и нежной ласке - воспоминание ли это о руках матери или Глаши, которая
тогда была совсем еще юной девушкой, младше, наверное, чем Андрей сегодня.
Но за пятнадцать лет, прошедшие с тех пор, она почти не изменилась -
только стала статной и даже царственной, если в доме были посторонние. А
для своих осталась прежняя Глаша - юбка подобрана, чтобы не испачкать
подол в хозяйственной беготне, икры крепкие, ступни широкие, все налитое,
круглое, все выпуклости тела норовят разорвать ситцевое платье. Андрей
подозревал, что Глаша сожительствует с отчимом, но ревности не испытывал и
обиды тоже. Мать умерла слишком давно, и отчим - свободный человек.
- Андрюша, - пропела Глаша. - Заходи, чего ты стоишь.
Она поставила миску на землю и схватила чемодан - Андрей даже не
успел удержать его. Свободной рукой притянула к себе его голову,
наклонила, поцеловала его в щеку, с чмоком, весело. От нее пахло здоровым
телом, солнцем, травой.
- Ты языческая богиня, - сказал Андрей.
- Языческие голые бегали, - засмеялась Глаша. Зубы у нее были ровные,
белые, молодые. - А нам нельзя.
- А хотелось бы?
- Андрюша, как не стыдно! Я же старая женщина, я свое отбегала.
Они шли рядом по широкой дорожке. Куры семенили за ними белой
процессией, Филька на кур внимания не обращал, он носился вокруг. Сергей
Серафимович вышел из двери, остановился на верхней ступеньке. Он держал в
зубах длинную трубку, словно не выпустил ее за прошедший год.
- Наконец-то, - сказал он. - Я уж боялся, что ты укатишь в Москву, не
попрощавшись.
Сергей Серафимович тоже не изменился. Андрей так и не знал, сколько
ему лет. Что за шестьдесят - это точно. Сергей Серафимович совершенно сед,
хотя волосы не поредели и даже чуть вьются. А усы, как ни странно, темные,
в желтизну, от постоянного курения. В отличие от белокожей Глаши он
смуглый, но это от солнца - потому что в глубоких морщинах, идущих от
углов рта, и у глаз кожа светлее. Сергей Серафимович всегда чуть щурился,
и лицо его было склонно к улыбке, правда, улыбка эта холодная, как бы
формальная. По крайней мере Андрею она не нравилась.
На Сергее Серафимовиче была, впрочем, как всегда, светлая толстовка и
холщовые брюки, однако он умудрялся носить эту цивильную одежду словно
мундир преображенца.
- Здравствуйте, Сергей Серафимович.
Глаша рядом горестно вздохнула. Она все надеялась, что любимые ее
мужчины сблизятся, найдут нужные слова, чтобы понять, - ведь они самые
близкие на свете! Глаша покорно и с готовностью подчинялась любому мнению
или слову Сергея Серафимовича. Лишь в одном ему перечила вслух: в
холодности к пасынку.
Сергей Серафимович пропустил Андрея в дверь. Но следом не пошел, а
сказал:
- Иди вымойся, приведи себя в порядок. Жду тебя на веранде.
С широкой веранды второго этажа открывался удивительный вид на
Ялтинскую бухту. Правда, сейчас, к середине дня, солнце немилосердно
светило с зенита, отчего море выцвело, а дома на набережной скрывались в
дымке. С обрыва Ай-Петри выбегали маленькие, робкие, шустрые облачка и тут
же таяли от страха, увидев такой жаркий простор. Белый пароходик
ошвартовался у мола. Видно было, как муравьишки-матросы сбросили трап и
пассажиры спускаются на мол.
- Ну что ж, - сказал Сергей Серафимович, выходя на веранду. В руках
его был поднос, на нем серебряная ладья со льдом, в которой покоилась
бутылка шампанского, и два бокала. - Давай сначала отметим твое вступление
в самостоятельную жизнь.
На веранде стояли плетеные низкие кресла и под стать им круглый стол.
Андрей подумал, что и год, и три назад они стояли точно на тех же местах.
Только шампанского ему не предлагали.
Отчим ловко открыл пробку и разлил шампанское по бокалам, не пролив
ни капли. У него были большие крепкие руки с длинными пальцами. Тетя
говорила, что у Сергея Серафимовича руки хирурга.
- Прозит! - сказал Сергей Серафимович.
Шампанское было холодное, шипучее, кислое. Словно специально
придуманное для такой жары.
- Теперь давай письмо Марии Павловны, - сказал отчим.
- Как вы догадались?
- Догадываться не надо, - ответил Сергей Серафимович, - надо немного
знать людей. Твоя тетя преисполнена гордыни разночинки. И она полагает,
что ты также должен быть подвержен этой болезни. Поэтому, чтобы избавить
тебя от нужды обращаться ко мне с вопросами имущественными, она предпочла
пойти на жертву.
- Я также подвержен этой болезни, - сказал Андрей.
- Следует избавляться, - сказал отчим, принимая узкий голубой
конверт.
Он вытащил письмо из конверта, мгновенно пробежал его глазами. Андрей
отвернулся к перилам.
- Я мог бы выиграть у тебя пари, - сказал Сергей Серафимович, -
пересказав содержание письма, даже не разворачивая его.
- Это нетрудно, - сказал Андрей.
- Могу заверить тебя, - сказал Сергей Серафимович, - что и без
трогательного послания Марии Павловны я бы предпринял те шаги, к которым
она меня призывает. Если тебя не коробит, давай обговорим эти проблемы, а
потом уж с чистым сердцем приступим к обеду.
Андрей кивнул. Сергей Серафимович, который, как понял Андрей, тоже
чувствовал себя неловко, старался говорить иронично, как бы показывая, что
все это мелочи, не стоящие внимания.
- Мало ли что может со мной случиться, - сказал Сергей Серафимович. -
Я немолод и не так здоров, как хотелось бы. К тому же, заглядывая в
будущее, я вижу в нем трагические события и перемены.
Андрей удивился, и удивление было очевидно.
- Не поднимай бровей, - холодно улыбнулся Сергей Серафимович. - Я
умнее тебя.
Люди в разговоре не говорят таких слов, тем более столь уверенно и
просто. Андрей и без того допускал, что отчим умнее его, но тем неприятнее
показалась реплика.
- Вы имеете в виду Балканскую войну? - спросил Андрей.
- Глупости, - сказал Сергей Серафимович. - Я имею в виду большую
войну, которая начнется не позже чем через год.
- Кого с кем? - спросил Андрей. - Франция с Англией вроде бы поделили
свои колонии.
- Это будет мировая война. Но никто не хочет и не может осознать
масштабов этого бедствия.
- Для мировой войны, - сказал Андрей, впервые услышавший такое
словосочетание, - требуется Наполеон.
- Идиотизм мировой войны заключается в том, что для нее не
понадобится Наполеон. Ее будут вести банальные генералы, а в самом деле
воевать будут Крупп с Путиловым.
- У нас в классе был Горяинов, - сказал Андрей. - Он называл себя
эсдеком, даже ходил на собрания. Он был бы вашим союзником.
- Через год ты будешь шагать по Красной площади с трехцветной
кокардой и искренне вопить: "Смерть бошам!"
- Сергей Серафимович, - обиделся Андрей, - вопить вообще не в моих
правилах.
- Прости, вопить будет толпа, ты будешь сочувствовать ее позывам.
- Надеюсь, что ваше предсказание не сбудется.
Сергей Серафимович наполнил бокалы. Шампанское уже немного согрелось.
- Каждый остается при своем мнении, мой мальчик, - сказал Сергей
Серафимович. - Я делюсь с тобой своими тревогами, но ты вправе счесть их
стариковской воркотней.
Андрей вдруг увидел, что у Сергея Серафимовича старая шея. Кожа была
не человеческой, а как у пресмыкающегося - словно у исхудавшего хамелеона.
- Я обязан думать о твоем будущем, - продолжал старик, - так как ты
пока думать о нем не способен. Ты вообще бы предпочел сейчас фланировать
по набережной со знакомой восьмиклассницей семнадцати лет от роду. Год в
твоей жизни - дистанция экстраординарная. Для меня это - минута.
- Честное слово, я не могу встать на вашу позицию, - сказал Андрей. -
Хоть у меня и нет на примете восьмиклассницы, я бы предпочел сейчас
фланировать по набережной.
Возможно, это прозвучало вызовом, но Сергей Серафимович вызова не
заметил.
- Не исключено, - сказал он, - что ты изменишь свою точку зрения куда
скорее, чем предполагаешь. А я постараюсь тебе помочь.
- Как? Состарив меня?
- Поток времени скор и непостоянен, - сказал Сергей Серафимович,
словно не обращался к Андрею, а подумал вслух.
Андрею хотелось еще шампанского, но неловко было самому взять
бутылку. А Сергей Серафимович словно забыл о ней.
- Чтобы быть уверенным в том, что ты сможешь завершить образование, -
сказал он, - я не хочу ограничиваться лишь денежной помощью, которая может
обесцениться скорее, чем мы с тобой этого бы хотели. Однако в любом случае
я открыл на твое имя счет в Московском коммерческом банке - завтра я
передам тебе все документы. Я вполне доверяю твоему здравомыслию, но все
же хотел бы застраховать тебя от неожиданных эскапад, которые столь
возможны в твоем возрасте. Ты сможешь распоряжаться этим счетом лишь в
определенных пределах.
Андрей подумал: "Как я не люблю этого холодного равнодушного
человека. Как я не люблю его хамелеонью шею, его слишком светлые глаза,
его выпяченную нижнюю губу, его манеру громко сосать потухшую трубку, его
удивительное умение унизить человека. Сейчас я встану и откажусь от этих
отвратительных подачек и уйду..."
- Не следует злобиться на меня, - сказал Сергей Серафимович, - все
мои действия оправдываются заботой о тебе. Я хочу быть уверенным в том,
что у тебя будут все условия для получения образования. Даже если меня не
станет. Даже если война обесценит все бумаги. Мне нужно, чтобы ты получил
образование.
- Нужно?
- Необходимо, - отрезал Сергей Серафимович.
Всегда, сколько Андрей себя помнил, отчим пытался его образовывать.
Но странным образом. Скорее не учил, а испытывал. Каждое очередное
испытание занимало от силы месяц. Как-то они излазили весь Карадаг, мокли,
мерзли в палатке, дошли яйлой до окрестностей Карасубазара - собирали
гербарий горных растений. На следующие каникулы Сергей Серафимович, забыв
о ботанике, ползал с ним по скалам от Симеиза до Байдарских ворот в
поисках минеральных обнажений, чтобы годом позже встретить его с сачками.
Так началось энтомологическое лето, навсегда пропахшее в памяти эфиром и
исколотое длинными булавками. Видно, специалиста по жукам в Андрее отчим
также не обнаружил...
Андрей не мог бы сказать, что летние испытания внушали ему
отвращение. И сам отчим, и все, что он говорил либо делал, было для Андрея
притягательно, но, пожалуй, главной причиной постоянных неудач отчима в
попытках отыскать и раскрыть дарования пасынка была его собственная
внутренняя холодность, всегдашнее сохранение расстояния между всезнающим
учителем и обыкновенным учеником.
А ведь Андрею, особенно в первые два года ученичества, так хотелось
отличиться, и, конечно, не ради успехов в ботанике. Но отчим ни разу не
догадался либо не пожелал догадаться уступить: замедлить шаг, не прийти
первым. Как-то, после шестого класса, в последней их совместной
экспедиции, к счастью недолгой, где они наблюдали и пытались
фотографировать жизнь птиц, грызунов и иных обитателей плоскогорий за
Чуфут-кале, сидя, усталый, под редким дождиком, у костра, ловко и быстро
разожженного отчимом, он понял, на что все это похоже.
Уже год-два как в журналах появилась новая игра, которую некоторые
именовали крестословицей, а отчим, разумеется, английским словом
"кроссворд". В ней надо было вписывать слова в пустые квадратики. Так его
походы с отчимом были как бы совместным разгадыванием кроссворда при
условии, что ни единого слова Андрею не дали разгадать первому.
Неизвестно, догадался о том Сергей Серафимович или нет, но Андрей-то был,
наверное, убежден: ни за что не станет ни геологом, ни ботаником, ни
энтомологом, ни орнитологом. Он подал прошение в Московский императорский
университет на историю.
Может, потому, что историей отчим не успел с ним заняться...
Отчим налил еще по бокалу шампанского, и Андрей взял свой бокал
скорее, чем следовало, и ему показалось, что отчим опять улыбается.
Андрей поставил бокал на столик.
Сергей Серафимович поднялся легко, словно молодой.
- Пошли, - сказал он. - Мне нужно тебе что-то показать.
Они прошли внутрь дома, в кабинет Сергея Серафимовича.
Кабинет Андрею всегда нравился. Он принадлежал не Ялте, а
петербургскому профессорскому дому. С высокого потолка свисала на
бронзовых цепях люстра с белым матовым абажуром, являвшая собой как бы
впятеро увеличенную керосиновую лампу, хотя люстра была электрической. Пол
кабинета был застелен огромным, от стены до стены, персидским ковром, и
посреди него стоял овальный стол, накрытый шоколадного цвета суконной
скатертью. Вокруг стола на неизменных местах стояли венские стулья. У
дальней стены располагался большой резной письменный стол с мраморным
прибором и часами: часы были ампирными, с позолоченными сфинксами и
малахитовыми колонками. Между столом и голландской печью поместился
высокий, красного дерева, книжный шкаф, напротив, между двух окон, стояла
бочка, в которой росло лимонное дерево, иногда дававшее настоящие плоды, а
по обе стороны от него - глубокие черные кожаные кресла. Такой же диван -
мягкий и уютный, Андрею приходилось спать на нем, - стоял справа от печи.
И ничто в этом кабинете никогда не менялось, не сдвигалось с места.
В кабинете было две картины. Одна, принадлежавшая кисти Айвазовского,
изображала бурю на море. Зеленые, подсвеченные прорвавшимся сквозь облака
солнцем волны накатывались на зрителя, неся беспомощную, с порванными
парусами шхуну. Вторая - екатерининских времен - была портретом молодого
черноволосого человека в зеленом мундире с красными отворотами и узким
эполетом на плече. Резкими чертами лица он был похож на отчима.
- Садись, - сказал Сергей Серафимович, указывая на кресло.
Сам же он подошел к письменному столу, вытащил до отказа верхний
ящик, нажал, не таясь, на скрытую кнопку в его задней стенке, отчего эта
стенка откинулась, и отчим вынул оттуда связку ключей. Действия отчима
Андрея заинтересовали, потому что никогда ранее он не предполагал за
Сергеем Серафимовичем склонности к секретам, а обстановка светлого уютного
кабинета не вязалась с потайными кнопками и двойными стенками.
Взяв ключи, Сергей Серафимович отошел к стене, на которой висел
портрет военного, обернулся к Андрею и сказал:
- Подойди ближе. Я хочу, чтобы ты все запомнил.
Андрей послушно поднялся. Сергей Серафимович взял его за руку и
провел его указательным пальцем по раме. В одном месте палец ощутил
выпуклость. Сергей Серафимович нажал на эту выпуклость пальцем Андрея.
Неожиданно картина сдвинулась с места и с помощью какого-то скрытого
механизма откинулась, словно дверца шкафа. За картиной образовался серый
стальной сейф.
- Возьми ключи, - сказал Сергей Серафимович. - Сначала маленький.
Вставь в верхнюю скважину и поверни три раза против часовой стрелки.
Андрей подчинился. Ключ двигался легко и послушно.
- Обедать пойдете? - спросила Глаша, без стука войдя в кабинет.
- Через десять минут, - сказал отчим.
Андрей отметил, что отчима не смутил приход служанки.
- Теперь поверни ручку сейфа вправо. Два раза.
Дверца сейфа, тяжелая и толстая, беззвучно отворилась.
Внутри лежали бумаги: две или три связанные шнурками кожаные тетради,
синий пакет и несколько конвертов.
Сергей Серафимович вынул один из конвертов и показал Андрею. На
конверте было написано:
Андрею Берестову.
Вскрыть в слулае моей смерти или исчезновения.
Это была странная надпись. Она звучала словно из настоящего романа,
ее последнее слово могло встретиться у Коллинза или Буссенара. Но Андрей
ничего не сказал.
Сергей Серафимович положил конверт на место. Затем вытащил с нижней
полки толстый синий, запечатанный сургучом пакет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг