у Андрея есть родственники, неприлично их обижать.
Евдокия Матвеевна поцеловала Андрея на прощание и попросила, если
успеет, заглянуть еще перед отъездом.
* * *
Глаша не спала, ждала Андрея на кухне.
- Дует-то как, - сказала она. На столе стоял самовар, но Андрей от
очередного чая отказался. На кухне было душновато. Глаша, которая умела
шестым чувством угадывать настроения и мысли Андрея, сказала:
- Можно в сад пойти или на веранду. Но, боюсь, ветер сильный.
Ветер и в самом деле был силен. Он нес по городу пыль и сорванную
листву деревьев.
Глаша открыла окно, и ветер начал рвать занавески. Было тревожно и
даже страшно.
- Сергей Серафимович тебе письмо оставил. Ты его прочти, - сказала
Глаша. - Может, захочешь чего спросить, я тебе отвечу.
Андрей понял, что их отношения изменились, как будто Глаша стала
вдвое старше, а он еще помолодел. И даже странно было видеть ее плечи,
которые он целовал.
Глаша принесла сверху письмо.
Андрей прочел его.
Дорогой Андрюша!
Возможно, приехав, ты опять не застанешь меня, но на этот раз по
моей вине. Сейчас я очень занят. Война, а тем более война страшная,
втянувшая в свою мясорубку весь цивилизованный мир и доказавшая, что
этот мир так далек от цивилизованности, требует моего участия. Не в
прямом смысле участия в убийстве, а в попытках спасти человеческие
ценности, которым грозит гибель. В этом моя высшая функция, и я
полагаю, что уже наступит время нам с тобой спокойно сесть и
по-мужски все обсудить. Я пишу тебе это письмо, потому что убежден,
что в силу своего воспитания, окружения и пределов сознания ты еще не
готов к тому, чтобы осознать свое место в разразившихся событиях. Так
что послушай меня. Ты можешь мне не поверить, можешь даже, если ты
захвачен патриотическим психозом, презреть это письмо, но надеюсь,
что ты достаточно умен, чтобы дочитать его и сделать для себя выводы.
Постарайся вспомнить наш разговор годичной давности, когда я
убеждал тебя, вчерашнего гимназиста, что вскоре грядет мировая война.
Тебе трудно было поверить в это, и ты постарался объяснить мои слова
старческими причудами. К сожалению, сегодня ты должен признать, что
мои предсказания точно сбылись и первая кровь уже льется в Восточной
Пруссии, на Марне и в Галиции, уже пал Брюссель и гибнут сокровища
европейской культуры, уже близок к гибели Белград. Завтра этот
конфликт, разгораясь, втянет другие страны - Турцию, Японию, Италию и
даже Румынию. В этом нет тайны, и если бы ты занимался изучением
политики, ты понял бы, что политика подчиняется довольно простым
законам, за которыми стоят интересы экономические. Так как я случайно
узнал, что ты хоть и не очень активный, но эсдек ("меньшевик"?), то
ты должен был слышать об этих законах, которые, в частности,
проповедовал Карл Маркс, известный тебе бородатый немецкий философ и
экономист.
Более того, изучение состояния науки и техники, достижения
которой брошены на уничтожение людей, позволяет сделать твердый
вывод: именно в ближайшие годы технические средства сделают громадный
скачок вперед и навсегда изменят лицо Земли. Могу назвать тебе, без
опасения ошибиться, левиафанов грядущих боев: это будут дирижабли и
аэропланы, которые будут сеять смерть с неба на мирные города, это
будут орудия, способные забросить снаряд за сто верст, это будут
блиндированные машины, неуязвимые для пуль и снарядов, которые будут
крушить человечков, как муравьев. Меня пугают возможности войны
химической, о которой ты даже и не подозреваешь . Эта война приведет
к тому, что воюющие стороны, лишенные понятия гуманизма, будут
выпускать на позиции противников облака смертельных газов и тысячи
людей будут умирать в корчах. В то же время я предвижу (а это
предвидение также основывается на трезвых научных расчетах и моем
знакомстве со многими ведущими учеными Земли), что война эта, при
определенном равновесии сил, затянется на годы и превратится в войну
позиционную, то есть армии зароются в землю и будут взаимно
истреблять друг друга без надежды продвинуться вперед. Любая попытка
прорыва будет заканчиваться поражением. Могу дать тебе пример,
который происходит у нас на глазах: наше вторжение в Восточную
Пруссию при слабости вооружения российской армии, плохих офицерах и
выживших из ума придворных генерал-адъютантах захлебнется и кончится
катастрофой.
Судьба России в этой войне прискорбна. Менее развитая, менее
богатая, чем ее европейские союзники и противники, она станет
поставщиком трупов, которыми будет мостить подступы к позициям
германцев. Молодой и хищный имущественный класс страны начнет
сказочно наживаться на народной крови, что вызовет не только
напряжение и возмущение в обществе, но и по прошествии нескольких лет
приведет к невиданным катаклизмам в пользу радикальных авантюристов.
Дальнейшую судьбу России я боюсь предугадывать, потому что никакой
научный анализ не в состоянии выявить, к чему приведет Россию война.
Все это я пишу тебе для того, чтобы ты трижды подумал, прежде
чем принять участие в бойне в качестве куска мяса. Не обижайся,
именно в такой роли тебя рассматривает наше увешанное орденами и
аксельбантами верховное командование. Высокая миссия историка -
наблюдать события и трактовать их к пользе грядущих поколений. Нет
ничего грустнее, нежели образ историка, служащего лишь сегодняшнему
моменту и сотворящего ложь в угоду сильным мира сего. Даже беды и
трагедии славянского средневековья могут стать наглядным уроком для
потомков. Мировая война, которая бушует сегодня, урок вдвойне
знаменательный при условии, если летописец эпохи сохранит трезвую
голову и умение подняться над повседневностью. Зная тебя, я почти
убежден, что и ты был захвачен угаром первых дней войны и
шапкозакидательскими настроениями черни. Возможно, и ты махал флажком
возле английского консульства либо шагал в нестройных рядах
манифестантов рядом с лавочниками, черносотенцами и верными престолу
городовыми. Но это - вчерашний день и вполне понятное заблуждение
молодого человека. Теперь у тебя есть время одуматься и отойти от
схватки. Мои надежды связаны именно с тобой, с тем, как ты, возмужав,
сможешь занять мое место в системе этого мира. Время рассказать тебе
обо всем приближается. Полагаю, что тогда ты поймешь меня и то, что
откроется тебе, не испугает и не удивит тебя настолько, чтобы ты
спрятался в скорлупу неучастия. Каждый из нас должен нести свой
крест, и я в будущем не предлагаю тебе легкой и спокойной жизни, но
вижу в ней высокое предначертание.
Если до зимы ты не сможешь вновь посетить меня, то я сам приеду
к тебе в Москву.
Помни о том, что ты должен сделать в случае, если я внезапно
умру или исчезну.
Обойдись бережно с Глашей. Ей по твоей вине было несладко. Она
болела. Но она тебя не осуждает и любит.
Искренне твой,
С. С.
* * *
Письмо было напечатано на пишущей машинке, что было непривычно для
письма - на машинках печатали лишь документы, и то не всегда. Но отчим
старался использовать удобства прогресса.
- Ты его потом еще прочти, - сказала Глаша. - Я думаю, что такое
письмо сразу не поймешь.
- Ты его читала?
- Нет, но знаю, о чем оно. Сергей Серафимович мыслей от меня не
скрывает. Иди спать, тебе завтра трудная дорога.
Глаша была права - письмо, хоть разумность его Андрей во многом
признавал, было настолько абстрактнее его собственных мыслей и
переживаний, что и думать о грозных предсказаниях отчима не хотелось.
- Я поднимусь наверх, - сказал Андрей. - Погляжу на Ялту.
- Пошли, - сказала Глаша. - Только ветер там большой.
Они поднялись на второй этаж. Дверь в кабинет была заперта. Они вышли
на веранду. Ветер дул упруго и постоянно. Море скрылось во мгле, но на
небе сквозь редкие несущиеся тучи проглядывали звезды.
- Из Турции ветер, - сказала Глаша. - А может, из Египта.
Здесь разговаривать о вещах сокровенных было легче, чем на кухне. В
темноте лицо Глаши было едва различимо, только когда она говорила,
блестели белки глаз и зубы.
- Тебе из-за меня нехорошо было, - сказал Андрей. - Прости.
- Глупый ты, - сказала Глаша. - Я на тебя не сердилась.
- А Сергей Серафимович?
- Я тебе писала. Он огорчен был. Любит он меня.
- Как?
- Как муж любит. И я его люблю. Если бы это у меня с другим было, он,
может быть, рассердился, но не стал бы так огорчаться. Ведь в его глазах я
тебе как мачеха. В этом грех.
- Какая ты мне мачеха...
- Я тоже понимаю.
Андрей приблизился к Глаше, протянул руку, но Глаша почувствовала,
что Андрей словно выполняет давно взятый на себя долг. Она отошла на шаг и
сказала:
- Как будто сто лет прошло.
Потом, как бы утешая Андрея, она поцеловала его в щеку, так, что
получился не поцелуй, а знак душевного расположения.
- Лидочка твоя красивая, - сказала Глаша. - И добрая, по-моему. Ты бы
видел, как она меня уговаривала ее не выдавать, что она это варенье нам
принесла. Но я думаю, что она пришла из любопытства. Ей хотелось на нас
поглядеть.
- А мне об этом не написала.
- И понятно. Пошли, что ли, вниз?
- Сейчас. А ты давно отчима знаешь?
- Куда давнее, чем ты думаешь.
- Я еще не родился?
- В этот дом я пришла, когда твоя мама умерла. Сергей Серафимович все
делал для нее: и лучших врачей привозил, и лекарства из Швейцарии. Он меня
раньше знал... но пока твоя мама в этом доме жила, я здесь не жила.
- А кто мой отец?
- Сергея Серафимовича товарищ.
- Но почему имя сказать нельзя? Ведь в наши дни не бывает тайных
рождений и загадок. Мы же не в средневековье живем.
- Захочет Сергей Серафимович, расскажет. Потом, когда ты будешь к
этому готов.
- Но почему я не готов? Мне девятнадцать лет, я, может быть, завтра
уйду в армию и погибну. Почему за меня кто-то может решать?
- А за человека всю жизнь решают. Те, кто сильнее, или те, кто больше
знает. Это от возраста не зависит. За меня тоже решали.
Глаша первой пошла с веранды. Андрей спросил ее вслед:
- Сергей Серафимович писал, что ты болела. Что с тобой случилось?
Глаша уже начала спускаться по лестнице.
- Выключи верхний свет, - сказала она.
Андрей повернул выключатель, и свет на верхней площадке погас.
- Ты не ответила, - сказал он. - Может, я могу помочь. Из Москвы.
Лекарство прислать.
- Нет, - сказала Глаша, остановившись внизу лестницы. - Не поможешь
ты, мой дорогой. У меня болезни женские.
- Но и от них бывают лекарства. В конце концов, почему ты должна меня
стесняться?
- А правда, чего? - сказала Глаша с неожиданным раздражением. Они уже
спустились вниз. Она обернулась к Андрею: - Выкидыш у меня был, вот что.
Еле отходили. Зимой. Нельзя мне рожать, оказывается.
Андрей ничего не ответил. Он не сразу понял.
Глаша пошла на кухню. Он видел ее в открытую дверь. Вот она подняла
самовар и понесла его в угол, на железный лист.
- Ты хочешь сказать... - Андрею не хотелось верить. Но нельзя было
уйти, не узнав.
- Ничего я не хочу сказать, Андрюша, иди спать. От тебя был выкидыш.
А я думала - ребеночек родится. Так что у Сергея Серафимовича были
основания на меня сердиться. Но если бы не его забота, я бы померла.
- Но почему ты ничего не сказала? Мне! Почему не написала?
- Чтобы ты возненавидел меня? Старая баба, соблазнила мальчика, и
теперь он, совестливый, должен свою любовь к молоденькой забыть? Даже если
бы был ребеночек, я бы тебе в жизнь не сказала. Да нельзя, значит, мне...
- Прости, Глаша.
- Иди спать, дурачок. Мне еще надо прибрать. Иди-иди, не приближайся
даже и поцелуев мне твоих не надо - сам понимаешь, что все сгинуло.
Андрей прошел к себе в комнату, и у него было ощущение конца света -
завершения прошлой жизни. Он лежал на узкой кровати, смотрел, как бьются
под ветром занавески открытого окна, и понимал, что больше никогда ему не
лежать на этой кровати и не слышать поутру, как Глаша созывает кур, как
сухим голосом отдает ей хозяйственные распоряжения отчим, потом берет
велосипед и уезжает куда-то по делам... "Она страдала и была близка к
смерти из-за меня! И я ничего не почувствовал, не понял, только избегал
ее. Она благородная женщина, а я мелкий мерзавец!"
Глаша вошла без стука. Она была одета. Подошла к его кровати,
наклонилась и поцеловала - в губы, горячо и долго. Потом с силой рванулась
из его рук, выпрямилась, нервно коротко засмеялась и сказала:
- Спокойной ночи, коханый мой.
И ушла, захлопнув за собой дверь.
Андрей думал - встать ли, пойти ли к ней в комнату. Но понимал, что
не нужно, даже если Глаша ждет его прихода.
Утром Глаша разбудила Андрея и сказала, что от Ялты до Симферополя
теперь ходит авто. Только надо успеть подойти к девяти к "Франции".
Ветер не улегся, но был спокойнее. Глаша дала ему на дорогу слив и
абрикосов. Они обсуждали, когда он приедет, - все зависит от того,
останется ли он в университете.
- Оставайся, - сказала Глаша уверенно, - нельзя тебя убить. На войне
первым делом таких, как ты, мальчиков убивают. За что тебе в таких же
германских мальчиков стрелять? Они тебя не обижали.
- Ты не понимаешь, - сказал Андрей. - Речь идет о судьбе демократии.
- И европейского славянства, и защиты бельгийских деревень от
гуннских насильников. Ты чего мне газеты пересказываешь?
Глаша проводила его до калитки. Филька сидел рядом, смотрел, склонив
набок голову.
* * *
Когда Андрей вернулся в Москву, его ждало письмо от Лидочки,
отправленное из Батума, в котором она рассказывала ему о перипетиях их с
Маргаритой путешествия. В нем она призналась: "Рита все знает о нас. Но
она моя лучшая подруга, и я ей все рассказываю. Не сердись". Лидочка
писала, что ждет, как Андрей ее встретит в Москве. Ждет с нетерпением.
Ждет не дождется - ведь она никогда не была в Москве.
Но осенью она в Москву не приехала.
Глава 4
ОКТЯБРЬ 1914 г.
В августе Лидочка в Москву не приехала. Как следовало из печального
письма, ее невольная одиссея с Потаповыми закончилась только двадцать
третьего августа, и возвращались они не на "Левиафане", а совсем на другом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг