
обхватил его за плечи толстой ручищей. Был он горячий и
твердый, и Витька почему-то вспомнил, что после школы Леха
занялся боксом, выступал на районных соревнованиях и кого-то
там побеждал, пока не выкинули его из секции за пьянку.
- Слушай, Витюня, - жарко дышал на него Леха. - Что ты
Томке своей сегодня принесешь? У тебя же получка, а?
- Не трави ты душу, - отбивался Витька от него,
горячего, мохнатого, прилипчивого. - Все равно не займешь...
- Не займу, а заработать дам, - не унимался Леха. -
Заработать, понял, пьяная твоя морда?
- Мне сегодня деньги нужны, сегодня, - втолковывал ему
Витька, стуча грязным пальцем по столу для убедительности. -
А ты - заработать!..
- Ладно, выпьем для ясности, может, соображать начнешь...
Забулькала водка. Леха налил в три стакана и, пока
наливал, виляла хвостом синяя русалка на его правом выпуклом
бицепсе. Колям встрепенулся, пододвинулся к столу и протянул
руку за стаканом.
- Чтобы хрустики в кармане шуршали, - подмигнул Леха и
разом вылил водку в широко открытый рот.
Выпив, Витька передернулся, простонал: "Как ее пьют,
проклятую...", слепо зашарил по столу, схватил ломаный кусок
хлеба и долго, с хлюпаньем, нюхал.
Черными волосатыми пальцами Колям копался в хлебе,
крошил, мял, разбрасывая по клеенке крошки, катал шарики и,
не глядя, бросал их в дыру в черной густой бороде. Выпуклые
цыганские глаза то и дело поглядывали на Витьку, который,
даваясь, жевал хлеб, хрипло вздыхал, откашливался.
- Да что уговаривать, - сказал вдруг Колям. - Не нужны
человеку деньги - и не надо.
- Нужны, нужны, только сегодня нужны. Мне отдавать
жене, - стонал Витька с набитым ртом, и то ли от водки, то
ли от жалости к себе на глаза навернулись слезы и комната
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг