поезда.
Матя поднял руку, останавливая возражение Лиды, затем продолжил:
- Честно сказать, я рисковал жизнью куда меньше, чем мои сверстники в
окопах. В двадцать лет я демобилизовался по ранению, кончил университет и
забыл обо всем. В конце концов я выполнил свой долг, мне не в чем
раскаиваться. Вы верите?
- Я не знаю, - сказала Лидочка, потому что по всему виду Мати было ясно,
что у него в шкафу стоит скелет, и Полина неосторожно, а может, сознательно
этот шкаф приоткрыла.
- Это все пахнет пылью, - сказал Матя, словно угадал мысли Лиды.
Кто-то прошел к лестнице, музыка прекратилась, поднялись шумом голоса и
потом сразу стихли - танцоры стали расходиться.
- Ага, вот вы где скрываетесь! - к ним из гостиной шел Алмазов.
Лидочка могла поклясться, что во время танцев его в гостиной не было. Он
мог скрываться в буфетной и тогда слышал все, что говорилось Матей и
подавальщицей... А мог спуститься по задней лестнице...
Матя пошел навстречу Алмазову, преграждая тому путь к Лидочке.
- Что вам от меня нужно, Ян Янович? - спросил он. - Я к вашим услугам.
- Ну и отлично, - сказал Алмазов. - Надеюсь, что вы не секретничали с
Иваницкой?
- Мы говорили о любви и о погоде.
- Отлично. И больше ни о чем?
- Спокойной ночи, - сказала Лида.
- Ну почему вы нас так рано покидаете, - сказал Алмазов, даже не стараясь
казаться искренним. Он взял Матю под руку и повел в сторону - толкнул дверь
в биллиардную - там было темно. Не отпуская руки физика, зажег там свет,
затем обернулся и сказал Лидочке, широко улыбаясь:
- Спать, спать, пошла спать!
Подходя к лестнице, Лидочка обернулась - Алмазов усаживал Матю на диван,
на котором скончался философ Соловьев, - с дивана Алмазову было удобно
смотреть на дверь. А то, что сам факт такого вечернего разговора мог
кого-то удивить, Алмазова, видно, уже не беспокоил.
Марты в номере не было. Но это еще ничего не значило - Марта могла
появиться не одна. Лидочка пыталась увидеть в этом забавную сторону, но
настроение не располагало к юмору.
Лидочка посмотрела на фосфоресцирующий циферблат часов. Одиннадцатый час.
Почему же не бьет гонг? Он должен бить в десять. Потом она зажгла лампу.
Тусклая лампа висела под самым потолком, и от этого комната становилась
казенной и недружелюбной.
Как палата в бедной больнице.
Переодевшись в халатик, Лидочка отправилась в умывальню - надо бы помыть
голову, но, наверное в душе опять нет горячей воды, завтра возьму на кухне
- в кастрюле... ах уж эта кастрюля, скорей бы Полина приходила за ней.
Как только Лидочка закрыла за собой дверь, дверца в душевую кабинку
открылась и оттуда выскользнула Полина.
- Ой, - сказала она, - я уж и не чаяла, что вы придете.
- Я сейчас отдам, - сказала Лидочка, стараясь ее показать, как напугана
неожиданным появлением Полины.
- Спасибо, что сберегла, - сказала Полина. _ Ведь теперь мало кто захочет
помочь. Не спеши - завтра отдашь... Если со мной что случится, оставь себе
пользуйся.
- Спасибо, мне ничего не нужно.
- Это ценность большая.
- Возьмите кастрюлю, спрячьте где-нибудь в парке - парк громадный, в нем
не то что кастрюлю, человека можно спрятать.
- Нельзя мне, - сказала Полина, - они увидят, как я в парк пойду. Они
следят за мной.
- А сейчас?
- А сейчас как следить? С улицы не увидать, а если кто войдет, мы с гобой
сразу увидим. Слушай, а как звать тебя?
- Полина, зачем вы притворяетесь крестьянкой? Это же не ваш язык, не ваша
манеры.
- Какой был мой язык и мои манеры - забыто. Об этом и разговор...
Полина отошла к окну, замазанному до половины белой краской, как в
вокзальном туалете, и привстала на цыпочки, вглядываясь в темноту.
- Сколько лет прошло, а он здесь, живой и сытый - других уже давно
постреляли, а он живет. Ты говоришь, почему у меня чужая речь - а она моя.
Я отвыкла от другой.
И она продолжала говорить, не оборачиваясь, словно обращалась к кому-то
снаружи:
- Вы меня осуждаете? Я кажусь вам недостаточно благородной? Допускаю. Но
у меня нет иного выхода. Мне не выбраться кз этой страны, я обложена, как
дикий зверь, и мне не от кого ждать милости. Почему я должна быть
милостивой к нему? Он пожалел меня, девчонку? Я не прошу чрезмерной платы
за мое молчание. Нет, не прощение, прощение он может вымолить только у
Господа. Но молчание могу подарить и я.
Полина отвернулась от окна. В тени надбровий ее глаза казались бездонными
ямами.
- Я не знаю, о ком вы говорите, - сказала Лидочка.
- В девятнадцатом Добровольческая армия отступала, нас эвакуировали из
Киева - Петроградский Елизаветинский институт. Кем мы были? Курятник
голодных, обносившихся, постоянно перепуганных, но уже привыкших к такой
жизни цыплят, не забывших, что есть иная жизнь, и молящих Бога о
возвращении в прошлое, чтобы не было хуже. Наше путешествие началось еще
зимой восемнадцатого года, когда детям враждебных элементов не давали
пайков. Тех, у кого были родственники, разобрали по домам, а сиротам, на
казенном коште, нищим эксплуататорам трудового народа ничего не оставалось,
как бежать из Петрограда. Кто-то из таких же, как и мы, бездомных
преподавателей раздобыл два вагона, и наш институт добрался до Киева. Там
пожили, то получая милостыню неизвестно от кого, то подрабатывая сами -
старшие научились торговать собой - а почему нет? Меня они не взяли,
слишком была худая и некрасивая, а то бы взяли. Они не себе зарабатывали -
они для всех зарабатывали - вы не представляете, какие мы бывали
счастливые, потому что в том аду мы были вместе и заботились друг o дружке.
Уже осень кончалась - красные опять в Киев пришли, и нашей Аварии Осиповне
Загряжской, даме-директорше, стало ясно - надо бежать в Екатеринослав - на
что она надеялась, я не знаю. Мы радовались, что будет тепло, говорили, вот
поживем в Екатеринославе, нас там ждут, уже квартиры подготовлены и жизнь
сытая - а там дальше, к морю, в Новороссийск. Мы немного до Екатеринослава
не доехали. Вы курите?
- Нет.
- Ладно, потерплю... Значит, я помню, как поезд остановился, ночь была. Я
проснулась от ужаса - еще ничего, только голоса снаружи, кто-то проходит
мимо нашего состава. Потом тихо. Понятно, что мы на станции стоим. Я на
второй полке лежала, на животе, смотрела в окно. Увидела, как рядом с нами
другой состав остановился - темно было, снег с дождем, двадцать девятое
декабря 1919 года - как раз под Новый год...
Я смотрела на поезд и не понимала, что в нем особенно праздничного, а
потом поняла - окна. В нем все окна горели электрическим светом и были
прикрыты шторами - как до революции. Спереди и сзади платформы с пушками, а
в центре новые пульмановские вагоны. Из поезда стали выскакивать солдаты -
без погонов, большей частью в кожаных куртках. Я не разобрала, что это
красные, - у них фуражки были кожаные, а звездочки маленькие. Некоторые
вдоль состава побежали, кто-то в нашу сторону. И тут я слышу, как по
коридору быстро идут - это те, в куртках. Мне бы хоть тогда испугаться, а я
и тогда не испугалась. Я же не знала, что мы встретились с поездом, самого
вождя Троцкого, а люди в коже были его охраной.
- При чем тут Троцкий? - спросила Лида тихо, оборачиваясь на дверь,
потому что имя это было запретным, смертельно опасным..
- Ни при чем, - отмахнулась Полина. - Я его и не видала. Они к нам по
делу пришли - проверяли состав, - ведь на соседнем пути с самим командующим
- а вдруг мы диверсию устроим? Они к нам в купе заглянули, посветили
фонариком и дальше пошли. А я тут совсем проснулась и чувствую, какая я
голодная. Я и говорю Тане - не помню уж, как ее фамилия - она старше меня
была, - пойдем к господам военным, попросим чего поесть. Мы с ней уже так
делали и другие девочки тоже. Надо было сиротками казаться... А что
казаться, мы и были сиротками. Нас жалели и не трогали. Девочек не так
часто трогали, как теперь говорят... Тебе скучно?
- Нет, говорите.
- Мы оделись, выскочили из вагона, а они там стояли, курили. И среди них
ваш Матя стоял. Матвей Ипполитович.
- Шавло? Не может быть!
- Он самый.
- А что он там делал?
- Что и все - курил, анекдоты травил. Что молодежь делает ночью, если
спать не велят?
- Ну почему вы так уверены, что это был именно он?
- А потому что люди не меняются. Это только в романах жена мужа через
двадцать лет узнать не может. А в жизни ты никого не забываешь. Да он и не
изменился особенно - тогда ему лет двадцать было. Только без усиков. Мы к
ним подошли и говорим, нет ли чего покушать. С ними Татьяна разговаривала -
она постарше. Тогда твой Матя засмеялся и говорит, чтобы мы через полчаса к
пакгаузу приходили - и показал, куда. Они нам вынесут.
- И вы не испугались?
- Ты, видно, никогда сильно голодная не была.
- Была.
- Тогда молчи. Если человек очень голодный, у него осторожность
отказывает... Приходите, говорят, через полчаса, ваш поезд никуда не уйдет,
мы уже Екатеринослав берем, сейчас у себя чего поесть сообразим и вам
принесем. Через полчаса мы пришли, с нами Ирка третьей пошла. Мне бы не
надо связываться с девицами, они же почти что взрослые, лет по шестнадцать,
а я еще ребенком была, но, конечно, увязалась, потому что была голодная и
не боялась. Мы пошли с ними в этот пакгауз, а там какие-то тюки были и
стол, а на столе они поставили бутыль самогона, сало и хлеб - все без
обмана. Мы вместе с ними ели, они только велели, чтобы мы не шумели, потому
что у них начальник строгий, если что, он их выгонит или расстреляет,
итальянская фамилия, я точно не помню. Троцкого они не называли, он для них
был вроде бога, где-то далеко, но они сказали, что если мы будем кричать,
то они нас зарежут. А когда выпили, то полезли нас насиловать, но не дико.
Моим подругам было легче, они уже не девочки, а мне всего четырнадцать и
очень больно было, но когда я хотела кричать, твой физик стал мне саблю
показывать. Я плачу, мне больно, а он смеялся, нервничал, очереди ждет...
Дождался! Они нам потом с собой сала дали, для девочек. Мы дальше
Екатеринослава не пробрались тогда, я только следующим летом в Бердянск
попала, когда там уже Врангель был.
- А Матвей Ипполитович? - спросила Лидочка.
- Что? Он мне как бы первая любовь, без спросу.
Лидочка знала, что Полина не врет. Все так и было. И может, трудно теперь
обвинять этих молодцов - они же не знали, что хорошо, а что плохо, они даже
девочек накормили... Что я говорю? Я могла бы очутиться там на пыльных
мешках, в пакгаузе, а любимый ученик Ферми грозил бы сабелькой - "Молчи!".
- А он вас узнал? - спросила Лида.
- Не знаю. Но я ему напомнила! Он говорит - не помню! А я думаю - все
помнит!
- Вы ему сказали? Зачем?
- Потому что он мне нужен. Потому что он испугается за свою карьеру и
поможет мне выбраться живой отсюда.
- А если он скажет, что ничего не было? Да и какое может быть наказание:
девушка говорит, что он изнасиловал ее на фронте Гражданской войны. А вам
скажут - ничего особенного.
- Глупая ты, Лидия, - сказала Полина. - Я не знаю, чего ему здесь нужно,
но не зря он вокруг гэпэушника вертится. А что, если завтра станет
известно, что твой Шавло был охранником Троцкого? И неважно - насиловал, не
насиловал - главное Троцкий.
В этот момент за спиной что-то скрипнуло. Лидочка даже не поняла что, но
Полина метнулась - прыгнула к кабинке - рванула дверь - крючок в сторону -
а там, внутри, съезжившись, сидела на стульчаке Альбиночка, глаза
нараспашку.
Альбина не могла отвести испуганных глаз от Полины и, поднимаясь и
натягивая штанишки, повторяла:
- Я нечаянно здесь, я нечаянно, я только вошла, а вы здесь говорите, а
мне выйти было неудобно, вот я и терпела, извините, я здесь нечаянно.
И беспрестанно говоря, Альбиночка запахнула халатик - шелковый китайский
с драконами, такие за большие деньги привозили с КВЖД, - и, уже не
оглядываясь, побежала к двери.
- Зря я ее отпустила, - сказала Полина.
- А что было делать?
- Придушить, сразу придушить. Она все слышала. И про кастрюлю, и про
Матвея Ипполитовича.
Полина еще не кончила говорить, а Лидочка уже была в коридоре - халатик
Альбины сверкнул возле лестницы.
- Альбина, - позвала Лида, стараясь говорить внятно и тихо.
Альбина остановилась, словно ждала этого.
- Вы одна? - спросила она. - Тогда не страшно.
- Я прошу вас, - сказала Лида.
- Вы думаете, что я ему расскажу? - удивилась Альбина. - Ни в коем
случае!
- Я вам так благодарна.
- Хотя мы с вами узнали такие ужасные вещи!- прошептала Альбина. - Об
этом, наверное, должна знать милиция.
- Нет!
Следуя взгляду Альбины, Лида повернула голову - Полина стояла зловещей
тенью у приоткрытой двери умывальни. Лидочка махнула ей рукой - уходи!
- Какая ужасная жизнь у людей, - прошептала Альбина. - А вы могли такое
представить про Матвея Ипполитовича?
Дверь рядом приоткрылась - неизвестно кому принадлежащий голос изрек:
- Гонг был уже давно. Постарайтесь соблюдать тишину в общественных
местах.
- Завтра все надо будет обсудить, - сказала Альбиночка. - Хорошо?
- Хорошо.
- Я только вам здесь доверяю. Как ужасно - кто-то покажется тебе приятным
человеком, а он окажется насильником.
С этими словами Альбина убежала вниз по лестнице, а Лидочка еще некоторое
время стояла неподвижно, потому что не могла разобраться в своих мыслях. Ей
хотелось поверить Альбине, и она даже надеялась, что Альбина искренне
говорила с ней. Ведь никто, кроме Лидочки, не знал, кто такая Альбина на
самом деле и как она страдает от своего унизительного положения.
Лида вернулась в умывальню, но Полины не застала - жаль, могла бы немного
и подождать. Тем более когда Альбина знает о кастрюле, спрятанной в комнате
у Лиды. Если остается хоть маленькая опасность, что Альбина вольно или
невольно проговорится Алмазову, то Лидочка окажется в опасности. Выбросить
бы эту кастрюлю...
Лидочка дошла до конца коридора, заглянула на лестницу - Полины нигде
нет. Пойти спать? Совершенно не хочется - ни в одном глазу. Снизу
доносилась тихая музыка - неужели еще кто-то танцует?
Лида начала было спускаться по лесенке вниз, к кухне, но тут музыка
оборвалась. И Лида поняла, что никого не хочет видеть. Что она смертельно
устала за этот день - если бы она знала, что хотя бы за час сможет
добраться до трамвая, до какой-нибудь телеги, которая привезет ее в Москву,
она бы не испугалась дождя и ветра - только бы отделаться от тягучей
действительности, от ощущения, будто ты упала на дорожку из размокшей
глины, набирая скорость, скользишь под уклон, стараясь уцепиться пальцами
за мокрые травинки по сторонам. Но разве так остановишься - а внизу гладкая
поверхность омута, черного в тени стволов, - так и ждет, когда ты влетишь в
пруд.
Лидочка вернулась к себе, по дороге заглянула в докторский кабинет. Дверь
в него была приоткрыта, Лариса Михайловна, освещенная слабым светом
настольной лампы, спала на кожаном диванчике, подтянув ноги, - в "Узком"
рано ложились и рано вставали.
По парадной лестнице кто-то поднимался. Лида увидела, как в коридоре
появился президент Филиппов, который нес, прижав к животу, патефон, за ним,
осторожно ступая, Марта несла пластинки в бумажных конвертах. Свободной
рукой она то и дело взбивала волосы - видно, была пьяна.
- Лида, ты почему не спишь? - спросила она, увидев соседку. - Гонг уже
звучал. Товарищ Филиппов тобой недоволен!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг