Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
праздники,  впервые  вводить  в храм детей и вести общение с самым различным
людом,  обмениваться  информацией  и  мнениями  о  тех  же  божествах  и  их
привычках.
     Разумеется,  и  в таких храмах возможно более долгое, более углубленное
молитвенное  состояние,  но  в  них  толпы  людей  могут  скорее помешать, и
обстановка  не очень способствует. Если нужна сосредоточенность, размышление
о  вечном,  то  нужен и другой тип храмов. Нужен храм, расположенный как раз
далеко,  трудная  дорога  к которому позволит отделить обыденный мир от того
возвышенного,  особенного,  к которому движется человек. К такому храму тот,
кому  не  очень нужно, не пройдет, и удалившийся от мира окажется в хорошей,
правильно подобранной компании.
     А  вот  писаницы  долины Енисея, похоже, это храмы на столбовой дороге,
на  торном  пути. Места, вдоль которых ходили люди, вероятно, оставляя возле
скалы   признаки   почитания   и   поклонения,  принося  жертвы  и  думая  о
божественном.
     И  тут есть места, хоть и прекрасно видные издалека, но не очень хорошо
доступные:  например,  скала возле Мохова улуса, где писаницы расположены на
трех разных уровнях скалы...
     Нижний  уровень изображений проходил как раз там, где кончалась гладкая
скальная  поверхность и начинался каменистый крутой склон: крутой, но все же
далеко  не  отвесный,  легко  доступный  для  человека.  Тут  вдоль скальных
обнажений вьется тропинка, проходя мимо нижнего ряда изображений.
     Второй  ряд  уже  повыше  - изображения вдоль узкого скального карниза,
выше  нижнего  ряда метров на пять. Тут уже нельзя работать без страховки, и
сверху,  со скалы, спускают веревку с петлей. Человек надевает эту петлю под
мышки  и  медленно  перемещается  вдоль скального карниза. А стоящий наверху
страховщик  перемещает  веревку, чтобы помогать, а не мешать идущему. И если
человек  сорвется,  он  не  пролетит эти пять метров отвесной скалы, а почти
сразу  повиснет  и  будет  висеть,  пока  его  не подтянут наверх. Были даже
случаи,  когда  человек на протяжении дня два-три раза срывался, его ставили
на карниз, и он продолжал себе работать, словно ничего и не случилось...
     Ну  а  третий  уровень  -  это  еще на пять метров выше, там работали в
люльке,  подвешенной  на  тросах.  А  тросы крепили к бревну, игравшему роль
стрелы лебедки и нависавшему над обрывом.
     В  1978-1980  годах  тут  работала  экспедиция  кемеровских археологов,
которую   возглавлял   Борис   Пяткин.   Некогда  Борис  Пяткин  трудился  в
Ленинграде-Петербурге,   но   бурный,   неудержимый   темперамент  и  полное
отсутствие   серьезных   научных   результатов   привели   к   нежелательным
последствиям...   В   смысле,   к   неудачным   для  карьеры  Пяткина.  Будь
представлены  эти  самые  научные результаты - начальство могло бы и закрыть
глаза  на  то,  что Бориса Пяткина куда легче найти в пивной, чем на рабочем
месте,  а бесчисленные любовницы звонят по служебному телефону гораздо чаще,
чем  коллеги.  Но  результатов  как не было, так и не было; Борис Пяткин и в
Кемерово так и помер, не защитив даже скромной кандидатской...
     Но  экспедиции  у  него  были  интересные, яркие, полные открытий новых
писаниц,   увлекательных   происшествий,  красивых  и  нестрогих  девушек  и
замечательных   застолий.   К  нему  часто  приезжал  красноярский  художник
Капелько  -  тот самый, который придумал новый способ снимать изображения на
писаницах,  и  появление  запойного художника в составе экспедиции делало ее
еще веселее и оригинальнее.
     Именно  эту  историю  рассказал  мне  один  человек,  который работал в
экспедиции  два  года  и  который  просил  его не называть... Скажем, Андрей
(зовут  его  иначе, разумеется). В те годы Андрей уезжал в экспедиции где-то
в   середине-конце  апреля,  как  только  первые  отряды  собирались  искать
писаницы,  и  торчал  в  поле  до  октября  -  до  снежной  крупы,  холодов,
физической  невозможности  копать  схваченную  морозами  землю.  В  Сибири в
октябре  уже  начинаются  устойчивые  холода,  и  даже самые пылкие любители
экспедиций вынуждены были возвращаться...
     Зиму  Андрей  перебивался  на  должностях  сторожа  или кочегара, а там
снова  зима  поворачивала  на  тепло, день прибавлялся, и можно было считать
дни  до  выезда экспедиции. До дня, когда можно будет демонстративно побрить
голову,  надеть  тельняшку  с  дырками  и  кеды...  (хотя  в  кедах пока еще
холодно).
     Работник   Андрей   был   куда  как  опытный,  надежный  и  руководство
нарадоваться  на  него  не  могло. По понятным причинам, Андрей больше всего
любил  ездить  в  отряд  Пяткина,  где  больше всего было "романтики", и там
больше  всего  занимался  снятием  писаниц  на  бумагу.  Сильный  спортивный
парень,  он  привык  работать сам, и его охотно пускали на второй, на третий
уровень  скалы  -  знали,  что он и работу сделает, и никаких приключений не
будет - в смысле, падений со скалы, травм и так далее.
     Андрей,   человек   далеко  не  грубый  и  не  примитивный,  много  раз
чувствовал  чье-то  присутствие  на  писаницах,  присутствие  кого-то помимо
сотрудников  отряда.  Он  раза  два  пытался  обсуждать  это  с  другими, но
безрезультатно;  как-то  его попросту высмеяли и попытались приклеить кличку
Звездочет.  Кличка  не прижилась, но большинство просто не желало слышать ни
о  чем  сверхъестественном.  А  те,  кто  слушали, те оказывались чаще всего
мистиками  самой  грубой  пробы,  и  Андрей  вынужден был часами слушать все
откровения,   которыми   одаривали   его   эти   люди:   про   реинкарнации,
всепроникающие  энергии, материк My, астральные тела, ауру и про космических
пришельцев.  Ему  было  скучно  и  противно,  большая  часть отряда попросту
ржала,  а  он  вынужден  был  слушать  свистящий  шепот  не очень вменяемого
собеседника.
     Борис  Пяткин  выслушивал сочувственно, отгонял от Андрея рерихнувшихся
и  ушибленных Блаватской, а как-то раз даже сказал, что сам испытывал что-то
подобное...  Но  не  распространялся  про  то, что сам испытал, и разговор с
Андреем  как-то  все  время  переводил в практическую плоскость - что делать
назавтра,  как  спланируем  работу на неделю, надо ли гнать машину в Абакан,
завозить еще продуктов, или еще три дня протянем.
     А  в  этот  год  писаницу  велено было закончить - снять до конца копии
всех  изображений  и  больше  не  вести  тут работы. Пяткин торопился, хотел
осмотреть  побольше  окрестных скал, и поэтому на самой главной писанице, на
Моховом  улусе,  и  к концу августа осталось много работы. Денег же осталось
немного  -  дображничались,  и к сентябрю Пяткин мог содержать только совсем
маленький  отряд,  человек  восемь.  Кроме  поварихи Василины, которая зимой
тоже  шла  в  кочегары  или  в  сторожа,  все мужики; все молодые, но совсем
взрослые, за двадцать.
     Вот  тут,  под осенний свист, все и началось. Снимая писаницы на втором
уровне,  где  работать надо со страховкой, Андрей внезапно почувствовал, что
кто-то  кроме  него  стоит  на  этом  же  карнизе,  чуть  дальше.  Не  было,
разумеется,  никого,  скала  видна  на десятки метров, до излома; видно, где
время  выломало  камни  из  карниза  и из самого вертикального склона, видны
пятна  камнеломки  и  мха...  Все  видно  самым замечательным образом, и нет
никого  на  карнизе  (и  не может быть, между прочим). Но Андрей точно знал,
что  кто-то  стоит как раз вот тут, возле острого, торчащего из скалы камня,
под  этим  вот  пятном  светло-зеленого  лишайника.  Наваждение  было  таким
сильным, что Андрей невольно пробасил:
     - Ну, здорово!
     Никто,  конечно,  не  ответил, и тогда Андрей, обратив лицо к чудесному
виду,  открывавшемуся  на  Красноярское  море,  на дали за ним, повторил еще
громче:
     - Ну и погодка-то, а?!
     - Ты это с кем?!
     На  этот  раз  ответ  прозвучал  очень  явственно,  но  был  это  ответ
напарника,   сидящего   наверху,   возле   страховочного  троса.  Этот  трос
закрепляли  на  стволе  дерева или на скальном выступе, но всегда возле него
садился  страхующий. Вот сейчас он высунул физиономию из-за верхушки скалы -
чего  это  заорал  в  пространство  парень,  стоящий в 15 метрах ниже, возле
писаниц?
     - С тобой, Паша...
     - Ну-ну...
     - Хороша погодка, говорю!
     - Что?! А... Да, хороша погодка, хороша...
     Голова  страховщика исчезла. А кто-то никуда и не подумал исчезать, так
и  стоял  на  карнизе. Андрей нащупал в сапоге рукоять финки, набрал в грудь
воздуха...  и  двинулся  по  карнизу.  Этот,  стоящий  на  карнизе,  не стал
дожидаться  Андрея,  а  начал  отступать  по  этому  же карнизу все дальше и
дальше.  Андрей  почему-то решил, что он отступает спиной вперед и все время
видит его, Андрея.
     - Ну  и  торчи себе, смотри! - уже вполголоса пробормотал он, подходя к
нужному месту.
     Дальше  все было почти как в истории с Эмилем Биглером - стоит рядышком
какая-то  сущность и стоит, вроде бы и не трогает, не мешает, но и жить так,
будто  ее  здесь  нет,  не  получается.  Хотя,  справедливости  ради, ворона
все-таки  психологически  давила  на  Эмиля,  а  эта  сущность в стороне, на
карнизе,  оставалась  призрачной  и  никак  себя не проявляла. Стояла себе и
стояла,  держась  на одном и том же расстоянии от Андрея. Вот только уходить
никуда упорно не хотела.
     Андрей  так  и  проработал  весь  день,  на виду у чего-то непонятного,
стоящего  на  одном  уровне.  А  когда  в  конце  дня  он  тронулся назад, к
тропинке,  ведущей  с  карниза,  сразу  почувствовал,  что еще один такой же
стоит  уже как раз там, куда должен был возвратиться Андрей. Но и этот новый
был  совершенно  сговорчивый,  безвредный, и без ненужных проблем попятился,
пропуская Андрея, и внезапно без следа исчез.
     И  на  другой день появлялись эти создания. И на третий. Андрей целовал
нательный  крест,  бормотал  молитвы... Никакого эффекта, создания вели себя
совершенно  по-прежнему:  к  Андрею не подходили, его к себе не подпускали и
решительно  ничего  не  делали  -  ни плохого, ни хорошего. Андрей не мог бы
даже  доказать, что эти создания - не его выдумка, потому что они совершенно
никак  не  проявляли  себя  и  были  абсолютно  невидимы. Он был уверен, что
странные  создания  есть. Временами он даже беседовал с ними, вел вполголоса
диалоги,  пел им песни. Напарнику, естественно, объяснял, что это он так, со
скуки, и тот сверху иногда даже повадился подпевать.
     На  четвертый день призрачных созданий стало больше - по два и сзади, и
спереди;  Андрею показалось, что и расстояние между ним и ЭТИМИ сократилось.
То  есть  дистанцию  они  по-прежнему  держали,  но сама дистанция сделалась
заметно меньше.
     Андрей   занервничал.  А  в  конце  концов,  кто  знает,  что  это  все
обозначает?! Может, они готовятся к какой-то несусветной гадости.
     Андрей  принялся  беседовать  с  ними,  пытался  выяснить, что же им от
него,  "архиолуха",  надо?!  Говорил  о  том,  что  их  не боится, что он им
покажет,  и  тут  же  принимался  умолять:  да отцепитесь вы, мать вашу! Что
хотите вам отдам, только отцепитесь наконец!
     А  вечером  того  же  дня  в  лагерь приехал местный пастух и не совсем
обычный  человек,  Владимир  Никифорович  Тугужеков.  Дело  в  том, что, как
известно,  советские  люди  давно  и  сознательно перестали верить сказкам о
боге.  В  те  же самые времена советские люди, в том числе советские хакасы,
перестали  верить  в существование духов, а шаманизм они же признали вредным
антиобщественным  явлением. В роду Владимира Никифоровича и дед, и прадед, и
прапрадед  умели  общаться  с  загадочным  миром  невидимого; на этом умении
держалась  репутация  семьи, ее положение в обществе и даже качество невест,
на   которых  могли  претендовать  эти  люди.  Отец  Владимира  Никифоровича
оказался  первым  в  семье,  кто  никак  не  мог проявить свои способности и
умения,  а  он  сам,  соответственно, вторым. И трудился Тугужеков пастухом,
что тоже получалось у него неплохо.
     По  поводу шаманских дел - здоровья, удачи на охоте и рыбалке или чтобы
отцепились  особенно  злобные духи, к нему все равно обращались, и Тугужеков
помогал,  хотя и тайно. Приходилось таиться и выезжать на камлание подальше,
делая  вид,  что  на  рыбалку  или на охоту. Да и приходили к нему несколько
унизительно  -  пришибленные,  озираясь  и  под  самыми нелепыми предлогами.
Потому  что  с одной стороны Тугужеков помогал, и помогал очень даже хорошо.
С  другой  же  стороны,  шаманизм  считался ненаучным, неприличным явлением,
заниматься  которым  -  само  по  себе  признак  нелояльности  к  властям  и
отсталости.  Да  и постановлений партии и правительства, направленных против
религиозного дурмана, никто и не думал отменять.
     К   Андрею   Тугужеков   благоволил,  потому  что  Пяткин,  в  приступе
остроумия,  назвал  его  Тугужей,  и  кличка  прижилась.  Было  ведь  короче
говорить  Тугужей,  чем  Тугужеков.  Ну,  а  вот  Андрей  называл  Владимира
Никифоровича правильно, даже не орал остальным:
     - Ребята! Вовка Тугужей приехал!
     И  не  называл  его  Вовкой,  а  только по имени-отчеству. Он почему-то
проникся  уважением  к этому местному шаману. И, по-видимому, не зря, потому
что  вот  и  в  этот  раз  Владимир Тугужеков неторопливо пил чай, задумчиво
пробовал  рожки  и с большим интересом поглядывал на Андрея. Вроде бы Андрей
ничего  и  не  говорил  ему  и  даже еще колебался - говорить ли? А Владимир
Никифорович  уже  что-то заметил и глядел задумчиво и вместе с тем несколько
лукаво.  Пил  чай  он медленно, ел очень неохотно, но Андрей знал - не меняя
выражения  лица, Владимир Никифорович выпьет ведро чаю, уплетет пятилитровую
кастрюлю макарон, а потом уже пойдет разговор.
     Вот  шаман  удовлетворенно вздохнул, отвалился, и его замутившийся взор
отразил довольство и спокойствие духа. Пора!
     - Владимир  Никифорович...  Неприятности  у меня, можно сказать - прямо
беда.
     - Вижу,  что  неприятности.  Ты,  наверно,  плохо поступал, с писанками
делал все неправильно. Или вы копали тут?
     - Не копали... А почему думаешь, что неправильно делал?
     - А  иначе  почему  цепляется?  Думаешь,  ему шибко надо цепляться? Ты,
наверно, черта обидел, который в писанках сидит. Или другого черта, рядом.
     - Черта?!
     - Ну,  духа...  Называй  как  хочешь,  велика  разница.  Что,  шаманить
хочешь?
     - Пожалуйста,  пошамань,  Владимир  Никифорович! А то, понимаешь, житья
совершенно не стало...
     И  Андрей  подробно  рассказал,  как  его  допекают и не дают прохода и
покоя.  Шаман  задумчиво вздыхал, подставляя закатному солнцу плотно набитый
живот.
     - Прицепился  тут  к  тебе  один,  прицепился...  Хорошо рассказываешь,
понятно,  знаю  теперь,  кто прицепился, какой черт. Теперь он так просто не
отцепится.
     - Что же делать, Владимир Никифорович?!
     - Что,  что...  Со  мной  поехали,  водку  пить  будем, барашка черного
кушать, и ему тоже дадим - тогда отцепится.
     Андрей  попросил  выходной  -  он  сильно устал работать на карнизе; за
выходной  он  съездит  в  совхоз, привезет барана и пару ведер картошки. Что
думал  об  этом  Пяткин,  доподлинно  неизвестно,  но  выходной  он  дал без
разговоров.  Наверняка  догадывался о чем-то, но насколько определенно - так
не скажешь.
     - Как будем камлать, Владимир Никифорович?
     - Как...  Ты в поселке сиди, закупай, что тебе надо. Я поеду камлать...
знаю, куда. Ты водку покупай, барана покупай, чтобы камлать.
     Впрочем,  поехали  оба,  и  караван,  как  я понимаю, не был даже лишен
некоторой  торжественности:  оба  ехали верхом, а Тугужеков еще вел в поводу
лошадь,  на  которой  блеял  скрученный  по  обеим  парам  ног баран. Самого
камлания  Андрей  никогда  не  описывал,  сказал  только,  что "впечатляющее
зрелище",  хотя  в другой раз проговорился - мол, основной части камлания он
и  не  видел.  Водку  они  выпили, причем даже нельзя сказать, что Тугужеков
выпил   больше.   Барана  зарезали,  причем  довольно  зверским  способом  -
Тугужеков  просунул  руку  в прорезанную в груди барана дырку и рукой вырвал
ему  сердце.  Мясо барана они жарили, насаживая на палочки, и ели, а голову,
внутренности  и  часть  мяса  сожгли,  причем Андрей повторял за Тугужековым
совершенно  непонятные  ему  слова на хакасском языке (слова эти он намертво
забыл - ведь эти слова для него ничего решительно не означали).
     - Теперь отцепится,- уверенно сказал Владимир Никифорович.
     - А если опять прицепится?
     - Тогда опять ко мне иди.
     Андрею не показалась идеальной такая схема, да что поделаешь?
     - Что я тебе должен, Владимир Никифорович?
     - Ну  что? Водки давай. Та была для камлания, а эта будет за камлание,-
доходчиво  объяснил  Тугужеков.  Но и эту водку, плату за камлание, они пили
вместе и на равных, только уже в доме Тугужекова.
     Что  характерно  - никакие сущности больше не тревожили Андрея. То есть
что  они, люди, не одни на писанице - в этом Андрей не сомневался раньше, до
происшествия,   не   сомневался  и  потом.  Но  после  того,  как  Андрей  с
Тугужековым  "кушал  барашка", а заодно кормил прицепившегося духа, никто не
торчал  на  вертикальной  стенке  возле  него,  тем  более никто не сокращал
дистанцию, подкрадываясь к нему по карнизу.
     С  этим  "кормлением  духа"  возникает  одна  ассоциация  - в советское

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг