объявлен германский ультиматум России с требованием прекратить
мобилизацию. Россия отказалась. Ей была объявлена война. 2 августа
Германия потребовала у Бельгии пропустить ее войска, чтобы нанести удар по
Франции, а на следующий день объявила войну Франции.
Но тут отлично продуманная Германией схема начала давать сбои...
Англия потребовала не нарушать нейтралитет Бельгии. Германия в
растерянности молчала - ведь Англия должна остаться нейтральной!
Не получив ответа от Германии, Англия также вступила в войну. Зато
Италия, казалось бы верный член Тройственного союза, вступить в войну на
стороне Германии не пожелала.
Кайзер Вильгельм был в бешенстве. На телеграмме германского посла из
Лондона об объявлении войны он написал: "Англия открывает свои карты в тот
момент, когда ей кажется, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном
положении".
Кайзер был прав. Но его правда станет очевидной лишь через четыре
года, когда Германия подпишет капитуляцию.
* * *
Прогремевший на весь мир роковой выстрел боснийского патриота Гаврилы
Принципа до озера не докатился, как не докатился в свое время звон мечей и
свист стрел под Грюнвальдом. Только через неделю, будучи на почте в
Белозерске, Иорданский узнал об этом событии и привез последнюю
вологодскую газету. Но трагедия в Сараево не оказала влияния на жизнь
экспедиции, так как старик Авдеев убедил своих соратников в обыденности
таких событий на бурных Балканах. Насколько Андрей не был готов к
последствиям рокового выстрела, можно судить по строкам в письме Лидочке,
которое он отправил через неделю и которое она получила уже после начала
войны. Там Андрей написал буквально: "Как трудно здесь, в краю привольных
лесов и зеленых лугов, думать, что где-то в мире прогремел выстрел и
пролилась кровь на белый мундир случайной жертвы".
Лидочка получила письмо Андрея с опозданием, потому что в начале
июля, за несколько дней до ультиматума Сербии, объявленного
Австро-Венгрией, господин Потапов с дочерью Маргаритой, также успешно
закончившей гимназию, прибыл на своем "Левиафане" в Ялту и уговорил
Иваницких отпустить Лидочку с ними на Кавказ, куда пароход отправлялся по
торговым надобностям. Известие о начале войны застало Лидочку в Поти.
Андрей узнал обо всем только к середине июля. Правда, к тому дню
напряжение и тревога, разливавшиеся по Европе, проникали все глубже в
беспредельные пространства России. Разумеется, в белозерской тиши
неизвестно было о патриотических манифестациях в Петербурге либо
австрийских угрозах в адрес Сербии, но даже приходившие с большим
опозданием вести из Вологды несли в себе ощущение катастрофы.
Археологи в те дни трудились энергичнее, чем раньше, как бы стараясь
приглушить трудом свои тревоги. Дни стояли жаркие, напоенные ароматом
скошенной травы и сладких цветов, вода в озере прогрелась настолько, что
даже княгиня Ольга в предвечерние часы опускала свое плотное тело в эту
парную взвесь, а молодежь спасалась в воде, подобно жеребячьему табуну,
преследуемому слепнями.
Угловатая Тилли на удивление хорошо плавала, и вечером 17 июля после
ужина она предложила Андрею переплыть на дальний берег озера, чтобы
набрать там расцветших кувшинок.
С помощью Андрея Тилли набрала большой букет. Тяжелые плотные головы
цветов свисали со стеблей, похожих на вареные зеленые макароны. Волосы
Тилли были мокрые, они прилипли к худеньким плечам, и белые кувшинки,
прижатые к груди, сделали ее похожей на русалочку. Андрей сказал ей, что
она похожа на русалку. Тилли смотрела на него не отрываясь, на длинных,
слипшихся от воды ресницах висели маленькие капельки воды. Вдруг Тилли
широким театральным жестом отбросила букет в сторону и сказала:
- Потом я сплету из них белый венок.
Очевидно, это была цитата из какого-то неизвестного Андрею
символиста. Тилли пошла вверх, Андрей - за ней.
- Заклание, - сказала Тилли, не оборачиваясь. - Я - древняя жертва.
Они отошли от воды, за орешник. Между ним и вековым еловым лесом
тянулась узкая, недавно скошенная поляна. На краю ее стояла копна сена.
Неловко раскидывая на бегу ноги, будто никогда раньше ей не
приходилось бегать, Тилли побежала к копне, с разбега упала на нее лицом и
раскинула длинные руки, будто сраженная пулей. Андрей подошел и сел рядом.
Матильда перевернулась на спину и зажмурилась оттого, что луч солнца,
опустившегося к самому лесу, ударил ей в глаза. Быстро дыша, она сказала:
- Я твоя.
Андрей наклонился и поцеловал темное от загара горячее плечо. Дрожь
прошла по телу девушки, и она обхватила Андрея руками и привлекла к себе.
Он целовал ее в жестко сжатые обветренные губы. Тилли стонала,
отворачивала голову, царапала ему спину и шептала о судьбе, бросившей их в
объятия, о вечности любви и, главное, о том, что она принадлежит Андрею, и
только Андрею.
- Ты мой первый! - шептала она. - Я берегла, берегла себя, я клянусь,
что сберегла себя!
Голые ноги были горячими, словно раскаленными, сено кололось, в нем
почему-то было много сучков, и Андрей успел удивиться, что в такой момент
думает о сучках.
Купальный костюм Матильды был снабжен множеством пуговичек, и Андрей
старался расстегнуть их, а Матильда не помогала ему и умоляла быть с ней
нежным и не презирать...
Когда она поняла наконец, что обнажена и беззащитна, то вдруг страшно
испугалась и принялась отталкивать Андрея, заплакала и громко сказала:
- Ты же на мне не женишься! На таких, как я, не женятся!
Андрей молча и упрямо боролся с ее руками, с ногами, превратившись в
насильника, и, поняв, что не может более противостоять его натиску, Тилли
заплакала и сквозь слезы повторяла:
- Ты никогда на мне не женишься! Ты только хочешь меня обесчестить...
- И в этой нелепой, пыхтящей, потной борьбе Андрей вдруг, так и не
достигнув желаемого, почувствовал облегчение. Экстаз миновал, и сразу
стало стыдно за себя и за эту заплаканную длинноносую интеллигентную
девушку, которой из-за неопытности Андрея удалось отстоять свою честь.
Андрей отстранился от Тилли и сел, прислонившись спиной к копне. Ее
обнаженное бедро было перед глазами, и Андрей отвернулся. Матильда
всхлипнула и замолчала.
- Ты сердишься на меня? - спросила она через некоторое время.
- Нет.
- Ты сердишься, я знаю, ты сердишься. Я оскорбила тебя как мужчину. Я
так стремилась к тебе, но не думала, что это так страшно. Ты должен понять
и простить меня.
- Пойдем, - сказал Андрей. - Скоро ужин. Нас ждут.
- Ну как ты можешь говорить об ужине! Значит, ты в самом деле меня
презираешь.
- Честное слово, я к тебе хорошо отношусь. Ты хорошая, и у меня нет
оснований тебя презирать.
Матильда глубоко вздохнула и сказала:
- Иди ко мне. Я постараюсь быть покорной.
Андрей поднялся. Стараясь не глядеть на нее, он отошел на несколько
шагов. Он услышал, как зашуршало сено. Матильда, не дождавшись его,
поднялась и приводила себя в порядок.
Они вернулись в лагерь экспедиции перед самым ужином, исцарапанные
сеном, искусанные комарами, опасаясь, что остальные догадаются, а княгиня
Ольга выгонит их из экспедиции, как тех легендарных студентов, которые
были изгнаны из авдеевского рая лет пять назад, потому что "обесчестили
экспедицию".
Но никто не заметил их прихода. Потому что еще час назад в экспедицию
приехал сотский из той деревни, где Авдеев нанимал рабочих, и сказал, что
в губернии объявили частичную мобилизацию.
После этого раскопки продолжались почти неделю, но всем стало ясно,
что полевой сезон завершается. Чиновники беспокоились, что их разыскивают.
Иорданский на следующее утро уехал в Белозерск, чтобы узнать новости.
Профессор Авдеев к глубокой обиде обнаружил, что его верные ученики ставят
сегодняшние политические дрязги выше интересов вечной истории. Выйдя на
следующее утро на раскопки, Андрей долго сидел неподвижно на краю траншеи,
размышляя о тех, кто находился далеко, и беспокоясь о них, потому что
воображение рисовало ему страшные морские сражения у берегов Ялты,
турецкие и австрийские дредноуты, обстреливающие крымские берега. Потом он
принялся за работу, ему повезло - он отыскал россыпь ржавых наконечников
стрел, но эти наконечники говорили о сегодняшнем и вечном насилии, крови и
жестокости войны. Он совершил непростительный для археолога проступок -
засыпал эти ржавые железки землей и затоптал эту могилу. Никто не заметил
варварства.
Вскоре пришла Тилли, которая принесла крынку холодного молока и
кружку. Она знала, что Андрей любит молоко. Часто моргая, она смотрела на
Андрея, потом набралась храбрости и прошептала, что он - ее избранник.
- Сегодня, - сказала она. - Я решилась. Я буду твоей. Сегодня. Прости
меня, что я так плохо вела себя вчера.
Андрею не хотелось молока, но он выпил кружку под ее влюбленным
взглядом.
- Наверное, надо будет уезжать, - сказал он.
- Я не могу думать об этом, - прошептала Тилли.
В раскоп спрыгнул палеограф Россинский, увидел крынку и сказал:
- Вот хорошо. А то жара несусветная.
Трясущимися от злости руками Тилли налила ему в ту же кружку:
палеограф не имел права вторгаться в мир ее мечтаний.
- Иорданский вернулся, - сказал Россинский. - Теперь уже полная
мобилизация.
- Это еще ничего не значит, - ответила Тилли с вызовом, будто
мобилизацию Россинский устроил ей назло.
- Мобилизация слишком дорого обходится государству, чтобы проводить
ее ради сотрясения воздуха, - сказал палеограф. - Я пойду, Иорданский
привез газеты и слухи. Говорят, что австрийские войска уже подходят к
Белграду.
Он вернул кружку Тилли и полез из раскопа.
Андрей сунул рабочий нож за пояс.
- Ты тоже пойдешь туда?
Она приблизилась к Андрею так, что касалась его грудью.
Если бы не Тилли, Андрей, может быть, возвратился бы домой вместе с
экспедицией. Но мысль о неизбежном развитии романа подвигла Андрея на
немедленные действия.
После ужина, когда все сидели за столом и горячо спорили, но не о
князе Мстиславе Удалом и даже не о варяжской теории, а о национальном
характере пруссаков, которые, вернее всего, бросятся на поддержку своих
родственников - австрияков, а также о несчастной судьбе южных славян, еще
томящихся под гнетом выжившего из ума Франца-Иосифа, Андрей тихо прошел к
себе в палатку и собрал заплечный мешок. К счастью, он не брал в
экспедицию чемодана.
Когда он вышел и крадучись пошел прочь от навеса, то прощальный
взгляд его, которым он обозревал склон кургана и берег озера, упал на
патетическую тонкую фигурку Тилли, которая сидела на берегу и ждала своего
неверного возлюбленного, видно, окончательно решив сегодня ночью пасть
спелой вишней к его ногам. Андрей испугался, что Матильда обернется и его
увидит.
Он нырнул в высокую палатку, где складывали на столе находки и вели
их опись. Там он оставил записку Авдееву, что, к сожалению, ему надо
срочно возвращаться в Москву и он, не желая смущать остальных, сделал это
по-английски. Он надеется на прощение господина профессора и его супруги.
Затем он пошел по лесной дороге. Через час он миновал засыпающую
деревню и вышел на большак. От шагов поднималась сладковатая пыль, звенели
комары, неяркая на бесцветном небе луна часто скрывалась за быстрыми
ажурными облаками.
К ночи он был в Белозерске, переночевал в маленькой двухэтажной
монастырской гостинице, а на следующий день добрался до Вологды.
Там уже все было иначе. Дома были украшены флагами, по улицам ходили
возбужденные люди с трехцветными кокардами в петлицах. Андрей еле достал
билет до Москвы. Станция была переполнена народом, первый эшелон с
новобранцами уходил на запад, играли сразу десяток гармошек, голосили
бабы, гимназистки вручали новобранцам цветы. Кончалось 1 августа - в тот
день Германия объявила России войну.
* * *
Андрей предполагал сразу же уехать в Симферополь, но задержался в
Москве. Каждый день приходили все более ошеломительные новости. Лишь два
дня отважная Россия, поднявшая голос в защиту маленькой Сербии, оставалась
одна перед лицом могущественных врагов. У манифестов государя, наклеенных
поверх названий опереточных спектаклей на круглых афишных тумбах, а то и
на стенах домов, толпились люди. Наконец телеграф принес долгожданную
весть - Россия не одинока! Через два дня Германия начала войну против
Франции, и на следующий день гордый Альбион сообщил человечеству, что
встает на защиту демократии и свободы против немилосердных гуннов.
Андрей, захваченный общим порывом, был в манифестации возле
британского консульства и даже купил английский флажок, которым размахивал
в ожидании вышедшего к русскому народу консула, забыв о прошлогоднем
предсказании отчима. Страх за близких, охвативший Андрея под Белозерском,
быстро миновал, потому что любому человеку было очевидно, что германцы и
австрийцы перед лицом подобной боевой мощи и единения благородных наций не
продержатся и месяца. Наши части уже готовились к вторжению в Восточную
Пруссию, сербы отчаянно сопротивлялись, а бельгийская армия совершала
чудеса героизма.
Андрей готов был по зову сердца отправиться на войну волонтером, но
его усилия потребовались пока что в самом университете. В течение двух
недель Андрей с другими добровольцами участвовал в оборудовании госпиталя,
под который было выделено одно из университетских зданий. И работа эта
была нешуточная, так как в первые же дни обнаружилось, что в
бюрократической России существует громадный разрыв между благими
намерениями и возможностями. Все, от железных коек до постельного белья и
полотенец, надо было где-то доставать, выпрашивать, требовать, вымаливать
и лишь затем привозить и устанавливать.
Тем временем Андрей направил телеграммы тете Мане и Лидочке. От тети
Мани он получил ответную телеграмму:
Все благополучно. Буду работать в госпитале. Очень занята. Жду
приезда. Береги себя. Твой долг учиться.
Мария.
Андрей понял, что тетя боится, как бы он не пошел на фронт. Но Андрей
еще не решил, как принести наибольшую пользу Отечеству.
От Лидочки ответа не было. Зато через два дня пришло письмо от
Лидиной мамы. Видно, она уже знала о существовании Андрея и сочла
необходимым не волновать молодого человека в столь опасное и трудное
время. Евдокия Матвеевна писала, что Лидочка должна вернуться в Ялту в
начале августа.
Склоняясь к мысли о том, чтобы записаться в вольноопределяющиеся, по
примеру некоторых своих товарищей, чтобы успеть принять участие в
окончательном разгроме германских агрессоров и войти в Берлин вместе с
победоносными союзными войсками, Андрей все же решил сначала съездить на
родину. Ведь не исключено, что его участие в освободительной войне будет
роковым и до внезапной смерти он никогда более не увидит ни тети Мани, ни
прекрасной Лидочки, ни Глаши.
Не сказав никому в Москве о своем решении, Андрей с трудом раздобыл
билет до Симферополя. Движение войск, припасов и оружия по стране сразу же
нарушило привычную строгость расписаний, и Андрею пришлось простоять почти
час в кассе Курского вокзала, прежде чем он достал билет в жесткий вагон.
Тетю Маню Андрей чудом застал дома. Она как раз забежала домой из
госпиталя пообедать. Тетя располнела, серебряных нитей в ее темных волосах
стало больше, ноги опухли, и при ходьбе она переваливалась как утка. Она
была безмерно счастлива его приезду, потому что ее замучили подозрения, не
ушел ли Андрюша в действующую армию, где его сразит немецкая пуля.
Тетя призналась, что заготовила и хотела послать телеграмму, в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг