пароходе, и не почетными гостями, а обыкновенными пассажирами второго
класса. Пароход шел с потушенными огнями, потому что опасались прорыва
через Босфор немецких крейсеров. Родители сильно переволновались, и, когда
на семейном совете решалось, ехать ли Лидочке в Москву, чтобы поспеть к
началу занятий, мать взбунтовалась. Решено было, как сообщила в письме
Лидочка, отложить ее отъезд в Москву на год, пока не кончится война. Тем
более что год даром не пропадет: Лидочка будет заниматься рисунком и
акварелью и поступит пока сестрой милосердия в военный госпиталь, куда
привозят офицеров, раненных в Галиции.
Андрей, пока суд да дело, вернулся в университет и даже пошел на
лекцию профессора Авдеева, но тот Андрея игнорировал, полагая его
предателем и дезертиром. На лекции была и Тилли, но она не подошла к
Андрею.
В университетском госпитале дел было меньше, потому что теперь там
заправляли врачи и медсестры, все кровати были расставлены и котлы для
кухни установлены.
Андрей пребывал в сомнениях, и причиной их было не столько письмо
Сергея Серафимовича, которое каждый день получало все новые подтверждения
с полей сражений в Восточной Пруссии и Бельгии. Война обещала затянуться,
но все же Андрей разделял надежды Иваницких, что она закончится к
следующему лету, хотя бы потому, что зимой русские войска, привыкшие к
холоду, смогут нанести германцам и австрийцам решительное поражение. Пока
что поражения терпел генерал Самсонов и неожиданно взошла звезда
престарелого Людендорфа. В Москве распространялись слухи о предательстве
немцев, засевших в высших сферах, причем называли имена Ренненкампфа,
который столь неудачно распорядился в Восточной Пруссии, погубив войска в
Мазурских болотах, да и самой императрицы Александры Федоровны, на которой
народная молва сфокусировала нелюбовь к правительству и царскому дому.
Получалось, что слабовольный царь в сущности неплохой человек, но попал
под влияние жены. В России вообще не терпят царских жен, которые
занимаются политикой. В начале сентября, когда Андрей получил печальное
письмо от Лидочки, как раз пришли вести о масштабах русского поражения в
Восточной Пруссии, и газеты пытались уравновесить эти известия громкими
сообщениями с галицийского фронта. В "Ниве" печатались фотографии наших
отважных воинов на берегу реки Сан.
Андрей не оставлял мысли записаться в армию вольноопределяющимся, но
не потому, что хотел бесстрашно пролить кровь на полях сражений. Ему
неловко было оставаться молодым здоровым студентом, когда молодым и
здоровым было положено находиться на фронте. В университете это было
очевидно - чуть ли не половина студентов покинула Москву. Независимо от
того, идти ли на фронт по убеждению или из чувства принадлежности к
народу, занятия историей в университете потеряли всякий смысл. "Если я
хочу стать историком, - рассуждал Андрей, - то не могу собирать факты из
вторых рук. Я должен быть там, где происходят основные события". Может,
поэтому Андрей был отрицательно настроен к выступлениям большевиков, когда
те объявляли войну империалистической и призывали в ней не участвовать.
Разумеется, война была империалистической, разумеется, гнить в окопах - не
самое лучшее занятие для молодого поколения, но все же, когда воюет и
страдает весь народ, говорить о ненужности войны вредно и даже подло.
Потому в студенческих спорах Андрей занимал оборонческую позицию, но от
партийных интересов был далек.
Но судьба, как бы узнав о его намерениях, за день до того, как Андрей
подал прошение об отпуске из университета, наградила его страшными болями
в животе. Два дня Андрей терпел, на третий ему стало так плохо, что
квартирная хозяйка вызвала врача. Врач тут же определил аппендицит, причем
в опасной, запущенной стадии. Андрея отвезли на "скорой помощи" в больницу
и сделали ему операцию. Аппендицит был гнойным, он прорвался как раз во
время операции, и началось было заражение. Только через две недели Андрей
оправился настолько, что смог написать письма в Симферополь и Ялту, в
которых сообщал про аппендицит в тонах юмористических, как о пустяковом
недомогании.
Но он провел в больнице еще неделю, прежде чем вернулся на квартиру.
Сентябрь подошел к концу, к удивлению Андрея, деревья стояли желтые, в
Москве прибавилось военных и больше стало легкораненых. Наступление в
Галиции ничем не закончилось, война стала обыкновенной, вечером к нему
зашел приятель и сказал, что Никифорова с третьего курса убили на Дунайце,
а еще один студент с их курса застрелился, потому что вернулся слепым и
невеста от него отказалась.
Врач посоветовал Андрею взять небольшой отпуск для поправки здоровья
и, узнав, что родственники Андрея живут в Крыму, сказал, что это лучший
выход из положения.
Утром 6 октября Андрей послал телеграмму тете Мане и Лидочке, потом,
подумав, еще одну - отчиму. И в тот же день после обеда получил телеграмму
от тети Мани.
Телеграмма была неожиданной не только потому, что он не ждал ответа,
но потому, что такое может случиться лишь с другими, о таком можно
прочесть в газете или в романе. Но с нами такого не бывает.
Телеграмма гласила:
Приезжай немедленно. Ялте несчастье Сергеем Глашей. Мария.
* * *
Тетя Маня встречала Андрея на вокзале. Видно, она начала плакать
задолго до прихода поезда, нос ее был малиновым, глаза сузились за
распухшими веками.
- Какое счастье, что ты достал билет, - сказала она, увидев Андрея.
- Тетя. - Андрей поставил чемодан, и тетя прижалась к его груди. -
Тетя Маня, скажи, что случилось? Я же не знаю.
- Я тебе послала телеграмму. Разве ты не получил?
- В телеграмме было сказано только про несчастье. Я не знаю - какое!
- Глаша в ужасном состоянии.
- Глаша? Что с ней? А Сергей Серафимович?
- Я не представляю. Господин Вревский думает, что они утащили его с
собой.
- Кто? Зачем?
- Чтобы пыта-а-ать...
Тетя начала неудержимо рыдать, и Андрею было неловко, что все на них
смотрят, и он постарался увести тетю с перрона. Пришлось нести чемодан и
одновременно поддерживать Марию Павловну.
Только дома, отпоив тетю валерьянкой и положив ей на лоб холодное
полотенце, Андрей смог добиться связного рассказа.
Случилось все четвертого числа. Ночью.
Ночь выдалась темная, ненастная, с дождем. Никто ничего не слышал и
не видел, а следы, если и были, смыло. На рассвете татарин, который
разносит хворост для растопки, увидел в переулке Фильку, пса Берестовых.
Пес был ранен и истек кровью. Он смог выползти на улицу, словно хотел
позвать на помощь. Татарин побежал к дому Берестовых, стал кричать, но
никто не откликнулся. Татарин не посмел зайти внутрь, но на его крики
сбежались соседи, и вскоре пришел околоточный. В доме нашли только Глашу,
она была страшно избита и изранена. Видно, грабители думали, что она
умерла, и потому оставили ее. Она так и не пришла в себя. Положение ее
настолько серьезно, что врачи думают, что она недолго протянет.
Рассказ тети Мани прерывался слезами, Андрей ходил по комнате, курил
папиросу за папиросой, а тетя была так расстроена, что даже не заметила,
что племянник начал курить.
Сергея Серафимовича не нашли. В кабинете его были следы отчаянной
борьбы, весь ковер в крови, отчим сопротивлялся: отыскали вырванную с
мясом пуговицу от его пиджака, мебель перевернута, в одном месте ковер
отогнут и вскрыты половицы.
- Половицы? - тупо повторил Андрей.
- Да, следователь считает, что у Сергея Серафимовича был тайник. Там
такая ниша, в ней могла уместиться шкатулка. Следователь считает, что
грабители пытали Сергея Серафимовича, чтобы он признался, где хранит
ценности.
Андрей более не слышал тетю. Он уже знал, что рассказ ее - чистая
правда, потому что он, Андрей, видел этот тайник и даже знал, что в
шкатулке хранились драгоценности. Все это было правдой, глупой, нелепой -
так не бывает, - но правдой.
Больше тетя ничего рассказать толком не могла. Дядю ищут в
окрестностях Ялты, полицейские прочесали лес за верхней дорогой, но ничего
не нашли. Господин следователь Вревский уверен, что преступление - дело
рук дезертиров. В районе Ялты замечена банда дезертиров, которые
уклоняются от мобилизации и уже дали знать о себе дерзкими нападениями.
Сама Мария Павловна два дня провела в Ялте, но не в доме отчима -
"Боже меня упаси", - а в пансионате. Но далее ждать она не могла - в
Симферополе, в госпитале, ее ждали неотложные дела.
Было еще светло, и Андрей сказал, что он сразу едет в Ялту. Тетя
велела подождать. Андрей решил было, что она боится остаться одна, и
потому хотел пойти к Беккерам и попросить Нину побыть с тетей, но тетя
ждала совсем иного. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге появился
возмужавший усатый Ахмет. Ничего не говоря, он подошел к Андрею и обнял
его.
Потом сказал:
- Я позвал Нину Беккер, она побудет с вами. Вы, Мария Павловна, не
беспокойтесь. А мы поехали.
- С Богом, - сказала тетя, которой, оказывается, Ахмет еще утром
обещал отвезти Андрея в Ялту, если сможет освободиться.
У калитки стоял новый автомобиль, длинный, мощный, черный, как сама
ночь, и сверкающий металлическими деталями, как южное небо звездами.
- Это что такое? - спросил Андрей.
- Моя новая пролетка. Больше пока ничего не могу добавить, - сказал
Ахмет. - Поехали. С ветерком.
Автомобиль сразу взял с места. Ахмет вел его уверенно и лихо,
стараясь показать Андрею, чего он достиг в новом умении.
- Что в Ялте? А то тетя ничего толком не рассказала, - спросил
Андрей.
Ахмет повторил тетин рассказ. Ничего больше он не знал. Но в его
изложении не было тетиной надежды на благополучный исход, и потому все
было проще и трагичней.
- Ты тоже думаешь, что это дело рук дезертиров?
- Слушай, время изменилось, понимаешь? Война идет, жизнь стала
копейка. Только это не дезертиры. Я про них спрашивал. Они ни при чем.
- Откуда ты знаешь?
- Там мой брат двоюродный. Они не убийцы. Они за белого царя воевать
не хотят.
- Но их поймают и могут расстрелять. Странно...
- А ты кто? - спросил Ахмет. - Ты не дезертир? Твои товарищи
проливают кровь во славу империи. А ты сидишь в Москве и кушаешь пирожные.
Не морщись, я тоже дезертир. Мой папа большие деньги дал, чтобы от призыва
меня освободить. Плоскостопие у меня нашлось, представляешь, как смешно?
- Но нельзя же вечно сидеть в горах.
- А кто говорит - вечно? Эти люди - наша будущая армия.
- Какая армия?
- Армия моего народа, татарская армия Крыма. Ваш Суворов Крым у нас
отнял, а вы думаете, что он всегда русский был.
- Ну это было тысячу лет назад.
- Раньше мы тоже так думали. Если хочешь, я тебя на собрание
национальной партии свожу, только ты ничего не поймешь, там по-татарски
говорят. Ты мне скажи - Россия за что борется? За демократию и свободу,
да?
- Формально да.
- Вот именно, что формально, все-таки ты не дурак. Не зря я тебя
люблю. А на самом деле она хочет других славян освобождать, тех, которых
австрийцы обижают. А может быть, она лучше своих освободит? Поляков,
финнов, татар, чухонцев, а?
Не сами слова Ахмета звучали странно. Подобные речи Андрей уже слышал
в Москве, хотя собственного отношения к ним у Андрея не было. Империя
казалась настолько незыблемой, хоть и крайне несовершенной, что
прекращение ее выходило за пределы сознания. Это было все равно что
отменить христианство - Андрей мог читать о зверствах инквизиции, о
воровстве и прелюбодеяниях попов, мог месяцами не заглядывать в церковь,
но она оставалась естественной частью жизни, как воздух и море.
- Ну освободитесь, - сказал Андрей. - А дальше что? Сделаете свое
правительство, своих полицейских, а все равно Крым живет Россией. Кому вы
будете продавать виноград и сдавать квартиры?
- Можно подумать, что это ты извозчик, а я студент. Пускай все
приезжают. И русские, и турки, и англичане. Мы всем продадим виноград и
еще таких понастроим отелей, что из Америки приедут.
- У них есть Гавайские острова.
- Если тебе нравится приезжать, значит, им тоже понравится.
- А что вы сделаете со мной, с тетей Маней, с Беккерами?
- Кто хочет, пускай уезжает, кто хочет - пускай живет. Тетя Маня
останется, мы ее уважаем.
- Глупо это все и наивно, - сказал Андрей. - Хватит двух дивизий,
чтобы всю вашу независимость растоптать. Придут казачки, ударит из
крупного калибра "Императрица Екатерина", вот и кончилась ваша
независимость. Будет только лишняя кровь и жертвы.
- Любопытно бы тебя послушать Вашингтону.
- Кому?
- Вашингтону. Или лорду Байрону. Им бы сказать - у Англии есть
линкоры, а у Турции янычары. Пускай греки и американцы живут как жили,
иначе будет кровь и жертвы.
- В то время не было линкоров.
- Вот видишь, когда ответить нечего, придираются к мелочам.
- Но вас же мало! Среди татар почти нет политиков, адвокатов, ученых,
наконец! Кто создаст цивилизованное государство?
- А зачем нам цивилизованное государство? У тебя и у меня совсем
разное понимание цивилизации. Для меня мечеть - цивилизация, а для тебя
церковь. Для тебя пристав - цивилизация и казаки - цивилизация, а для меня
дворец в Бахчисарае и Коран.
- Ты тоже споришь не по существу. Оттого, что вы разрушите церкви, вы
не станете умнее.
- А может, и не разрушим. В Турции есть церкви.
- А погромы армян - это цивилизация?
- А погромы евреев - это цивилизация?
Они почти кричали, а мотор авто рычал спокойно, ровно, и, когда
наступила неловкая пауза, Андрей подумал, что за рулем сложной современной
машины, которую он сам водить не умеет, сидит татарчонок, с которым они
еще недавно дрались в гимназическом саду и который, может быть, прав,
потому что если империя не выдержит этой войны и рухнет, то на развалинах
ее, как на развалинах Римской империи, возникнут другие государства,
большие и маленькие, которые почитают себя вправе быть независимыми и
добьются этого права, а какое-то из них через пятьсот лет создаст новую,
свою, скажем мордовскую, империю. Какое право у него, Берестова, волей
судьбы жителя этой татарской страны, претендовать на владение этими
темными горами, этими золотыми октябрьскими лесами, этим крутым берегом?
Но такое понимание и примирение с историей вызывало в самом же желание
спорить и сопротивляться будущему, которое пугало, потому что никак не
исходило из установленного и упорядоченного прошлого.
- У нас выгодное положение, - сказал Ахмет. Он копировал кого-то,
своего наставника, вождя, который вложил в него эти слова и мысли. - Если
перекопать перешеек за Джанкоем и восстановить крепость у Арабатской
стрелки, Россия может кинуть против нас несколько дивизий, но они в Крым
не прорвутся. Финнам никогда не добиться независимости - у них с Россией
слишком большая общая граница - маленькому народу такую длинную границу не
защитить. А мы, татары, всегда этим пользовались. Помнишь, как царица
София посылала к нам своего любовника князя Гагарина?
- Голицына.
- Вот именно. Войско, обессиленное в степях, наталкивалось на
Перекоп. Вот и конец похода.
- У вас все рассчитано.
- Мы думаем, - сказал Ахмет.
- А каковы планы Турции? - спросил Андрей.
- Турки - наши старшие братья, - ответил Ахмет. - Скоро Турция
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг