Кир Булычев
Со старым годом!
ПОВЕСТЬ
Почти закон: под Новый год в Москве оттепель. Две недели природа
засыпает город снегом и инеем, машет простынями метелей, украшает окна и
витрины белыми узорами - и вот за несколько часов все это великолепие
размокает.
С неба сыплется мокрая крупа, сугробы съеживаются и темнеют, из
подворотен выползают лужи, насморк и кашель набрасываются на население
столицы - но новогоднему настроению эти неприятности не мешают.
Люди - мастера обманывать себя надеждами, что наступающий год в два
счета покончит с бедами, обманами, болезнями, разочарованиями - утром
проснешься, и все улажено, даже умирать никто не будет.
Способность человечества к самообману просто фантастична. Казалось бы,
за миллион лет пора повзрослеть, набраться печального опыта...
Примерно так размышлял Егор Чехонин, поджидая автобус в Медведкове и
наблюдая за тем, как скользит, торопится к остановке толстяк в дубленке,
волочит сетку, полную зеленых кубинских апельсинов, а под мышкой зажал
бумажный сверток, из которого жестко торчит хвост горбуши.
Рассуждения о человеческой наивности не были данью минутному настроению.
Если кто-нибудь в Москве имел право осуждать предновогоднюю суету - им
был Егор.
Подошел автобус. Он был неполон, но казался полным, потому что женщины
предпочитали стоять в проходе, берегли платья, не садились. А мужчины
стояли из солидарности. Только толстяк уселся перед Егором, положил сетку
на колени, а горбушу держал на весу - хвост к потолку.
В автобусе пахло духами. Озабоченно смеялись женщины. Кто-то ахнул:
"Неужели забыли?" Чего забыли?
Егор смотрел в мокрую темноту за окном автобуса и заново переживал
разговор с Гариком, причем теперь-то он находил нужные, ядовитые слова и
неотразимые аргументы. Но что за радость махать шашкой вслед умчавшемуся
врагу?
...Целый час Егор ждал Гарика на лестнице. Уже давно стемнело, хлопали
двери, отовсюду сбегались съедобные запахи, а Егор с утра ничего не ел.
Он забыл о голоде, пока разыскивал новый адрес этого Гарика, ехал сюда,
бродил среди одинаковых корпусов, репетировал мысленно, что он скажет
Гарику и что ответит ему Гарик, как Гарик будет врать и изворачиваться и
как он прижмет Гарика в угол и как Гарик в конце концов сдастся и принесет
магнитофон. Но Гарика все не было, и жуткий, терзающий голод завладел
Егором и, может быть, именно он лишил его аргументы убедительности и силы.
Потому что когда Гарик наконец пришел - распахнул дверь лифта, расстегнул
дутое, словно кремом наполненное пальто, доставая из фирменных джинсов
ключ, увидел вскочившего с подоконника Егора, узнал, махнул толстой рукой,
приглашая заходить, в этот момент Егор совершенно забыл, как следовало
говорить с Гариком.
Потом они стояли посреди пустой комнаты - только неубранная койка в
углу, рок-звезды из журналов на стенах, проигрыватель с громадными
выносными динамиками, кипы дисков на журнальном столике. Они стояли, Гарик
скучал, потому что знал, чем кончится разговор, а Егор никак не мог
пробиться сквозь эту скуку и тоже догадывался, чем разговор кончится.
- Но ты же брал, брал же?! - Егор запомнил лишь свои слова, ответы
Гарика начисто вылетели из головы. - Ведь ты обещал отдать? Не помнишь?..
Я напомню. Отцовский магнитофон, "грундик", двухкассетник, стерео, я его с
собой в школу взял, головка полетела, Смирницкий из десятого "Б" мне твой
телефон дал. Ты обещал за три дня сделать, позавчера вернуть. Я тебе две
кассеты за это отдал. Отдал ведь?.. - А Гарику было скучно слушать Егора,
ведь он не знает никакого магнитофона, ничего не знает и вообще ему пора
уходить, а может, он ждал гостей... А вот это Егор запомнил:
- Ты бы расписку взял, - Гарик говорил сочувственно. - Хоть
какой-нибудь документ. Разве можно так легкомысленно людям доверять? Ведь
никто не видал, как ты мне ящик передавал.
Потом разговор как-то еще продолжался. Почему-то Гарик пошел на кухню,
поставил чайник, открыл холодильник, начал считать в нем бутылки. А Егор
стоял в дверях кухни и говорил, хотя ему было стыдно говорить и просить. А
Гарик не шумел, не бил себя в грудь, не выталкивал Егора из квартиры,
терпел и скучал. И занимался своими делами.
- У тебя совесть есть?
- Жалкие остатки, в ближайшее время постараюсь отделаться. -Гарик
говорил искренне, он смотрел на Егора сверху - он был на голову выше
незваного гостя, а Егор жалел, что у него нет пистолета. Вынуть бы
пистолет и увидеть страх на этом самодовольном розовом лице.
Потом Егор ушел. Как - тоже вылетело из головы.
Он не сразу поехал домой. Наверно, целый час брел по улице, скользил по
мокрому снегу и снова повторял уже ненужный разговор с Гариком, находя
куда более убедительные слова, но возвращаться было поздно.
А потом Егор вдруг увидел на столбе часы. Часы показывали без пяти
десять.
И тогда, хоть в этом не было никакого смысла, Егор поспешил к
автобусной остановке.
Между ним и другими людьми в автобусе возникла стеклянная перегородка.
Сквозь нее плохо проникали звуки. Почему-то не отпускал голод. Хотелось
вытащить за хвост горбушу из бумажного пакета и сожрать с чешуей. Егор
вышел из автобуса, и стеклянная перегородка осталась вокруг. Навстречу шел
человек с худосочной елкой, елка задела Егора за рукав, и несколько иголок
осталось на рукаве - а как же елка прорвала стеклянную перегородку?
Идти домой было бессмысленно. Мать спросит: "Куда пропал? Где хлеб? Мы
что же, без хлеба на Новый год останемся?" Хлеба он не купил - до встречи
с Гариком было не до этого, а после поздно, все булочные уже закрылись.
Отец загремит: "Ты принес магнитофон?" Магнитофон был любимой, дорогой,
новой игрушкой отца, и тут уже ни возраст, ни солидность - ничего в расчет
не идет. Может быть, когда-то и Егор был самой новой и дорогой игрушкой
отца, может, и мать когда-то побывала в таких игрушках. Но сегодня самая
любимая игрушка - магнитофон. И магнитофона нет. Когда утром отец
спохватился - вышла сцена, которую невозможно описать. Не потому что она
была шумной - наоборот - весь разговор шел на полутонах. Цепочки лжи,
придуманные Егором, были неубедительны, фальшивы и противны ему самому. И
все эти "ну, поверь, папа", "я обещаю, папа", "даю слово, папа" - были
лишь жалкими попытками оттянуть время и даже убедить самого себя, что он
наконец отыщет этого Гарика и все кончится хорошо... Все кончилось плохо.
...В метро то же, что и в автобусе. Казалось, что вагон движется не
только в пространстве, но и во времени. Он несет всех этих возбужденных,
веселых, задумчивых людей к границе, стоит перейти которую - начнется
новая жизнь. И граница не вымышлена. Она реальна для всех этих людей и
важна, потому что если бы не Новый год, отец бы мог смилостивиться, хотя
бы снизойти до попытки понимания. И не было бы тех слов: "Без магнитофона
можешь не возвращаться".
Вагон несется в будущее, к границе года, и все, как туристы,
приготовили фотоаппараты и записные книжки: "Ах, как интересно, мы этого
еще не видели!"
А почему Егор должен ехать с ними? Ему там нечего делать. У него нет
фотоаппарата и записной книжки, ему некому сказать: "Смотри, как здесь
красиво!" Ему даже показалось, что если подождать, пока все выйдут, а
самому остаться, то можно вырваться из этого проклятого обязательного
движения к следующему году - как вагону, который отцепили от поезда и
забыли на запасном пути. Он помедлил - все уже вышли, унося тревогу,
ожидание и нетерпение, - но тут механический голос произнес: "Просьба
освободить вагоны. Поезд дальше не пойдет", в окно заглянула дежурная в
красной шапочке, помахала ему - чего же ты, все спешат...
Егор покорно вышел и побрел к эскалатору. Вдруг родилась надежда, что
наверху прорвет подземную реку и голубой холодный поток рванет к туннелям,
сметая всех вниз, первым делом его самого, - и тогда можно будет не
возвращаться домой.
Даже если не погибнешь, можно будет сказать, что магнитофон унесло
потоком в глубины Земли. Отец тогда скажет: "Бог с ним, с магнитофоном,
главное - ты выкарабкался!"
Подземная река в тот день не прорвалась. И ничто не помешало Егору
подняться наверх.
В вестибюле у телефонов-автоматов, у стены, облицованной желтой,
веселенькой плиткой, стояла худенькая девочка лет десяти. На ней было
тонкое, перешитое, затертое на рукавах и животе сиротское клетчатое
пальтишко. Из-под повязанного по-взрослому платка выбивались прямые темные
волосы, тонкие брови были высоко подняты.
Девочка стояла прямо, напряженно, готовая побежать навстречу. Она ждала
кого-то, и ее не замечали те, кто спешил веселиться, - им не хотелось, да
и некогда было ощутить ее одиночество и тщетное ожидание. И Егор понял,
что девочка - единственный человек, который, как и он, не принадлежит
празднику и не спешит пересечь границу. Он хотел было подойти к ней, но,
конечно, этого не сделал. Что ты скажешь ребенку - только испугаешь.
Было десять минут двенадцатого.
До дома - шесть минут. Тысячи раз измерено, проверено, испытано за
шестнадцать лет жизни. Шесть минут он растянул минут в пятнадцать. Еще
пять минут простоял на дворе, глядя на мелькание теней в своих окнах - уже
гости съехались, собирают на стол, мать беспокоится - не из-за него, а
потому, что он не купил хлеба, а как скажешь гостям, что нет хлеба, не
пойдешь же к соседям в новогоднюю ночь занимать три батона. А отец уже в
который раз спрашивает, словно именно мать где-то прячет Егора:
"Интересно, как ты намереваешься провести праздник? Вообще без музыки?"
Словно музыка - какой-то документ, паспорт, с которым пускают за ту
границу. В глубине души Егор допускал: мать могла решить, что он попал под
машину, и заставляет отца звонить в милицию. Права на беспокойство Егор
давать родителям не хотел.
Даже хуже, если они звонят в милицию, - стоит ему войти в дом, как к
негодованию хлебному и магнитофонному присоединится негодование за
опоздание. Это будет третий и самый непростительный грех "Ты заставил нас
всех волноваться!"
И тогда Егор понял, что никуда он не пойдет. Не перейдет с ними границу.
Лучше остаться на дворе, бродить по улицам, что угодно... Но ведь если
он не вернется, рухнет праздник не только у родителей, у всех гостей - они
будут всю ночь носиться по моргам, пугать звонками приятелей и знакомых...
Мстительного чувства Егор не испытывал: загубить им праздник - значит
лишить себя права на жалость к самому себе. Вернуться домой - невозможно.
Не вернуться - нельзя. Но как получить отсрочку?
Он отыскал в кармане две копейки, подошел к автомату.
- Сергей? - Хорошо еще, что Сергей сам подошел к телефону. - Это я,
Егор. У меня к тебе просьба.
- Ты из дома? Перезвони мне, а то в дверь тарабанят. Гости идут.
- Открой им и возвращайся. Я не из дома.
- Беда какая-нибудь?
- Скорей же.
Мимо автомата прошли Семиреченские. Когда-то они были тетя Нина и дядя
Боря.
Теперь как-то превратились в Нину и Борю - разница в возрасте стирается.
Одно дело, когда им по двадцать три, а тебе три. Другое - когда тебе
уже шестнадцать, а им сорока нет.
- Я слушаю, - сказал Сергей.
- Позвони моим, скажи, что я только что от тебя вышел, бегу домой.
- Ты с ума сошел! От меня до тебя больше чем полчаса ехать. Ты что.
Новый год хочешь на улице встретить?
В голосе Сергея искренняя тревога. Он такой же, как все. Ему немыслим
вариант, при котором твой друг не принимает участия в торжественном
переходе границы вместе со всем прогрессивным человечеством.
- Позвони, а то они беспокоятся. Я тебе потом объясню.
- Слушай, что случилось? Это с магнитофоном? Не получилось? - Сергей
предлагал поехать вместе. Но это ничего не меняло - Гарика без миномета не
проймешь.
- Не получилось. Да ты звони, а то Новый год пропустишь.
- А ты?
- Мне уже все равно.
- Не психуй! Хочешь, приезжай ко мне. Я своих стариков мобилизую тебе в
поддержку.
Егор бросил трубку.
...Без двадцати двенадцать. Окна отсюда не видны, надо выйти из
автомата и пройти до конца заснеженного газона. Егор нашел еще две
копейки. Сначала надо перезвонить Сергею.
Было занято. С третьего раза пробился.
- Ну что?
- Твоя мамаша волнуется. Собиралась уже в милицию звонить. Ты вообще -
псих или как?
- Спасибо, Сережка. Я пошел.
- И поскорее. В новогоднюю ночь легче получить индульгенцию, чем в
другой день. Так что бросайся им в ноги, может, поймут. Послушайся моего
мудрого совета.
- С наступающим!
Щелкнул рычаг. Длинный гудок.
А что дальше?
А впрочем, известно, что дальше. Надо подняться на верхний этаж. Там
площадка перед чердаком, иногда там целуются пришлые парочки. Вряд ли кому
придет в голову забираться туда в новогоднюю ночь.
У лифта никого не было - рука сама нажала на кнопку пятого этажа,
пришлось жать на "стоп", и снова - уже на девятый.
Егор вышел из лифта. Четыре квартиры и железная лестница наверх. Он
задержался на площадке, стараясь среди торопливых - последние минуты -
звуков угадать те, что доносились с пятого этажа. А зачем? Он никому не
нужен. Даже Сергею, который уже, наверное, забыл о его существовании.
Егор не пошел наверх, на чердак. Он начал спускаться по лестнице.
Восьмой этаж, седьмой... Этажом ниже остановился лифт, застучали
запыхавшиеся шаги - звонок в дверь - торопливый и нервный, дверь
открывается и на всю лестницу - переполох голосов:
- Успели все-таки! Какое счастье! Успели!
Они-то успели. Теперь поедут со всеми вместе. Что ж, если это кажется
кому-то счастьем...
Егор подождал, пока дверь захлопнулась и отрезала звуки, затем пошел
дальше.
Нет, он не думал, что войдет к себе - только до двери и тут же обратно.
Он не принимал решений - какая-то тупость овладела им, ноги шли, вот он им
и подчинялся.
А ноги принесли к своей двери. Он остановился. Ничего не было слышно -
только гул голосов. Гул показался Егору тревожным - может, они все-таки
решили не справлять без него? Может, они - бывают же движения души -
поняли, как ему гадко?
Рука сама достала из кармана ключ, сунула его в скважину, повернула.
Дверь отворилась. В прихожей было много пальто и шуб - они перегрузили
вешалку и лежали грудой на стуле, а внизу, как в магазине, в ряд женские
сапоги.
Теперь можно было различить отдельные голоса. О нем ли?
Голос Бори Семиреченского:
- Ну, у всех налито? Артур, телевизор включил?
- Включил.
Голос отца:
- А то упустим!
А мать? Вот и ее голос:
- Боря, положи себе рыбки, ты имеешь манеру не закусывать. Вот о чем
она думает в эту минуту!
Из телевизора донесся ровный морской шум Красной площади.
Егор так и стоял с ключом в руке. Никто не почувствовал, что он здесь.
И при чем чувства? Они сейчас подходят к границе. Впереди замечательные
туристские дали, в которых они отлично обойдутся и без него. Все обойдутся
без него.
Весь мир.
И тогда он понял, что может не идти с ними. Надо повернуться, выйти из
двери и остаться на платформе, отпустив поезд. Пусть едут, будьте
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг