тут же стал отпихивать от себя деньги.
- И слушать не стану, - зашептал в самое ухо Босому Коровьев, -
обидите. У нас не полагается, а у иностранцев полагается.
- Строго преследуется, - сказал почему-то тихо Босой и оглянулся.
- А мы одни, - шепнул в ухо Босому Коровьев, - вы трудились...
И тут, сам не понимая, как это случилось, Босой засунул три сотенных в
карман. И не успел он осмыслить случившееся, как уж оказался в передней, а
там за ним захлопнулась дверь.
Товарищ Кавунов, оказавшийся рыжим, кривым и одетым не по-нашему, уже
дожидался в правлении. Тщательно проверив документы товарища Кавунова, Босой
в присутствии Шпичкина сдал ему под расписку доллары и копию контракта, и
все разошлись.
В квартире же покойного произошло следующее.
Тяжелый бас сказал в спальне ювелирши:
- Однако, этот Босой - гусь! Он мне надоел. Я вообще не люблю хамов в
квартире.
- Он не придет больше, мессир, уверяю вас, - отозвался Коровьев. И. тут
же вышел в переднюю, навертел на телефоне номер и, добившись требуемого,
сказал в трубку почему-то плаксивым голосом следующее:
- Алло! Говорит секретарь Жакта э 197 по Садовой Бордасов Петр.
Движимый чувством долга члена профсоюза, товарищ, сообщаю, что у
председателя нашего Жакта, Босого Никанора Ивановича, имеется валюта, в
уборной.
И повесил трубку.
- Этот вульгарный человек больше не придет, мессир, - нежно сказал
назвавший себя Коровьевым в дверь спальни.
- Да уж за это можно ручаться, - раздался вдруг гнусавый голос, и в
гостиной появился человек, при виде которого Босой ужаснулся бы, конечно,
ибо это был не кто иной, как назвавший себя Кавуновым. Кривой глаз, рыжие
волосы, широк в плечах, ну, словом, он. К несчастью, Никанор Иванович не
видел его.
- Идем завтракать, Азазелло, - обратился Коровьев к тому, который
именовал себя Кавуновым.
Что далее происходило в квартире, где поселился иностранный артист,
точно неизвестно. Но зато хорошо известно, что произошло в квартире Никанора
Ивановича.
Никанор Иванович, сплавив с плеч обузу с долларами, вернулся к себе,
первым долгом заперся, а в три часа отправился к себе обедать. В доме была
общественная столовая, но Никанор Иванович, хоть сам и был инициатором
основания столовки, но испытывал какое-то болезненное отвращение к
общественному питанию, предпочитая ему индивидуальное, домашнее. И поэтому,
ссылаясь на то, что доктор ему прописал особую диету, в столовке нипочем не
обедал.
В этот странный день для Никанора Ивановича в его диетический обед
вошли приготовленная собственными руками супруги его селедочка с луком,
коробка осетрины в томате, битки, малосольные огурчики и борщ с сосисками.
Но прежде чем обедать, Никанор Иванович прошел в уборную и заперся там на
несколько минут. Вернувшись, он окинул приятным взором приготовленные яства,
не теряя времени, заглянул под кровать, спросил у супруги, закрыта ли
входная дверь, велел никого не пускать, потому что у Никанора Ивановича
обеденный перерыв, вытащил из-под кровати из чемодана запечатанную
поллитровку, откупорил, налил стопку, закусил селедкой, налил вторую, хотел
закусить огурчиком, но это уже не удалось. Позвонили.
- Гони ты их! - раздраженно сказал Босой супруге. - Что я им в самом
деле - собака? Скажи, чтоб насчет квартиры больше не трепались. Сдана
иностранцу.
И спрятал поллитровку в буфет. В передней послышался чужой голос.
Супруга впустила кого-то.
- Что она, дура, я же сказал! - рассердился Босой и устремил грозный
взор на дверь в переднюю. Из этой двери появилась супруга с выражением ужаса
на лице, а следом за нею - двое незнакомых Босому. Первый в форме с
темно-малиновой нашивкой, а второй - в белой косоворотке. Босой почему-то
побледнел и поднялся.
- Где сортир? - спросил озабоченно первый.
- Здесь, - шепнул Босой, бледнея, - а в чем дело, товарищи?
Ему не объяснили, в чем дело, а прямо проследовали к уборной.
- У вас мандаты, товарищи, есть? - тихо-претихо вымолвил Босой, идя
следом за пришедшими.
На это тот, что был в косоворотке, показал Босому маленькую книжечку и
белый ордерок. Тут Босой утих, но стал еще бледнее. Первый вошел в уборную,
оглядел ее, тотчас же взял из коридора табуретку, встал на нее и с наличника
над дверью под пыльным окошком снял белый пакетик. Пока этот пакетик
раскрывали, Босой придумал объяснение тремстам рублям - прислал брат из
Казани. Однако объяснение не понадобилось. Быстрые белые пальцы первого
вскрыли пакетик, и в нем обнаружились несколько денежных, по-видимому,
бумажек непривычного для человеческого взгляда вида. Они были зеленоватого
цвета, с портретами каких-то вдохновенных растрепанных стариков. Тут глаза
Босого вылезли из орбит, шея налилась темной кровью.
- Триста долларов, - деловым тоном сказал первый. - Ваш пакетик?
- Никак нет, - ответил Босой.
- А чей же?
- Не могу знать, - ответил Босой и вдруг возопил: - Подбросили враги!
- Бывает, - миролюбиво сказал второй в косоворотке и прибавил: - Ну,
гражданин Босой, подавай остальные.
Мы не знаем, что спасло Никанора Ивановича от удара. Но он был к нему
близок. Шатаясь, с мертвыми глазами, налитыми темной кровью, Никанор
Иванович Босой, член кружка "Безбожник", положил на себя крестное знамение и
прохрипел:
- Никогда валюты в руках не держал, товарищи, Богом клянусь!
И тут супруга Босого, что уж ей попритчилось, кто ее знает, вдруг
воскликнула:
- Покайся, Иваныч!
Чаша страдания ни в чем неповинного Босого (он, действительно, никогда
в руках не держал иностранной валюты) переполнилась, и он внезапно ударил
свою супругу кулаком по лицу, отчего та разроняла битки по полу и взревела.
- Ну, это ты брось, - холодно сказал тот, что был в косоворотке, и
мигом отделил Босого от жены.
Тогда Босой заломил руки, и слезы покатились по его багровому лицу.
Минут через десять примерно видели некоторые обитатели громадного дома
на Садовой, как председатель правления в сопровождении двух людей быстро
проследовал в ворота дома и якобы шатался, как пьяный, и будто бы лицо у
него было, как у покойника.
Что проследовал, это верно, ну а насчет лица, может быть, и приврали
добрые люди.
В КАБИНЕТЕ РИМСКОГО
В то время как происходили все эти события, в громадном доме на
Садовой, невдалеке от него, в кабинете дирекции "Кабаре" сидели и занимались
делами двое ближайших сотрудников Степы Лиходеева - финансовый директор
"Кабаре" Римский и администратор Варенуха. В кабинете "Кабаре", похожем как
две капли воды на всякий другой театральный кабинет, то есть с
разнокалиберной мягкой мебелью, с запачканным дрянным ковром на полу, с
пачкой старых афиш, с телефоном на письменном столе, - происходило все то,
что происходит во всяком другом кабинете.
Римский сидел за письменным столом и подписывал какие-то бумаги. В
дверь часто входили: побывал бухгалтер с ведомостью, как всякий бухгалтер,
старый, больной, подозрительный, хмурый, в очках. Приходил дирижер в грязном
воротничке, и с дирижером Римский поругался из-за какой-то новой кожи на
барабане. Какой-то лысый и бедный человек принес скетч. Автор скетча держал
себя униженно, а Римский обошелся с ним грубо, но скетч оставил, сказав, что
покажет его Степану Богдановичу Лиходееву. И автор ушел, кланяясь и говоря:
"Очень хорошо... мерси..." - глядя слезящимися глазами на директора.
Словом, все было, как обычно, кроме одного: час прошел, нет Степана
Богдановича, другой час прошел - нет его.
Приезжали из РКИ, звонили из Наркомпроса, звали на заседание
директоров, на столе накопилась громаднейшая пачка бумаг. Римский стал
нервничать, и Варенуха стал звонить по телефону на Садовую, в квартиру
Степы.
- Ну, это уж безобразие, - стал ворчать Римский, каждый раз, как
Варенуха говорил: "Не отвечают".
В три часа дня в кабинет вошла женщина в форменной куртке, в тапочках и
в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала:
- Где тут "Кабаре"? Распишитесь, "молния".
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та
ушла, вскрыл пакетик.
Вскрыв и прочитав, он перекосил лицо, пожал плечами и подал телеграмму
Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее:
"Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника
Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин без сапог
документами директора Кабаре Лиходеева явившийся сегодня отделение
Владикавказе признаками психоза есть директор Лиходеев Масловский".
- Это здорово! - сказал Римский, прочитав телеграмму. Варенуха, моргая,
долго изучал листок.
- Самозванец, - решил Римский. И тут же взяв телефонную трубку,
позвонил и продиктовал по телефону "молнию": "Владикавказ Помощнику
Начальника Маcловскому Лиходеев Москве Римский".
Независимо от странной "молнии" принялись разыскивать Лиходеева.
Квартира упорно не отвечала. Мучились очень долго, звоня в служебное время
решительно во все места, где могла разыскаться хотя бы тень Степы. Успели
проверить сбор и убедились, что выпущенная афиша с именем иностранца резко
повысила сегодняшний кассовый приток.
Минут через тридцать после первой "молнии" пришла вторая. Содержание ее
было еще страннее:
"Молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом
Владикавказ Задержите Воланда Лиходеев".
В течение минуты и Римский, и Варенуха, касаясь друг друга лбами,
перечитывали телеграмму.
- Ты же с ним утром разговаривал по телефону, - недоуменно сказал лысый
Варенуха.
- Какие глупости - разговаривал, не разговаривал! - рассердился нервный
Римский, - не может он быть во Владикавказе! Это смешно!
- Он пьян! - сообразил Варенуха, а может, это трактир "Владикавказ"? Он
из Москвы...
- Граждане! - вскричала раздраженно телеграмщица, - расписывайтесь, а
потом уж митинг устраивайте!
- Телеграмма-то из Владикавказа? - спросил Римский.
- Ничего я не знаю. Не мое дело, - ответила женщина и удалилась ворча.
Римский уставился сквозь очки в "молнию". Как ни прерывал его каждую минуту
Варенуха восклицаниями, что все это глупо, отмахнуться от телеграммы никак
нельзя было, и именно благодаря слову "Воланд". Откуда же, спрашивается,
владикавказскому самозванцу известно имя иностранца? Но с другой стороны,
человек, который в час дня был в Москве, ни в каком аэроплане, ни при каких
условиях к трем дня во Владикавказе быть не может. С третьей стороны, зачем
же, хотя бы и такой неожиданный человек, как Степа, которого не раз Римский
мысленно ругал "балбесом", сорвется в служебный день с места и ринется из
Москвы вон? С ума можно сойти!
"Задер-жи-те Воланда, - бормотал, мычал Варенуха. - Зачем?
Мистификация". Решили ничего не молнировать в ответ.
Через тридцать минут появилась та же самая женщина, и Римский, и
Варенуха даже с мест не поднялись. Она вынула темный листок.
- Интересненько... - шепнул Варенуха. На фотографической бумаге
отчетливо чернели писаные строчки. Тут Варенуха без чинов навалился на плечо
Римскому. Оба жадно бегали глазами по строчкам.
"Вот доказательство мой почерк Немедленно молнируйте подтверждение моей
личности Немедленно обследуйте мою квартиру Примите все меры наблюдения за
Воландом и задержания в случае попытки выехать из Москвы Лиходеев".
Варенуха был известен в Москве как опытнейший театральный
администратор, видавший всякие виды, и кроме того, смышленый человек. Но тут
Варенуха почувствовал, что ум его застилается пеленою, и он ничего не
придумал, кроме житейской нелепой фразы:
- Этого не может быть...
Римский поступил не так. Он поднялся с места, резко крикнул в дверь:
"Никого!" - и тотчас запер дверь кабинета на ключ. Затем, сразу постарев лет
на пять и нахмурившись, достал из письменного стола пачку документов и
извлек из них все те, на которых были резолюции и подписи Лиходеева. Он
тщательно сличал букву за буквой. Извлек три залихватских подписи на
ведомостях и одну на чеке. Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку
Римскому.
- Без сомнения, почерк Лиходеева, - наконец выговорил Римский очень
хмуро. Варенуха проделал все знаки изумления, которые свойственны людям. То
есть по кабинету прошелся, руки вздымал, как распятый, плечи вздергивал,
восклицал: "Не понимаю!"
Задача Римского была трудна. Нужно было тут же, сейчас же обыкновенные
объяснения представить для совершенно необыкновенного события. И Римский
сделал все, что в силах человеческих. Он сверился по справочнику и узнал,
что от Москвы до Владикавказа... километров. Злобно от напряжения
усмехнувшись, Римский представил себе Степу в ночной сорочке, торопливо
влезающего в самый-самый, делающий, скажем, триста километров в час
аэроплан, и тут же сокрушил эту мысль, как явно гнилую. На таком далеко не
улетишь. Он представил другой самолет, военный, сверхбоевой, шестьсот
километров в час, и тут же сосчитал, что, ввалившись в него непосредственно
тотчас же после телефонного разговора в час дня, Степа за два часа не
дотянул до Владикавказа восемьсот километров. Аэропланы разлетелись как дым.
В висках Римского закололо. Варенуха же, выпив целый стакан желтой воды из
графина, весь в испарине, рылся в справочнике "Вся Москва". Он искал трактир
"Владикавказ".
Мелькнула дикая мысль, что, может, не Степа говорил в час дня по
телефону с Садовой. Отпала. Степин голос был слишком хорошо известен
Римскому. Затем всякая надежда построить логическое здание рухнула. В голове
у финансового директора остались только черепки. Штампы на телеграммах
фальшивые? Нет, подлинные. В носках, среди бела дня, во Владикавказе?
Смешно. Трактир. Пьяные шутки?
В дверь снаружи стучали, ручку дергали. Слышно было, как курьерша
кричала: "Нельзя!" Варенуха, воспаленными глазами глядя в справочник, тоже
рявкнул: "Нельзя! Заседание!"
Когда за дверью стихло, Варенуха захлопнул толстую книгу и молвил:
- Не может он быть во Владикавказе. - Он поглядывал на Римского и
увидел в своем патроне перемену.
Колючие глаза Римского в знакомой всем роговой оправе утратили как
будто бы эту колючесть, и в них появилась темная печаль и очень большая
тревога.
- Не может он быть во Владикавказе, - повторил Варенуха. Помолчали.
- Да, он не может быть во Владикавказе, - отозвался Римский, и даже,
как показалось Варенухе, изменившимся голосом, - но тем не менее это писано
из Владикавказа.
- Так что же это такое?! - вопросил Варенуха.
- Это непонятное дело, - очень серьезно ответил Римский, - и дело это
надо выяснить. - Помолчав, еще добавил: - Но лучше всего, это вторая часть.
- О Воланде?
- Да, о Воланде, - ответил Римский. За спиной его висела афиша. На
зеленом фоне ясно виднелась эта фамилия. Афиша сулила.......................
Двое взрослых и очень деловых людей должны были ответить на дикие
телеграммы. Это было им неприятно, но тем не менее отвечать нужно было.
Римский взял трубку телефона и сказал:
- Междугородная? Дайте сверхсрочный разговор с Владикавказом.
"Умно", - подумал Варенуха.
- А, черт, - сказал Римский, вешая трубку.
- Что?
- Испорчен телефон во Владикавказе. Римский позвонил на телеграф и,
щурясь, продиктовал:
- Примите "молнию". "Владикавказ Помощнику Масловскому Ответ фотограмму
803 Двенадцать дня сегодня Лиходеев был Москве От двух до четырех он
неизвестно где Почерк безусловно подтверждаю Меры наблюдения за указанным
фотограмме артистом принимаю Римский".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг