Кир Булычев
Другая поляна
Морис Иванович Долинин - младший научный сотрудник на кафедре, которую я
имею честь возглавлять. Это приятный молодой человек, к тридцати пяти
годам несколько располневший от сидячего образа жизни, голубоглазый и
румяный, любимец наших аспиранток и гардеробщиц. К его положительным
качествам относится, в частности, преданность изучаемому им Александру
Сергеевичу Пушкину. Еще в средней школе Морис поставил себе целью выучить
наизусть все написанное великим поэтом, и следует признать, что в этом он
преуспел, хоть и путает порой порядок абзацев "Истории Петра Великого".
Кандидатскую диссертацию, уже готовую к защите, он писал по истории
написания "Маленьких трагедий", казалось бы, давно изученных вдоль и
поперек. Однако Морису удалось сделать несколько небольших открытий и
совершенно по-новому связать образ Скупого рыцаря с жившим в XVI веке в
Аугсбурге бароном Конрадом Цу Хиденом.
Следует сказать также, что Морис, будучи влюбчив, до сих пор не женат.
Причину этого я усматриваю в душевной травме, нанесенной ему на первом
курсе университета очаровательными коготками Инессы Редькиной, ныне в
третьем браке Водовозовой. Мое знание прошлого Мориса объясняется просто:
я преподавал на его курсе и был осведомлен о драмах и трагикомедиях
студенческой среды.
Последние семь лет мы работали рядом, Морис был со мной откровенен,
делился не только научными планами, но и событиями личной жизни. Его
откровенность и вовлекла меня в переживания, равных которым мне переносить
не приходилось.
- Уж не влюбились ли вы, голубчик? - спросил я как-то Мориса, обратив
внимание на то, что он три дня кряду приходит на работу в новых, чрезмерно
ярких галстуках и сверкающих ботинках.
- Нет, что вы! Этого со мной не случается! - ответил он с таким скорбным
негодованием, что я уверился в своей правоте.
Я полагал, что вскоре он сам во всем покается. В драматический момент
размолвки или, наоборот, когда счастье переполнит его и хлестнет через
край.
Дело было летом, я как раз собирался в отпуск, мы заседали на кафедре по
какому-то пустяшному вопросу, хотя следовало бы поехать всем на речку
купаться. Я попросил Мориса набросать проспект статьи, которую он
намеревался предложить в сборник. Морис долго мусолил ручку, смотрел в
потолок и вообще думал не о проспекте В конце концов он взял себя в руки и
изобразил несколько строчек. После чего вновь ушел в сладкие мысли.
Получив набросок проспекта, я обнаружил там несколько раз повторяющееся на
полях имя Наташа, а также курносый профиль, выполненный немастерской рукой.
После заседания я не удержался и спросил Мориса:
- Вы намерены посвятить свою статью Наташе? Мы напишем просто: "Наташе
посвящается" или более официально?
- Я вас не понимаю! - взвился Морис, словно я собирался похитить эту
Наташу.
Я показал ему злосчастный проспект. И он на меня смертельно обиделся, на
два дня.
Затем в его отношениях с Наташей наступил какой-то кризис. Он потерял
аппетит и перестал чистить ботинки. Без сомнения, он был глубоко
травмирован каким-то пустяковым словом или подозрением.
Я спросил его:
- Вы чем-то расстроены?
- Вам не понять, - сказал Морис с таким видом, словно в мои времена
отношения с возлюбленными бывали только безоблачными.
- Разумеется, - согласился я. - А все-таки?
- Мы расстались, - сказал он. - И навсегда.
Вдруг его прорвало.
- Я так больше не могу! - прошептал он трагическим шепотом, который был
слышен в соседних коридорах. - Я этого не перенесу.
Я не ручаюсь за точную форму его монолога, но суть его заключалась в том,
что в сердце моего коллеги вкралось подозрение, любят ли его или - о,
непереносимая альтернатива! - не любят.
Основанием к подобным мыслям послужило увлечение Наташи сбором
шампиньонов. Вы бы послушали, как Морис произносил слово "шампиньон" - оно
звучало, словно имя презренного выродка из захудалого французского
графского рода. По словам Наташи, шампиньоны можно собирать в Москве, где
они благополучно произрастают в некоторых скверах, парках и на бульварах.
Только надо знать места. У Наташи был излюбленный парк, где-то неподалеку
от метро "Сокол". Она делила это месторождение с несколькими местными
алкашами, которые выползали на заветную площадку с рассветом, набирали,
сколько нужно, чтобы отнести на рынок и продать. А позже приходила Наташа,
которой тоже хватало грибов, особенно если погода благоприятствовала.
Почему-то Мориса Наташа в свои походы брать отказывалась, чем вызвала в
нем дурацкое подозрение, что она там бывает не одна, а может, вообще на
поляну не ходит, покупая специально, чтобы ввести его в заблуждение,
корзиночку шампиньонов на рынке. Как только Морис свои подозрения высказал
вслух, Наташа обиделась. А там, слово за слово - и разрыв.
- Вы неправы, - сказал я Морису, когда он завершил свою сбивчивую исповедь.
- Конечно. Но все-таки...
- Вам надо пойти и извиниться.
- Разумеется. Но тем не менее...
- Кстати, когда я в начале тридцатых годов ухаживал за Машенькой, однажды
увидел ее на улице с дюжим рабфаковцем. Две недели мы не разговаривали.
Потом выяснилось, что рабфаковец - ее двоюродный брат Коля, милейший
человек, мы до сих пор дружим домами.
Он уже открыл рот, чтобы ответить мне: "При чем тут Коля", но сдержался,
махнул рукой и ушел.
Я был глубоко убежден, что конфликт изживет себя дня через два. Ничего
подобного. Дни проходили, а Морис был так же мрачен и одинок. Нелепо,
разумеется, разрушать собственное счастье из-за корзинки с шампиньонами,
но люди гибли и по более ничтожным причинам.
Через неделю, утром, когда часов в девять я, позавтракав, направлялся к
письменному столу, в кабинете вдруг зазвонил телефон. Что-то кольнуло меня
в сердце - бывает же, самый обыкновенный звонок покажется каким-то
особенно тревожным.
- Я вас слушаю.
- Здравствуйте. Это я, Морис. Случилось нечто невероятное. Мне нужно вас
срочно увидеть.
- Вы где?
- Недалеко от метро "Сокол". Я могу быть у вас через полчаса...
Голос Мориса срывался, словно он только что пробежал три километра и не
успел восстановить дыхание.
- Я вас жду.
Повесив трубку, я сразу вспомнил, что тот злополучный шампиньонный сквер
расположен по соседству с метро "Сокол", и тут же мне представилось, что
Морис решил выследить неверную и неудачно встретился со счастливым
соперником.
Я почти угадал.
Морис ворвался ко мне через двадцать минут. Он был встрепан, взволнован,
удручен, но, к счастью, невредим.
Он тут же начал говорить, мечась по кабинету и угрожая всяким вещам.
- Да, - гремел он. - Я виноват. Я не выдержал. Я следил за ней. Я решил
раз и навсегда положить конец сомнениям.
Значит, так и есть - передо мной доморощенный сыщик.
Он смотрел на меня с вызовом, ожидая немедленного осуждения. Ну что ж, я
пойду тебе навстречу.
- Никогда не поверю, - сказал я менторским голосом, - чтобы вы могли
опуститься до безжалостной слежки за женщиной, которую вы любите и хотя бы
потому должны уважать.
- Да! - обрадовался Морис. - Я вас понимаю. То же самое я сам себе
говорил. Я проклинал себя, но по вечерам дежурил у ее подъезда, а по утрам
ждал, не выйдет ли она из дома с пустой корзинкой. Мне стыдно, но и Отелло
стыдился, подняв руку на Дездемону.
Сравнение было рискованным, но моей улыбки Морис не заметил. Он сделал
трагический жест, свалил со стола стопку бумаг и продолжал монолог, сидя
на корточках и собирая листы с пола.
- Я не прошу снисхождения и не за тем к вам пришел. Но сегодня утром, в
семь часов десять минут, она вышла из дому с корзинкой и пошла к тому
скверу. На краю парка, за фонтаном, есть поляна. Почти открытая. Только
кое-где большие деревья. Там как раз какое-то строительство начинается -
столбы врыли, будут огораживать. Не самое лучшее место для грибов. Вы меня
понимаете?
- Пока что ничего непонятного вы сказать не успели.
- Вот до этой поляны я ее и проводил. Только я не приближался.
Представляете, если бы она обернулась!
- Не дай Бог, - сказал я.
- Так вот, она вышла на поляну и начала по ней бродить. Ходит, нагибается,
что-то подбирает, а я стою за большим деревом и жду.
- Чего? Самое время выйти из укрытия, обратиться к ней и сказать, что
виноваты, раскаиваетесь и больше никогда не будете.
- Я хотел так сделать. Но меня удерживал стыд... и подозрения.
- Какие еще подозрения?
- А вдруг она, набрав грибов, пойдет к нему на свидание? Или он сейчас
выйдет...
-Убедительно, - сказал я. - Вижу перед собой настоящего рыцаря и
джентльмена.
- Ах, оставьте, - ответил Морис. - Сейчас все это уже неважно. Важно то,
что, пока я смотрел на Наташу, она исчезла. Представляете? Только что была
посреди поляны и вдруг исчезла. Я глазам своим не поверил. Что вы на это
скажете?
- Пока ничего.
- Я обошел всю поляну, выскочил на улицу - пусто. Вернулся в парк,
заглядывал в кусты, чуть ли не под скамейки. Нигде ее нет. Вернулся на
поляну и остановился примерно там, где видел Наташу в последний раз. И
вдруг слышу ее голос: "Морис, что ты тут делаешь?" Она стоит совсем рядом,
в трех шагах, с корзиной в руке.
- И в корзинке грибы?
- Почти полная.
- Ну и что дальше?
- Я сказал ей: "Тебя жду". "Чего не позвал? - отвечает она. - Смотри,
сколько я набрала". "А где же ты была?" - спрашиваю. "Здесь". "Как здесь?
Я уже полчаса здесь стою, а тебя не было". "А где я еще могла грибы
собирать? Не на мостовой же!"
Морис замолк.
- В конце концов она обиделась на вас и ушла, - предположил я.
Я вспомнил, что обещал к обеду закончить статью, а рассказ Мориса явно
затягивался.
- Ушла, - согласился Морис. - Но не в этом дело.
- В чем же?
- Понимаете, я подумал: здесь какая-то тайна. То Наташа была, то ее не
было. Как будто в дырку провалилась. И в таком я был состоянии духа, что
мне захотелось эту дырку найти.
- Похвально. В Москве много дырок, в которых выдают шампиньоны.
- Я дошел до той точки, где исчезла и появилась Наташа. А там такая
небольшая низинка...
"Господи, - подумал я, - его ничем не остановишь. Неужели и я, когда бывал
влюблен, становился столь же зануден и велеречив?"
- Ничего я там не обнаружил - лишь трава была утоптана. И я медленно пошел
дальше, глядя по сторонам, - и тут я увидел шампиньон!
- Вот и отлично, - сказал я и посмотрел на часы, что не произвело на
рассказчика никакого впечатления.
- И вообще на той поляне оказалось много шампиньонов. Я даже удивился, что
раньше их не заметил. А пока я там бродил, пришел к решению, что нельзя с
таким недоверием относиться к Наташе. Нет, подумал я, надо попросить у нее
прощения.
Пауза. На минуту, не меньше. Я терпеливо ждал. Сейчас должен появиться
таинственный разлучник, либо должна возвратиться Наташа, подбежать сзади,
ласково закрыть ему глаза ладонями и спросить: "Угадай, кто?"
- И в этот момент, - продолжал он наконец, - я понял, что на поляне нет
столбов для забора. Только ямы.
- Какие еще ямы?
- Ямы для столбов. Ямы для столбов, понимаете, были, а сами столбы лежали
на земле. Вот, подумал я, и галлюцинации начинаются. Тогда я ушел из
парка. И пошел к остановке двенадцатого троллейбуса.
"Кажется, рассказ подходит к концу", - с облегчением подумал я.
- Но там не было остановки двенадцатого троллейбуса, потому что там была
остановка автобуса "Б", хотя такого автобуса в Москве нет. Я был в
смятении и даже не удивился, а подошел к стоявшей там женщине и спросил:
"А где останавливается двенадцатый троллейбус?" А она ответила, что не
знает. "Как так? - спросил я. - Ведь я только полчаса назад на нем сюда
приехал. Вы, наверное, нездешняя?" Она возмущенно на меня поглядела - и ни
слова в ответ. Ладно, думаю, схожу с ума. Лучше, чтобы об этом никто пока
не знал. И как ни в чем не бывало спросил: "Как доехать до метро
"Аэропорт"?" "До метро "Аэровокзал"? Садитесь на автобус, сойдете через
шесть остановок". Вы что-нибудь понимаете?
- Понимаю, - сказал я. - Сейчас вы мне расскажете, как проснулись и решили
поведать свой сон любимому учителю.
- Ни в коем случае! - воскликнул Морис. - Это был не сон.
И в доказательство своей правоты он основательно грохнул кулаком по
письменному столу. Я поймал на лету телефон. В литературе зафиксированы
различные формы любовного помешательства. У многих народов любовная
одержимость считалась вполне допустимым и никак не позорным заболеванием.
- Так слушайте дальше! Когда автобус подошел к метро "Аэропорт" и я увидел
над входом выложенную золотыми буквами надпись "Аэровокзал", я понял, что
не ошибся в своем диагнозе. Я спятил. Я старался глубоко дышать и думать о
посторонних вещах. Спустился вниз, подошел к контролю, нашел в кармане
пятак и опустил его в автомат, но он застрял в щели. Дежурная спросила у
меня, в чем дело? Покажите мне ваш пятак. Я показываю, а она говорит: "Он
же желтый! Пятаки должны быть белые, а он желтый". И показывает мне тонкий
пятак из белого металла. И смотрит на меня так, словно я этот пятак сам
изготовил. Я покорно поднялся на улицу. И знаете, чем больше я глядел
вокруг, тем более меня поражало несовпадение деталей. Именно деталей. В
целом все было нормально, но детали никуда не годились. Человек читает
газету, а заголовок у нее не в левом углу, а в правом, дом напротив не
желтый, а зеленый, трамвай не красный, а голубой - и так далее...
Я молчал. Морис казался нормальным. Даже следы волнения, столь очевидные в
начале его рассказа, исчезли. Он даже забыл о своей возлюбленной. Это не
Меджнун, это просто очень удивленный человек.
- И тогда я допустил в качестве рабочей гипотезы, что попал в параллельный
мир. Вы читали о параллельных мирах?
- Не читаю фантастики, - ответил я, излишней категоричностью выдавая себя
с головой, ибо как бы мог я узнать о параллельных мирах, не читая этой
самой фантастики.
- Ну все равно знаете, - сказал Морис. - И эта версия полностью
оправдывала Наташу. Она, как и другие грибники, бродила по поляне, ступала
в эту низинку, которая каким-то образом оказалась местом перехода из мира
в мир, попадала туда и как ни в чем не бывало продолжала свою охоту. А
может быть, грибники знают о свойствах этого места и пользуются им
сознательно, не придавая тому большого значения-
Тут он замолчал, подумал и добавил:
- А может, кто-нибудь из них остался в параллельном мире. Если он алкаш,
то и не заметил разницы.
- Ну да, вернулся домой и встретил самого себя, - заметил я. Но Морис меня
не слушал.
- Так вот, осознав, что произошло со мной, я пришел к неожиданному выводу:
если в параллельном мире есть отличия от нашего, то они могут
распространяться и в прошлое. Я же ученый. Куда мне следует направиться?
- К памятнику Пушкину, - пошутил я.
- Вы почти угадали. Только, разумеется, не к памятнику, он мне не даст
нужной информации, а в Пушкинский музей. Я остановил такси и велел ехать
на Кропоткинскую. Я продолжал размышлять. А вдруг Пушкин избежал дуэли в
1837 году? И прожил еще десять, двадцать, тридцать лет, создал неизвестные
нам гениальные произведения? Все более волнуясь от предстоящей встречи с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг