откроются новые дали.
Смутная тревога мучила Юсупова. Не могло все так легко и просто
кончиться - неправильно это.
Он прошел в большую комнату. Распутин все так же лежал на полу. Лишь
пятно крови на рубахе расплылось шире. Нет, он мертв, он не мог остаться
живым!
Юсупов смотрел на Распутина и думал, почему он не жалеет его и вообще
не испытывает никаких чувств. Как будто не имеет к смерти этого
чернобородого человека никакого отношения.
И вдруг у него все внутри сжалось.
Веко Распутина заметно дрогнуло.
Старец сначала открыл левый глаз, затем правый.
Он смотрел на Юсупова. Будто только что проснулся.
Это кошмар, такого быть не может...
Ноги приклеились к полу, он хотел крикнуть, но голос не повиновался.
Вдруг Распутин вскочил на ноги. Нет, так не поднимается немолодой,
почти убитый человек. Он вскочил как резиновая игрушка - подпрыгнув - и
тут же вцепился в горло Феликсу.
- Феликс! - повторял он негромко, но со злобой... а может, с мольбой?
- Феликс...
Юсупов все же вырвался, потому что в нем удесятерились силы, - он
боролся за свою жизнь.
Он кинулся прочь и, столкнувшись, чуть не сшиб с ног человека,
который от дверей снимал ручным переносным аппаратом эту страшную сцену на
синема.
В тот момент Юсупов был слишком перепуган, чтобы его узнать и даже
удивиться его появлению.
Он ворвался в кабинет и закричал Пуришкевичу, уютно устроившемуся за
княжеским письменным столом:
- Он жив! Он уйдет!
- Револьвер! - Пуришкевич вскочил из-за стола. - Где ваш револьвер?
- Я вернул его Великому князю! А ваш? Дайте ваш!
- Нет, - отрезал Пуришкевич.
Если до того момента он был лоялен и довольствовался вторыми ролями в
спектакле, то сейчас наружу вырвалось его действительное отношение к
Юсупову:
- Вы умудрились погубить дело, мальчишка! Теперь пора действовать
мужчинам.
Может быть, это была цитата, может быть, Пуришкевич придумал эти
слова когда-то по другому случаю. Но сейчас он был грозен и убедителен.
Он бегом направился к двери, отстранил темную тень - человека со
съемочным аппаратом, и выбежал на лестницу.
Он увидел, что Распутин уже поднялся из подвала на лестничный пролет.
- Он не выйдет! - крикнул Юсупов. - Там заперто.
Но на деле дверь была открыта.
Распутин скрылся в темноте за дверью.
Остался лишь его хрип и невнятный звук голоса.
Юсупов прислонился к стене. У него опустились руки.
Все впустую! Погибла жизнь. Тюрьма, может, казнь - и за что? Он же
все сделал. За всех!
- Нет! - закричал Пуришкевич. - Не позволю!
Он кинулся на двор, чуть не сшибив по пути Юсупова и человека с
киносъемочным аппаратом, нахально снимавшего фильму, словно он был у себя
дома.
Наконец Феликс узнал его.
Он пришел из далекого прошлого, из довоенного года, из вечера у
высокого джентльмена в Ялте, которого потом убили... Это же медиум!
Юсупов думал о медиуме отрешенно - это не имело отношения к главному.
Но легче думать о медиуме, чем о собственной судьбе.
С улицы донесся выстрел. Потом еще один.
Может, еще не все потеряно? Может, его догнали?
Но у меня нет оружия! - хотел было сказать Юсупов, но не к кому
обратиться. Он поднял руку и с удивлением увидел, что держит в руке
тяжелую резиновую дубинку, которую дал ему Маклаков, отказавшись
участвовать в заговоре. Помог чем мог.
Юсупов выбежал во двор как раз в тот момент, когда раздался третий
выстрел.
Распутин был уже у открытых ворот; еще два шага - и он на улице.
Пуришкевич отставал от него шагов на двадцать. Он стоял и палил из
револьвера.
Распутин упал в сугроб. Пуришкевич догнал его и почему-то ударил
каблуком в висок. Потом отшатнулся.
- Я попал! - крикнул Пуришкевич, обернувшись к Юсупову.
И побежал к дому.
- Вы куда? - спросил Юсупов.
Слова гулко раздавались в сверкающей морозной ночи.
- Меня нельзя видеть! - откликнулся на бегу Пуришкевич. - Меня здесь
не было!
Юсупов чуть было не улыбнулся. Убийца в конечном счете оказался
трусом, но издевка мелькнула и пропала - он пошел к сугробу. Наполовину
утонув в нем, лежал Распутин - Юсупов уже не верил старому хитрецу. Он
опять обманывает!
Но Юсупов ничего не успел сделать - с улицы послышались голоса.
В открытые ворота бежал городовой! Этого еще не хватало!
Юсупов кинулся к воротам.
- Тут стреляли, вашество! - Городовой был молод, простоват и напуган.
- Ничего страшного. - Юсупов выталкивал городового из ворот - только
бы он не увидел лежащего тела. - У меня гости были, офицеры. Выпили,
постреляли, дело молодое.
В волнении Юсупов не замечал, что выталкивает городового резиновой
дубинкой, но городовой видел и дубинку, и тело, лежавшее у сугроба, возле
которого неподвижными тенями маячили фигуры слуг, выбежавших на выстрелы
из людской. Там же стоял медиум из Ялты, продолжавший снимать фильму, хотя
никто его уже не замечал.
Выйдя со двора, городовой куда-то быстро пошел, придерживая шапку.
Юсупов почувствовал облегчение и кинулся к Распутину.
Тот лежал, но не в той позе, в которой Юсупов его оставил.
Он еще жив?
Не может быть!
Нервы князя окончательно не выдержали, и он побежал внутрь, к себе в
кабинет, где спрятался Пуришкевич.
Пуришкевич стоял в кабинете у окна, наблюдая за событиями во дворе.
- Что с вами, князь? - спросил он. - Почему вы не принимаете мер?
Разве вы не видите, что там посторонние?
Юсупов был готов убить своего сообщника. И Пуришкевич даже отступил,
увидев, как судорожно дернулась рука князя с зажатой в ней резиновой
дубинкой.
- Выпейте воды, - сказал он. Он взял со стола стакан и стал лить в
него из хрустального графина, но промахивался, и вода брызгала на ковер.
Юсупов отмахнулся от воды.
- Где Дмитрий Павлович, наконец? - сердито воскликнул Пуришкевич. -
Мы же должны увезти тело.
В дверь кабинета постучали.
Юсупов сделал было шаг к двери, но дверь уже отворилась ему
навстречу.
Там стоял камердинер Василий Иванович.
- Простите, ваше сиятельство, - сказал он ровным голосом
вымуштрованного слуги, - там вернулся городовой. Они вас просят.
- Я сам! - сказал Пуришкевич. - Я сам поговорю. Я умею говорить с
народом.
Поведение его было нелогично - только что он боялся огласки и тут
забыл об этом. Юсупов хотел было остановить думца, но передумал - пускай
бежит. Только бы Распутин был мертв. Если он оживет снова, я этого не
вынесу!
Городовой переминался с ноги на ногу возле сугроба. Слуги тоже стояли
там.
Юсупов услышал, как Пуришкевич излишне громко, как с трибуны,
объясняет городовому:
- Знаешь, кто с тобой говорит?
- Не имею чести, вашество...
- С тобой говорит член Государственной думы Владимир Митрофанович
Пуришкевич. Неужели не слыхал обо мне?
- Так точно, слыхал.
- Выстрелы, которые ты слышал, убили Распутина. Того самого мерзавца
и самозванца, который продавал нас немцам и губил батюшку-царя и наших
героев-солдатиков!
Господи, как все это лживо и фальшиво! Юсупов не подходил ближе.
- Если ты любишь Царя и свою Родину, - продолжал речь Пуришкевич, -
ты будешь молчать! И это относится и к вам, господа, - жест в сторону
слуг.
Он добьется совершенно обратного эффекта. Он нас всех выдаст!
- А теперь иди прочь и забудь о том, что видел. Забудь!
- Так точно!
Городовой пошел прочь. Он шел неуверенно, будто с каждым шагом ему
приходилось вновь решать задачу, слушаться ли голоса разума и дисциплины
или этих господ, которые убили Гришку Распутина?
Пуришкевич остался без аудитории, но это его не смутило.
- А теперь, голубчики, попрошу перенести тело внутрь, чтобы каждый
прохожий не мог им любоваться!
Слуги послушно потащили тело Распутина к открытой дверце в подвал.
Пуришкевич командовал ими, но до тела не дотрагивался.
Распутин лежал на лестничной площадке, откуда вели ступеньки вниз, в
подвал, где его убивали, и наверх - в кабинет.
Там горела верхняя лампа, и Юсупов, подошедший к телу, смог
разглядеть, как зверски был убит временщик. Лицо было обезображено многими
ударами... Но вдруг Юсупов увидел, как вновь дрогнуло веко старца...
Это уже случалось не раз за ту ночь. И никогда Юсупов не сможет точно
сказать, что это случилось на самом деле или было плодом его взболтанного
воображения.
Но Юсупов окончательно сорвался с катушек.
Неожиданно для самого себя он кинулся к трупу и принялся бить его
резиновой дубинкой, ударять сапогами и притом вопил, матерился, как
извозчик, и дергался... а слуги, которые только что принесли труп и не
успели уйти, и Василий Иванович с Пуришкевичем, стоявшие выше на пролет,
замерли от невероятного ужаса этой сцены.
Любопытно, что впоследствии все участники этого злодейства написали
мемуары, и во всех мемуарах сцена избиения трупа стала как бы кульминацией
этой ночи.
"Я ринулся на труп и начал избивать его резиновой палкой... В
бешенстве и остервенении я бил куда попало... Все божеские и человеческие
законы в эту минуту были попраны", - признавался князь.
Ему вторил Пуришкевич: "Он не мог поверить в то, что Распутин уже
мертвое тело, и, подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой
резиной по виску с каким-то диким остервенением и в совершенно
неестественном возбуждении.
Я, стоявший наверху у перил лестницы, в первое мгновение ничего не
понял и оторопел, тем более что, и к моему величайшему изумлению, Распутин
даже и теперь еще подавал признаки жизни. Перевернутый лицом вверх, он
храпел, у него закатился зрачок правого глаза... Но я пришел в себя и
крикнул слугам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать
кровью и себя, и все вокруг, и в случае обыска следственная власть, даже
без полицейских собак, по следам крови раскроет дело.
Слуги повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть
Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более
возраставшим, колотил Распутина по виску... Наконец его оттащили. На него
было страшно смотреть, до такой степени ужасен был его вид, с блуждающим
взглядом, с подергавающимся лицом и бессмысленно повторяющим: "Феликс,
Феликс, Феликс..."
Под монотонное бормотание рехнувшегося Юсупова Пуришкевич велел
слугам принести материи, чтобы обернуть труп и связать его.
Юсупов потерял сознание.
Вернувшийся на авто Лазаверт осмотрел его и сказал, что теперь князь
будет спать.
Пуришкевич велел ему подсобить слугам и втащить труп Распутина в
крытый авто Дмитрия Павловича, но тут Лазаверту стало плохо, он отбежал в
сторону, и его вырвало на снег. В перерыве между спазмами он сказал
Пуришкевичу, что виновата его комплекция.
Дмитрий Павлович сам сел за руль. Они со штабс-капитаном и
управились, скинув труп в полынью Петровского моста.
* * *
Юсупов проснулся часа через три. Не без помощи Пуришкевича, который
собрался уйти до рассвета. Он не сразу вспомнил, что произошло.
Пуришкевич велел Василию Ивановичу пожертвовать одной из дворовых
собак.
В сарае было два пса, они должны были сторожить дом, но в ту ночь их
не выпускали. Василий Иванович с револьвером Пуришкевича застрелил пса в
сарае, потом вместе с Пуришкевичем, которому нравилось планировать и
устраивать заговоры, протащили тяжелое кровоточащее тело пса по двору, где
бежал Распутин, и бросили его в сугроб туда, где Распутин окончательно
упал, добитый Пуришкевичем.
- Вы знаете ваш урок, - сказал Пуришкевич.
Юсупов стоял рядом, ежился на холоде в накинутой на плечи шубе.
Казалось, он с трудом соображает, что же произошло.
Василий Иванович от имени остальных трех или четырех слуг, что
собрались проводить хозяина, заверил Пуришкевича, что они сейчас же начнут
замывать подвал и лестницу.
Тогда Пуришкевич взял Юсупова под руку и вывел его на набережную.
Пошел легкий искристый снежок, искорки легко порхали под фонарем.
Извозчик вовсе не удивился, увидев пьяных загулявших господ. Пуришкевич
отвез Юсупова до дворца Александра Михайловича, а сам поехал домой.
Юсупова встретил Федор, брат его жены. Федор был восторженным
юнкером, который давно заподозрил, что Феликс занимается делами секретными
и государственными. Феликс в свое время не удержался - в порыве
откровенности признался юноше, что намерен убить Распутина.
Федор не спал всю ночь - он догадался, что Феликс совершит свой
подвиг именно этой ночью.
Он встретил Феликса в передней. Он был бледен и курил не переставая.
- Слава Богу! - кинулся он к Феликсу. - Наконец ты... так что же?
- Распутин убит, - ответил Феликс голосом полководца, который только
что разгромил Наполеона. - Но больше я ничего тебе не скажу. Я смертельно
устал и хочу спать.
Юсупов уснул без задних ног. Но в десять его разбудили.
Оказывается, его желал видеть у себя полицмейстер Казанской части
генерал Григорьев по делу, не терпящему отлагательства.
Юсупов привел себя в порядок и вышел в кабинет, где его ждал генерал.
- Вы хотите спросить меня о ночных выстрелах в доме моих родителей? -
спросил Юсупов.
Он был свеж, подтянут, доволен собой. Он сделал шаг в историю, и
теперь его ничто не остановит. Но вести себя надо осмотрительно,
неизвестно, как поведет себя императрица. Что она заставит сделать своего
мужа? Потребуется ли мученик Новой России?
Мучеником Юсупов становиться не намеревался.
Генерал Григорьев был толст, потлив, собирался на пенсию, и для него
визит к Юсупову был неприятен и опасен. Он тоже не знал, чем обернется
дело, и его терзали самые мрачные предчувствия. Что бы ни случилось во
дворце Юсупова, будут искать стрелочника. А когда ты так велик и толст,
голубчик, то мимо тебя не промахнешься.
- Я хотел бы спросить вас, ваше сиятельство, - сказал Григорьев, - не
был ли вчера ночью у вас в гостях Григорий Распутин?
- Распутин? - Юсупов был искренне удивлен. - Мы с ним знакомы, но
чтобы он посмел явиться ко мне в дом? Нет, это исключено!
- История странная и даже загадочная, - сказал генерал.
- Вы расскажете мне, что случилось?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг