кто-нибудь зайдет и увидит.
Андрей прошел дальше, заглянул в актовый зал. От пола до потолка
возвышался портрет Александра Благословенного, именем которого была
названа гимназия. Александр был в высоких ботфортах, белых лосинах и без
головного убора. Вид у него был глуповатый, о чем раньше Андрей никогда не
смел догадываться. Андрей непроизвольно взглянул вверх. Там висела
громадная тяжелая люстра. Именно с ней было связано его преступление в
третьем классе. Тогда в зале заседал учительский совет, решавший вопрос об
исключении Коли Беккера, друга Андрея, который учился классом старше и был
пойман на тяжкой гимназической провинности - он подделал подпись классного
наставника в дневнике, потому что трепетал перед своим отцом. Надо было
совет сорвать, и они с Колей не придумали ничего лучше, как забраться на
чердак, потому что знали, что один из болтов, крепивших люстру к
металлической пластине, выпал и сверху можно заглянуть в зал. С собой они
взяли пакет нюхательного табака и высыпали его в зал, полагая, что
расчихавшиеся педагоги сами прервут роковую встречу.
Именно в тот момент сам директор, толстый низенький Федор Федорович
Карабчинский, поднял, скучая, голову и увидел, как порошок тучей
опускается вниз. Злоумышленников поймали, а так как Коле Беккеру и без
того было достаточно неприятностей, Андрей взял всю вину на себя. Директор
отвез его на извозчике домой и, стоя в воротах дома и держа Андрея за
руку, кричал выбежавшей тете Мане:
- Больше он в мою гимназию ни ногой!
А отважная тетя отвечала, блестя пенсне:
- Простите, господин Карабчинский. Это не ваша гимназия, а казенная.
Я оставляю за собой право обращаться к попечителю.
Андрей вежливо поклонился лукавому императору и сказал:
- Боюсь, что больше нам с вами не встретиться.
Император не ответил. Да и будет ли император отвечать вчерашнему
гимназисту?
Андрей прошел в конец коридора и толкнул дверь в библиотеку.
Грудзинский был у себя. Его шаткий стол был придавлен двумя стопками
книг, в ущелье между которыми блестела его склоненная лысина. Андрей
поздоровался.
- Здравствуйте, Берестов. Я убежден, что ваша тетя заставила вас
принести книги. Иначе бы я вас так и не увидел.
Грудзинский поднял голову, отложил школьную ручку и рассмеялся.
Кончики длинных усов колыхались от смеха. Грудзинский был из ссыльных
поляков, он говорил с мягким польским акцентом и был так стар, что
гимназисты верили, будто он стоял когда-то во главе мятежа 1863 года.
Андрей положил книги на стол.
- Вы подали в университет? - спросил Грудзинский.
- В Московский.
- Похвально. На юриспруденцию?
- На исторический.
- Вдвойне похвально. История - мать всех наук, хотя философы
рассуждают иначе. Вы будете у Сергея Серафимовича?
- Я сегодня еду в Ялту.
- Тогда не откажите в любезности, передайте ему журналы, которые я
обещал, да все нет оказии.
Грудзинский поднялся из-за стола, захромал к полкам, скрылся из глаз,
принялся шуршать журналами.
- Я отношусь с почтением к Сергею Серафимовичу, - слышен был голос
Грудзинского. - С его умом и образованностью преступление заживо
похоронить себя в нашей глуши.
- Вы его давно знаете? - спросил Андрей.
- Мы учились вместе в Гейдельбергском университете. В отдаленные
времена.
"Странно, - подумал Андрей, - еще вчера Грудзинский был для меня
одним из Взрослых. Отныне мы просто знакомы. Отчим никогда не рассказывал,
что учился в Гейдельбергском университете".
Грудзинский вынес стопку журналов. Журналы были на немецком языке. В
серых шершавых обложках.
- Я завидую вам, - сказал Грудзинский, - что вы имеете возможность
беседовать и пополнять свои знания путем общения с паном Берестовым.
- Я пойду, - сказал Андрей. - Ахмет Керимов отвезет нас в Ялту вместе
с Беккером.
- Коля Беккер здесь? Жаль, что он не зашел. Я всегда предсказывал ему
большое будущее.
Старик проводил Андрея до дверей, словно принимал его в родовом
замке.
- Кланяйтесь отчиму. Нижайший поклон.
* * *
Андрей вернулся домой, взял чемодан, собранный тетей. Тетка
перекрестила его, передала письмо для Сергея Серафимовича. И тут как раз
вошел Ахмет. Он был одет в костюм шофера, вернее, костюм, который должен
носить шофер в понимании Ахмета: кожаная черная куртка, фуражка с очками,
прикрепленными к тулье. Но брюки у него были, как у Андрея, -
гимназические, правда, заправленные в сапоги.
- Господа, - заявил он с порога, - мотор подан!
- Ахмет, - сказала тетя, - в этой компании я доверяю только вам.
Держите корзину. В ней продукты на дорогу. Андрей обязательно что-нибудь
разобьет.
- Я в этом уверен, Мария Павловна, - сказал Ахмет, показывая очень
белые зубы. Ахмет всегда кого-то играл. - Твоя моя мало-мало пожевать
давай, барыня! - Сегодня он был татарским извозчиком.
- Поезжайте с Богом, - сказала тетя. - А то на перевале ночевать
придется.
Пролетка стояла у ворот. Андрей дал Тигру кусочек сахара.
- Вы его балуете, милорд, - сказал Ахмет. Он забрался на облучок и
передал Андрею корзину. - Беречь пуще ока. Особое задание ея
императорского величества. Надеюсь, там нет свинины, которую не переносит
моя исламская честь?
- Трогай, - сказал Андрей. - Только не тряси. А то молоко свернется.
Сиденье было раскаленным. Ахмет забыл поднять верх. Андрей поднял
верх и стал укреплять его. Ахмет увидел, что он привстал, и стегнул Тигра.
Тот сразу взял с места, Андрей упал на сиденье, полотно ему на голову.
Ахмет расхохотался.
Коля Беккер стоял в тени акации у своего дома, держа в руке новенький
саквояж. Он был в форме института путей сообщения, полупогончики надраены
до блеска, белый китель излучал особое сияние.
- Господам кавалергардам наше почтение! - закричал Ахмет издали.
Коля поднял руку в белой перчатке, принимая парад.
За зиму он отрастил небольшие усики и баки. Андрей полагал, что в
Коле появилось нечто фатовское, он всегда был склонен к внешним эффектам.
Но человека надо принимать таким, какой он есть. Иначе растеряешь друзей.
Это были слова тети, и Андрей сразу угадал их в собственных мыслях.
* * *
Коля Беккер тратил немало усилий, чтобы никто не догадался, как он
жестоко, катастрофически беден. Хотя все об этом знали. Его отец работал
кондуктором на железной дороге, попал лет пять назад под поезд и остался
без ноги. Мать часто хворала. Существовали Беккеры на отцовскую пенсию.
Андрей своей бедности никогда не стеснялся. Может, потому, что она была
умеренной бедностью. Вот если бы он сейчас разорвал брюки, это не
трагедия. Для Коли такое событие было бы катастрофой.
Андрей учился с Ахметом в одном классе, Коля годом старше. Обычно
дружат в своем классе, следующий год скрывается за пропастью. Но все трое
жили в Глухом переулке, знакомы были с раннего детства. И в их отношениях,
может, это и льстило Коле, табель о рангах вовсе не зависела от
имущественного положения. Коля был умнее, смелее, элегантнее приятелей. У
него были лучше манеры, нежели у сына разбогатевшего возчика Ахмета и
обыкновенного Андрея.
* * *
С перевала спускались быстро, пока море еще светилось вечерней синью,
а чем ниже, тем более воздух густел и становился парным и шелковым.
Их обогнал автомобиль. Сначала сзади ударили лучи больших фар, затем
взвыл клаксон. Автомобиль был длинным, открытым, Андрей успел увидеть двух
дам в белом на заднем сиденье и офицера рядом с шофером.
- Я знаю, кто это, - сказал Коля.
- И я узнал авто, - сказал Ахмет. - Только ты не прав, думая, что это
сама вдовствующая императрица. Это ее фрейлины. Я их видел в городе. Они
покупали что-то у Фока.
- А я и не говорил, что это Мария Федоровна. Я бы ее узнал.
Спор был пустым, потому что в темноте нельзя рассмотреть, ехала ли в
автомобиле сама императрица. Коля был монархистом, пожалуй, единственным в
их классе. Многие, как и Андрей, выступали за парламентаризм и даже
склонялись к социализму. Но не Беккер. Политическая позиция Ахмета была
неопределенной, то есть ее попросту не было. И Ахмет отлично без нее жил.
В классе Андрея было два татарина. Но Исламов был крещеный, а Ахмет
магометанин, что вызывало в младших классах глубокую зависть Андрея,
потому что Ахмет не ходил на закон Божий.
За поворотом открылись, потом снова пропали тусклые уютные огоньки
Алушты.
- У дяди переночуем, - сказал Ахмет. - Он ждет.
* * *
Видно, скрип колес в доме угадали издали, потому что пролетка еще не
успела остановиться, как ворота распахнулись и с фонарем в руке появился
хромой дядя Махмуд, за ним пятеро его сыновей, а в глубине двора, за
чинарой, выстроились, щебеча, женщины и девочки этого семейства, число их
превышало всяческое воображение. Ахмет серьезно утверждал, что у дяди три
жены и он присматривает себе четвертую, ибо это разрешено Кораном, от всех
жен есть дети, к тому же в доме живут вдовая племянница, дальние
родственники и, уж конечно, сам Керим-Оглу, общий дедушка в зеленой чалме,
потому что он хаджи.
Семейство было бедным и относилось к младшему брату, отцу Ахмета,
который занимался в Симферополе извозом и имел каменный дом, с почтением,
но если верить Ахмету, никогда не просило денег, все там трудились - кто
на маленьком винограднике, кто торговал, кто разносил фрукты и овощи по
виллам и пансионам.
Молодым людям постелили на плоской крыше. Звезды были иными, чем в
Симферополе, - ярче и ближе. Воздух был напоен забытыми за год влажными
запахами.
К утру стало прохладно. Андрей проснулся от шума прибоя. Он спал на
спине, потому, открыв глаза, увидел светлое небо, лишенное еще цвета, но
легкие, как рваное кружево, облака уже начали розоветь, подкрашенные
невидимым солнцем. Конечно же, подумал Андрей, потягиваясь и ощущая силу и
стремление к движению, прибрежным жителям трудно поверить в шарообразность
Земли - они ведь ясно видят с берега край моря, обрыв, в который
проваливается солнце, чтобы, проплутав ночь в темных подземельях, снова
взойти над краем мира.
Коля Беккер еще спал - лишь прямой нос и прядь светлых волос были
видны из-под кошмы. А Ахмет уже поднялся - его голос был одним из
негромких голосов, гортанно и мягко сплетавшихся внизу, во дворе.
Через час, позавтракав легко - татарской простоквашей язьмой с
теплыми лепешками, снова пустились в путь. Дорога сначала шла берегом
моря, потом поднялась выше, влилась в недавно законченное верхнее шоссе. С
его покойным строителем, скандально популярным среди молодежи романами
"Гимназисты" и "Студенты" писателем Гариным-Михайловским, дружил отчим.
Верхняя дорога, прямая и широкая, прорезала, не жалея, татарские
деревни, виноградники и сады. Деревни еще не пристроились к дороге, словно
не заросли рубцы. Зато те, что жили у нижней, теперь значительно
опустевшей дороги, остались как бы не у дел. Все, кроме приезжих, были
недовольны.
Говорили мало - отговорились вчера. Когда проехали Гурзуф, Ахмет
вдруг спросил:
- Коля, а ты чего в Ялте потерял?
- Ничего. - Коля было задремал, привалившись к Андрею.
- Я еду в Ялту по делу, Андрей по делу. А ты почему без дела?
- Отдохнуть хочу, проветриться... Вечером приглашаю. Познакомлю с
дамами.
- Ротшильду некуда деть миллион, - сказал Ахмет. - Давай лучше я его
в дело вложу.
- В восемь у гостиницы "Мариано", - сказал Беккер. - Форма одежды -
выходная.
- Я не смогу, я на службе, - сказал Ахмет.
Дорога стала оживленней. Приближались к Ялте.
У Массандры съехали вниз, почти к самому морю. Среди виноградников
мелькали татарские домики.
* * *
Ахмет высадил Андрея у порта.
Андрей пошел не вверх, а по берегу моря, вдоль подпорной стенки за
портом. Он смотрел на пароходики и шхуны. Далеко по морю шел миноносец.
Андрей когда-то хотел стать гардемарином.
Затем он свернул от моря вверх. Сразу, за первым же поворотом, стало
жарче, ветерок не мог одолеть подъема. Андрей остановился и поглядел на
экипажи на набережной. В порт входил пароход.
Зеленая, вогнутая, грандиозная, подобная театральному занавесу стена
Ай-Петри превращала Ялту в бело-розовую бахрому, лежавшую там, где занавес
касался моря.
И тогда Андрей радостно понял: он вернулся. Он и не подозревал о
существовании в себе этой радости, а если она возникала в подсознании,
гнал ее, стыдясь.
Андрей не был у Сергея Серафимовича больше года, а казалось, что ушел
отсюда только вчера. Незыблемость, постоянство этого дома выражалось не в
стенах или даже растениях сада - оно виделось Андрею в деталях, словно он
снова, через годы, поглядел на знакомую картинку волшебного фонаря,
изображающую ялтинскую набережную с извозчиком, едущим мимо гостиницы
"Франция", и той же дамой в черной шляпе, сидящей у чугунной решетки, что
отделяет набережную от моря.
Прежде чем одолеть последний крутой подъем улички, Андрей,
уморившись, поставил чемодан на плоский камень. Он уже знал, что сейчас в
щель под воротами протиснется белый мохнатый Филька и помчится к нему,
вертя хвостом так, что хвост станет подобен пропеллеру летящего аэроплана.
Филька выскочил из-под ворот, подбежал к Андрею и принялся прыгать
вокруг, стараясь дотянуться языком до лица гостя. Ввиду малого своего
размера допрыгнуть он не мог, бил передними лапами по пряжке
гимназического ремня и заливался, лаял так, что звенело в ушах. Андрей
подобрал чемодан и пошел к калитке. Он знал, что калитка сейчас
растворится и в ней появится Глаша, темно-рыжая, белокожая, несмотря на
то, что весь день проводила на воздухе, налитая здоровьем и спокойным
весельем. И скажет...
Калитка распахнулась. Глаша стояла в ней, держа в руке миску с
размоченным хлебом, которым кормила кур.
- Андрюша, - пропела она. - Счастье-то какое!
Если тетя Маня Андрея любила, потому что ей больше некого было любить
и именно он был центром и смыслом ее жизни, то Глаша видела Андрея, дай
Бог, раз в год, но каждая новая встреча начиналась так, словно Андрей
вышел на минутку, но даже это минутное расставание для нее - искреннее
горе.
Глашу Андрей помнил с раннего детства - когда мать умерла, ему было
три годика, и потому он не был уверен, воспоминания о женских белых руках
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг