красотой, но боюсь, что она снова меня не поняла...
Я пошел бриться. Я уже смирился с тем, что раз в неделю мне приходится
брить голову, и утешаю себя тем, что после этого похож на Маяковского. Мои
знакомые полагают, что бритье - мое чудачество, способ побороть
интеллектуальную неполноценность. Большинство моих знакомых интеллигенты,
и поэтому они ни черта не понимают в жизни.
Я брился и вспоминал, как мы в первый раз два с лишним года назад
включили установку. Руслан и рыжая собачка из цирка, не помню, как ее
звали, лежали привязанные к столам в этой самой операционной. Только
операционная тогда была белая, крашенная масляной краской, потолок
протекал, и на нем были красивые разводы. Про разводы я узнал позже, когда
сам попал на один из столов. Я ввел иглу в мозг Руслана, Нателла
фиксировала датчики. Лорд волновался и потому был с нами резок и рычал на
Русико. Давид и инженеры суетились у пульта, и, хотя через десять минут
главный инженер сказал: "Пошла запись", мы ни в чем не были уверены.
Когда собаки проснулись, мы следили за ними, как ревнивцы за женами, а
собаки лакали молоко, жрали мясо, и Руслан смотрел на дрессировщика
пустыми глазами. А мы ведь специально выбрали цирковую собаку, потому что
она многое в жизни испытала и умела куда больше, чем ординарный пес
Руслан. Дрессировщик ворчал. Он не верил, что можно запирать память,
записать и передать Руслану все то, что знает его рыжая собачка. Мы и сами
сомневались, и это было самое паршивое, потому что на это дело было
ухлопано несколько лет и масса денег, и все эти годы многие серьезные люди
считали Лорда шарлатаном, его друзей-инженеров шарлатанами, а нас с
Давидом и прочую мелочь даже не шарлатанами, а просто идиотами.
К вечеру того же дня, когда скептически настроенный дрессировщик вновь
приступил к Руслану со своими приставаниями, наш драгоценный пес изобразил
на морде профессиональное отвращение, прошелся на задних лапах, сделал
сальто и неловко прыгнул сквозь затянутое папиросной бумагой кольцо. Рыжая
собачка смотрела на него во все глаза и подсказывала на собачьем языке,
что делать дальше. Руслану противно было заниматься делами, недостойными
честного крупногабаритного пса, но он занимался, потому что в его памяти
уже лежали знания, полученные им от рыжей собачки. Через два дня он обо
всем забыл и вернулся к обычной непритязательной жизни.
Дрессировщик, не поверив, что собаку можно в пять минут научить всему,
что его подопечные впитывали в себя месяцами изнурительного труда, забрав
свою бритую собаку, рассчитался в бухгалтерии и остался нами недоволен. А
мы устроили большой пир на даче Лорда и нескромно прославляли друг друга в
тостах и речах. А еще через три месяца я впервые попал на операционный
стол в качестве подопытного кролика и с тех пор хожу обритый наголо и
стараюсь никому не показывать шрамов над правым ухом.
Все это не значит, что мы с тех пор катились к славе по рельсам. Мы
плелись к ней, проваливаясь в волчьи ямы, блуждая по горным тропинкам, и
регулярно возвращались к началу пути, охваченные удручающей мыслью о том,
что никогда из этого лабиринта не выберемся. Мы работали с самыми умными
собаками в Грузии, а они почему-то передавали своим преемникам лишь
обрывки глупых воспоминаний или манеру кусаться исподтишка. Мы лелеяли
макак и мартышек, которые никак не могли получить от информантов
элементарные навыки кидать кожурой банана в нелюбимого смотрителя. Мы,
наконец, жертвовали собой, и я два дня подряд мучился застарелым
раскаянием Давида, который, оказывается, в семилетнем возрасте украл
запонку у дедушки Ираклия и в ужасе от содеянного запустил ее в Куру. Это
преступление не было раскрыто, но Давид все равно мучился.
У меня голова разламывалась от его раскаянии. Его больше всего
заботило, чтобы я не вводил в дневник эксперимента имени дорогого дедушки.
Цельной картины у нас не получилось, передача была ненадежной, и хотя
принято говорить, что отрицательный результат - тот же результат, у нас их
накопилось столько, что хватило бы на полное отрицание всех достижений
Ньютона, Эйнштейна и Нильса Бора, вместе взятых.
- Гиви, ты готов? - спросила Нателла. - Больного уже привезли.
- Я как пионер, - ответил я, - всегда готов. Ты была когда-нибудь
пионеркой?
- Гиви, - Нателла посмотрела на меня с укором. Ей хотелось, чтобы я был
такой же серьезный и талантливый, как Лорд, чтобы я был альтруистом. Она с
женской недальновидностью не понимала, что, выполнив все ее условия, я
потерял бы для нее всяческую привлекательность. Чтобы отвлечь Нателлу, я
сообщил ей:
- Лорд разговаривал с директором, а знаешь, что сказал директор? Он
умыл руки. Он отлично понимает, что надо крепить связи науки с
производством, а если у нас ничего не выйдет, всегда можно раскритиковать
Лорда за то, что тот пытается навязать производству недостроенную
сноповязалку.
Я последовал за Нателлой в операционную. В коридоре нам встретился
товарищ Кикнадзе, который уже обжился здесь и выглядел орлом.
- Желаю успеха, - сказал он мне. - Вам еще никогда не приходилось
проводить более ответственной операции.
- Большое спасибо, - поблагодарил я вежливо. - Как хорошо, что вы мне
об этом сказали.
Кикнадзе стоял и думал, обидеться ему на меня или нет.
- Зачем ты так разговариваешь с людьми, Гиви? - задала мне Нателла
очередной риторический вопрос. Она большой мастер риторических вопросов. -
Ты не представляешь, как он переживает. А там еще родственники
спелеологов, и все от него чего-нибудь требуют.
- Но я ничего от него не требовал. Меня можно было оставить в покое. Ты
же знаешь, что перед приемом надо расслабиться и пребывать в спокойном
состоянии духа.
- Я тебя подготовлю, - сказала Нателла.
- Не надо. Меня будет готовить Давид. Не лишай его этого удовольствия.
Если же ты этим займешься, то я не смогу настроиться на прием. Я буду
думать только о тебе. Кстати, ты не хотела бы стать моим информантом? Я
потом тебе достану парик.
- Ни в коем случае, - сказала Нателла. - И не из-за волос.
- Ты боишься, что я узнаю о твоем настоящем отношении ко мне?
- Да, боюсь.
- Ты мне льстишь.
- Наоборот.
Когда я, благоухающий йодом, появился в операционной, там уже все было
готово. Я подошел к столу, на котором лежал Бесо Гурамишвили. Наш
анестезиолог проводил военный совет с седовласым и заслуженным коллегой из
Института хирургии. Я им не завидовал. Даже мне было ясно, что они
поддерживают в Бесо жизнь из последних сил. Бесо мне понравился. Его
обрили, и он стал похож на меня. Или на Маяковского. Только молодого.
Я кивнул Пачулия, который привез Бесо к нам. Пачулия был хорошим
хирургом. Я был с ним знаком, хотя и не признался Давиду. Мы учились с
Пачулия на одном курсе, но он был отличником, а я нет. И этот Пачулия
проводил со мной воспитательные беседы.
- Ты готов, Гиви? - спросил Лорд отеческим голосом, как будто собирался
пригласить меня в парк или в кафе-мороженое.
Я постарался расслабиться и занялся самовнушением. Сначала расслабил
мышцы лба, потом представил, что расслабляю мышцы глаз.
Я лежал на столе и, если повернуть голову, мог увидеть острый темный
профиль Бесо. Анестезиологи пришли к какому-то решению, и молоденькая
кардиологичка из нашего института была допущена в их высокое совещание. Я
попытался представить себе, каково там, в пещере, наверное, очень темно и
страшно.
- Надеюсь, Бесо никогда не крал запонок у дедушки Ираклия, - сказал я
Давиду, и это были мои последние слова, потому что они дали мне наркоз,
чего я также не выношу.
Наверно, моей последней мыслью было рассуждение о том, что
анестезиологи меня надолго отключать не будут, потому что я пришел в себя
именно с этой мыслью в голове. Однако, кто я такой и почему меня не надо
надолго отключать, я догадался не сразу. А догадавшись, заснул, потому что
испугался, что они будут задавать мне вопросы, а ответить мне нечего.
Плохо, когда от тебя чего-то ждут, а ты помочь не можешь. Это отлично
знают все, кому доводилось проваливаться на экзаменах. Мне доводилось.
Сквозь сон мне были слышны их голоса, и мне казалось, что я все понимаю
и даже в любой момент могу непринужденно включиться в беседу. И не
включаюсь по собственному желанию.
Снова проснулся я в палате. Было темно. За стеклянной матовой дверью
горел свет, и по стеклу, как в театре теней, проплывали человеческие
силуэты.
Как всегда, болела голова, и меня мучило чувство разочарования в себе и
еще больше вина перед Лордом, который на меня так рассчитывал, а я его
подвел.
Я поднял руку, чтобы посмотреть на часы, но, конечно, никаких часов на
мне не было. За дверью зашелестели голоса. Слух у меня был обостренный, и
я различил чей-то низкий голос, наверно Лорда:
- По нашим данным, обычно проходит два-три часа, прежде чем начинается
приживание информации.
Дверь открылась, и на цыпочках вошла Нателла. Я закрыл глаза, мне не
хотелось с ними разговаривать. Нателла что-то делала на столике у койки,
звякнул стакан. Она вышла. Сказала там, в коридоре:
- Спит еще.
- Кофе готов, - послышался голос Русико.
Я почувствовал благодарность к Русико, которая догадалась, чем можно их
всех отвлечь от двери. Они, видно, тоже обрадовались, и мелькание теней на
стекле прекратилось.
Мне надо было что-то вспомнить. Я что-то забыл. Что-то важное. Я
представил себе Бесо, лежащего на соседнем столе, и подумал, что никогда
еще не видел себя со стороны. То есть не себя, а его. Я чего-то не сделал,
что обязательно должен был сделать, хотя эта обязательность относилась не
ко мне, а к Бесо, и меня беспокоило, не потерял ли я ЭТО. Где-то в глубине
сознания я оставался самим собой и понимал, что во мне просыпаются мысли
Бесо, и рад был тому, что они существуют, по в то же время не только для
Бесо, но и для меня важнее было вспомнить об ЭТОМ. "О пещере?" - удалось
мне спросить самого себя. Нет, не о пещере. Я понимал, что ЭТО важнее
сейчас, чем пещера, и я ничего не знаю о пещере. Я не могу вспомнить о
ней, потому что никогда в ней не был, близко не подходил. А ЭТО должно
было лежать в кармане джинсов.
Тут уж пришлось думать мне самому, без помощи Бесо, мысли которого мне
только мешали, тревожили и подгоняли. Бесо не знал, где могут быть джинсы.
Он ничего не знал об институте. Это знал только я.
За дверью тихо. Прошло лишь несколько минут, и они сейчас пьют кофе и
рассуждают, получилась передача памяти или нет. Но их интересует путь в
пещеру, о котором я ничего не знаю. Их ЭТО не интересует, ЭТО важно лишь
мне. Мне и кому еще? ЭТО важно Резо, потому что я дал слово...
Когда Бесо привезли в институт, его раздели, а одежду отправили на
первый этаж, в кладовую. Следовательно, мне нужно пойти в кладовую и взять
там джинсы.
Вот теперь Гиви должен взять верх над Бесо и нажать на кнопку звонка.
Прибежит Нателла, придет Лорд, и я им расскажу о джинсах и о том, что надо
взять оттуда. Но почему-то я этого сделать не мог. Почему-то я должен был
этим заняться сам. Так думал Бесо, который сейчас, в лучшем случае, лежит
без сознания за стеной.
Я должен сам пойти в кладовую, но выходить через дверь опасно, потому
что в любой момент может вернуться Нателла. Придется спускаться со второго
этажа, это неразумно, и даже при моей склонности к необдуманным поступкам
я должен был взять себя в руки и вспомнить о том, что я в первую очередь
ученый и только во вторую - запасной склад для воспоминаний Бесо.
Я сел на кровати и с минуту старался унять тошноту и головокружение.
Ах, как трогательно! Родовое привидение увлекает наследника шотландского
замка в загадочные болота. Надо, Гиви, надо. Я обнаружил, что мои наряд
ограничивается трусами. Друзья забыли меня облачить хотя бы в больничную
пижаму.
Я подошел к окну и раскрыл его. Как и положено в авантюрном романе,
окно раскрылось со скрипом, способным разбудить тени предков в фамильном
склепе. Черная клумба находилась далеко внизу. Может, они ошиблись и
положили меня не на втором этаже, а на десятом? Я стоял в нерешительности.
В окно проникал жгучий холод. Наверно, с луны, которая освещала вершины
деревьев.
И вдруг я пропал. Пропали мои слова, мои настроения и даже мое чувство
юмора. Мне надо было как можно скорее взять ЭТО и сделать то, что мне
положено было сделать. В коридоре послышались шаги. Мне показалось, что
Нателла, почувствовав неладное, спешит к палате. Я перекинул ноги через
подоконник и встал на карниз. Потом оттолкнулся от стены и прыгнул. Земля
ударила меня по ногам, я не удержал равновесия, упал на бок, ушибся,
измарался в земле, но не ощутил боли - только раздражение от того, что так
неудачно прыгнул. Бесо прыгнул бы лучше.
Я сидел на клумбе и прислушивался, не в мою ли палату вошли. Если это
Нателла, то сейчас начнется паника, и до кладовой мне не добраться. Но все
было тихо. Я поднялся, стряхнул с колен землю и пошел вдоль стены к
служебной двери.
Луна светила мне в спину, и на фоне белой стены я выделялся, как жук на
листе бумаги. Вот и окно кладовой. Оно забрано решеткой и для
непосвященного недоступно. Но я еще вчера слышал сетования кладовщицы на
ненадежность замка и знал, что институтский слесарь намеревался снять
замок и поставить новый. Зная нашего слесаря, я мог надеяться, что он, как
человек обязательный, замок снял, а вот новый поставил вряд ли.
Я вошел в служебную дверь и тут обнаружил, что продрог до костей. С
полминуты стоял, вдыхая теплый воздух неосвещенного коридора, потом
нащупал дверь в кладовую и толкнул ее. Дверь послушно открылась. Мой
психологический этюд об институтском слесаре оправдался. Я зажег свет,
полагая, что сегодня ночью в институте не до грабителей. Одежда Бесо
лежала на столе. Когда его привезли, кладовщицы не было, одежду просто
сложили здесь. Я не удивился тому, что с первого взгляда узнал вещи Бесо,
удивительнее было бы, если бы я их не помнил.
Я замерз и не хотел, чтобы меня здесь застали в обнаженном виде. Я
натянул влажные джинсы, которые оказались почти впору, надел майку и
видавший виды свитер. Все это было грязным, на рукаве свитера запеклась
кровь. Я отыскал под столом башмаки Бесо, но они оказались мне малы. Это
оказалось неожиданным осложнением, которого мы с Бесо никак не ожидали. Я
открыл шкаф. Там были вещи больных из лечебного отделения. Я выбрал пару
ботинок. Ботинки были блестящие, лаковые, они никак не вязались с
остальным моим нарядом, но не жали, а это было главным. Из кармана джинсов
я извлек пластиковый пакет с газетным кульком внутри.
"Резо протянул мне пакет. Лицо его в свете последнего нашего фонаря
казалось еще более изможденным, чем обычно. Фонарь светил сверху, и глаза
казались черными ямами. "Ты мне обещаешь?" - спросил Резо. "Обещаю", -
сказал я".
Эта картинка промелькнула у меня в сознании четко, словно я сам видел
этого неизвестного мне Резо. Я стоял в нерешительности.
"Дальше что? - мысленно спросил я Бесо. - Может, вернемся? Они вот-вот
хватятся".
И тут же я понял, куда мне надо ехать. Именно надо ехать, и немедленно.
В деревню Мокви. Туда идет автобус. От автобусной станции. Я взял со стола
свои часы. Часы Бесо. Часы еще шли. Было двадцать минут пятого. После
операции не прошло и трех часов.
Больше задерживаться было нельзя. Я потушил свет и вышел из кладовой.
Городской транспорт еще спит и видит сны. Но до автобусной станции
сравнительно недалеко. И может быть, удастся поймать такси. Это было бы
идеально. Я по возможности быстро пересек газон, отделявший институт от
ворот. Чем дальше я буду от него в ближайшие минуты, тем лучше для меня,
для Бесо и для кого еще?
"Ты узнаешь его дом. Он последний на улице. Весь в диком винограде. А
перед ним розы. Ни у кого в деревне больше нет роз".
Это говорил Резо. Его голос.
Я перебежал газон и вошел в полуоткрытые ворота. В институте была
сумасшедшая ночь, и потому все правила были забыты. Где сейчас ночной
сторож?
Близко шуршала Кура. Залаяла собака. Ей откликнулись собаки, заточенные
в подвале института. Мне показалось, что со стороны института раздался
крик. Меня зовут? Я пошел по шоссе к городу. Я бы бежал, но снова
подступила тошнота и в голове шумело. Я обернулся. Зеленый огонек такси
выскочил из-за поворота. Выйдя на середину дороги, я поднял руку. Машина
затормозила.
- Разве не видишь, что в парк еду? - спросил таксист, высовываясь из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг