У самого входа налево за решетчатыми загородками сидели неприветливые
мужчины и взвешивали на весах и кислотой пробовали золотые вещи, которые со-
вали им в окошечки разнообразно одетые дамы. Направо в кассах сидели девушки
и выдавали ордера. А далее чуть не до потолка громоздились апельсины, груши,
яблоки. Возведены были причудливые башни из плиток шоколаду, целые строения
из разноцветных коробок папирос, и играло солнышко на словах "Золотой ярлык"
и "Ананасы экспортные". А далее прямо чудеса в решете. Лежала за стеклами
толстая, как бревно, в тусклой чешуе поперек взрезанная семга двинская. В
кадушках плавала селедка астраханская, грудами лежали блестящие коробки, и
надпись свидетельствовала, что в них килька ревельская отборная. О сыре и
говорить нечего, как мельничные жернова навален он был на прилавок, и, лишь
проворный приказчик вонзился в него страшным ножом, он плакал, и жирные
слезы стекали из его бесчисленных ноздрей.
Вскинешь взор, и кажется, что видишь сон. Массандровская мадера,
портвейн, херес, шампанское, словом, все вина, какие только может
потребовать самый прихотливый потребитель, все были тут в бутылках.
- Хороший магазин, - звучно сказал Коровьев, хотя никто и не
интересовался его мнением и никто не просил его магазин этот хвалить. И тут
же он подошел к фруктам.
- С котами нельзя, - в негодовании сказала белая женщина
- Извиняюсь, где вы видите кота? - спросил Коровьев и приставил ладошку
к уху, как тугоухий. Женщина моргнула глазами и отшатнулась. На том самом
месте, где почудился ей черный кот на задних лапах, стоял толстяк в
клетчатом с продранным локтем, правда, с кошачьей рожей, но в кепке и с
примусом в руке.
- Почем мандарины? - осведомился Коровьев.
- 30 копеек кило, - ответила пораженная женщина.
- Жарко. Кушай, Бегемот, - пригласил Коровьев.
Спутник Коровьева передал примус Коровьеву, взял верхний мандарин,
облупил его в один взмах и тут же, чавкнув, сожрал его, а затем принялся за
второй.
Смертельный ужас поразил женщину.
- Вы с ума сошли! - закричала она, - чек подавайте! Чек! - и уронила
конфетные щипцы.
- Душенька, - задребезжал Коровьев, - не при валюте мы сегодня... Ну
что поделаешь. Но клянусь вам, в следующий же раз и никак не позднее
четырнадцатого отдадим. В кредит! - и он подмигнул.
А Бегемот лапу сунул в шоколадную пирамиду, выдернул плитку, отчего вся
пирамида рухнула. Женщина сделалась желтой, как батумский лимон, и
пронзительно и тоскливо завыла:
- Палосич!
И не успел еще Бегемот прожевать шоколадку, как Павел Осипович возник у
прилавка.
Утро 25/I.34
Он вмиг оценил положение и, не вступая ни в какие пререкания с
Коровьевым или Бегемотом, воскликнул:
- Сверчков! Милицию!
Пронзительная трель у дверей ответила Палосичу. Приказчики бросили ножи
и выставили лица из-за прилавков. Бегемот отступил к громадной кадке с
надписью "Сельдь керченская" и запустил в нее лапу.
- Ты что делаешь, гад?! - вскричал приказчик в белом халате и котиковой
шапке.
Трель повторилась.
Вечер 25/I.34.
Проглотив кусок керченской селедки, Бегемот повел речь.
- Граждане-товарищи! Что же это делается? Ему можно? - Тут он указал
лапой на человека, одетого в сиреневое пальто. Этому человеку приказчик
резал балык, источающий масло. - Ему можно? А коту, который починяет
примуса, нельзя?
1/II.34.
Трель загремела отчаянно. В гастрономическое отделение потянулась
публика.
- Горько мне! Горько! - как на свадьбе вскричал спутник Коровьева и
ударил себя в грудь. Приказчик замер с ножом в руке. Тут спутник, очевидно
самого себя расстроив, размахнулся и ударил кулаком в грудь сиреневого
человека. Тот слетел с ног и рухнул прямо в кадку с керченским рассолом, так
что брызнуло в разные стороны. В то же мгновение возникли двое милиционеров
возле самых мандаринов.
Их явление было, впрочем, кратковременным. Коровьев преградил им путь
со словами:
- Эх, добрые души! Ну чего вам-то ввязываться в это печальное дело?
Он дунул и крикнул:
- Исчезните!
После этого оба милиционера растаяли в воздухе буквально так, как тает
кусок рафинаду в горячем чаю.
Дикий голос рявкнул в толпе покупателей: "Иностранца бьют!", Павел
Осипович куда-то метнулся, кот овладел примусом и вдруг широко плеснул
керосином прямо на фрукты. И ранее, чем успели мигнуть, спичку, что ли,
кто-то успел швырнуть, только апельсины в ящиках за прилавком вспыхнули.
И все смешалось. Девушки выбежали из-за прилавка, крича: "Пожар!"
Шарахнулась публика, а огонь, весело лизнув шоколадную пирамиду, бросился
вверх, и загорелись бумажные розовые ленты на корзинах. Еще мгновение, и
огонь пошел жрать полотняную штору на окне. Что-то затрещало и посыпалось, и
видны были скачущие через прилавок приказчики, и лез на карачках из магазина
в испорченном сиреневом пальто исступленный человек, и побежала публика из
магазина, и вылетело стекло, и свистели опять, и слышен был вопль Павла
Осиповича: "Пропустите к телефону!"... Сам же господин Коровьев и спутник
его тут же бесследно исчезли.
Роман. Окончание
(Ленинград, июль, 1934 г.)
12/VII.34 г.-15/VII.1934 г.
Куда девались подозрительный Коровьев и толстяк в клетчатом
непосредственно после того, как учинили пакость в торгсине на Смоленском, -
неизвестно.
Будто бы оба негодяя перебросились на Мясницкую улицу, попали в
пустынное учреждение. Что там делали они - осталось тайной, но пожар начался
немедленно после их отбытия. И лихая пожарная колонна, сверкая и звеня в
колокола, покатила по намасленному асфальту. Затем неразлучная пара
оказалась именно в доме Грибоедова, на веранде ресторана, где, важно
усевшись за свободный столик, потребовала две кружки пива и полтора десятка
раков.
В раках им сразу отказали, сославшись на то, что ракам не сезон. А с
пивом тоже произошла заминка. Официант осведомился - литераторы ли
новоприбывшие?
- Какое отношение это имеет к пиву? - надменно осведомился Коровьев, а
толстяк объявил, что он поэт. И тут же, встав в позу и поражая всех
продранными локтями, фальшивым голосом зачитал дурацкое стихотворение:
Вы прекрасны точно роза.
Но есть разница одна:
Роза...
За столиками заулыбались сконфуженно, зашептались, заерзали. Официант
не пожелал слушать ничего про розу и попросил удостоверение.
Тут произошла страннейшая история. Как из-под земли вырос командир
черного брига и режущим взглядом окинул незваных посетителей. И удивительная
перемена произошла во флибустьере. Он, всмотревшись в посетителей,
вздрогнул, побледнел неожиданно раскланялся низко. Оттеснив одним взмахом
официанта, оказался у плеча Коровьева и как фокусник вынул карточку.
Официант в изумлении открыл рот.
- Чем потчевать прикажете? - шепнул белозубый пират, и еще интимнее
шепнул: - Белорыбица мировая, к съезду писателей приготовили... Деволяйчик
могу сделать, салат?
Коровьев внимательно смотрел на соблазнителя, внезапно протянул ему
руку. И тот потряс ее обеими руками. Толстяк, не желая отставать от
приятеля, также ткнул флибустьеру лапу.
- Ничего не нужно. Мы спешим. Две кружки пива, - приказал Коровьев.
- Две кружки пива, - грозно повторил флибустьер и тотчас, повернувшись,
удалился вместе с пораженным официантом. По дороге он, еле шевеля губами,
произнес тихо:
- Пиво из запасного бочонка. Свежее. Льду. Скатерть переменить.
Ванотиного рыбца тонкими ломтиками. В секунду. От столика не отходить.
Официант устремился в буфет, а командир повел себя необычайно странно.
Он исчез в темном коридоре, вошел в двери с надписью "Служебная", тотчас
вышел из нее со шляпой в руках и в пальто, кому-то встречному сказал: "Через
минуту вернусь", - вышел черным ходом на Бронную, повернул за угол и исчез.
Он не вернулся ни через минуту, ни через час. Он больше вообще не вернулся,
и никто его более не видел.
Меж тем публика за столиками в совершенном отупении наблюдала странную
пару, вооружившуюся двумя вспотевшими кружками пива. Толстяк наслаждался,
погрузив морду в пену и подмигивая на официанта, который как прилип к своему
месту на посту невдалеке.
Тут на веранде появился взволнованный хроникер Боба Кондалупский и
плюхнулся за соседний столик, где помещался известный писатель с гордой
дамой в шляпе в виде бритвенного блюдечка.
- В городе пожары, - взволнованно шепнул Кондалупский по своей привычке
на ухо известному писателю.
Судорога прошла по лицу писателя, но еще не успел осмыслить
сообщенного, как с соседнего столика раздался голос:
- Что ж мудреного. Сушь такая. Долго ли до беды. Опять же примуса, -
козлиным голосом заговорил Коровьев, явно адресуясь к гордой даме.
- Сейчас в Гнездниковском загорится! - вдруг радостно объявил толстяк,
тыча лапой в сад, - очень любопытно. Я люблю пожары, мадам, - добавил он,
тоже почему-то обращаясь к обладательнице блюдечка.
Не успели за столиком как-то отозваться на это дикое заявление, как все
взоры устремились за зеленый бульвар. Отчетливо видно было, как в высоком
доме за бульваром, в десятом примерно этаже, из открытого окна полез дым.
Потом в других местах распахнулись рамы.
На веранде посетители начали вскакивать из-за столиков. Только
Кондалупский как сидел, так и застыл на стуле, переводя глаза с дальнего
дома на толстяка, который в Кондалупском явно вызывал ужас.
- Началось, я ж говорил, - шумно отдуваясь после пива, воскликнул
толстяк и велел официанту: - Еще парочку!
Но пить вторую парочку не пришлось. Из внутренних дверей ресторана
появились четверо людей и стремительно двинулись к столику Коровьева.
- Не поднимайтесь, - сквозь зубы сказал первый из появившихся и дернул
щекой.
Толстяк нарушил приказание и встал из-за стола. Первый идущий тогда, не
произнося более ни слова, поднял руку, и на веранде грянул выстрел. Публика
бросилась бежать куда попало. Взвизгнула дама в блюдечке, чья-то кружка
треснулась об пол, побежали официанты. Но стрельба прекратилась. Стрелявший
побелел: за столиком никого не было. На столе стояли две опустевшие кружки,
наполовину обглоданный рыбец. А рядом со столика, из треснувшей под
кофейником спиртовки ручьем бежал спирт, и на нем порхали легкие синие
огоньки, и дама визжала, прыгая в горящей луже и зонтиком колотя себя по
ногам.
ПОРА! ПОРА!
............................................................................
На плоской террасе здания, украшенного белыми колоннами и скульптурами,
изображениями белых женщин в туниках, сидел на складном табурете Воланд и
глядел на город, громоздившийся внизу. Сзади Воланда стоял мрачный рыжий и
косой Азазелло.
Ветерок задувал на террасу, и бубенчики тихо звенели на штанах и
камзоле Азазелло.
Воланд устремил взгляд вдаль, любуясь картиной, открывшейся перед ним.
Солнце садилось за изгиб Москвыреки, и там варилось месиво из облаков,
черного дыма и пыли.
Воланд повернул голову, подпер кулаком подбородок, стал смотреть на
город.
- Еще один дым появился на бульварном кольце. Азазелло, прищурив кривой
глаз, посмотрел туда, куда указывал Воланд.
- Это дом Грибоедова горит, мессир.
- Мощное зрелище, - заговорил Воланд, - то здесь, то там повалит
клубами, а потом присоединяются и живые трепещущие языки. Зелень
сворачивается в трубки, желтеет. И даже здесь ветерок припахивает гарью. До
некоторой степени это напоминает мне пожар Рима.
- Осмелюсь доложить, - загнусил Азазелло, - Рим был город красивее,
сколько я помню.
- Мощное зрелище, - повторил Воланд.
- Но нет ни одного зрелища, даже самого прекрасного, которое бы в конце
концов не надоело.
- К чему ты это говоришь?
- Прошу прощения, сир, тень поворачивает и становится длиннее, нам пора
покинуть этот город. Интересно знать, где застряли Фагот с Бегемотом? Я
знаю, проклятый толстяк наслаждается сейчас в этой кутерьме, паясничает,
дразнит всех, затевает ссоры.
- Придут.
Тут внимание говоривших привлекло происшествие внизу. С Воздвиженки в
Ваганьковский переулок вкатили две красные пожарные машины. Зазвонил
колокол. Машины повернули круто и въехали на Знаменку, явно направляясь к
многоэтажному дому, из-под крыши которого валил дым.
Но лишь только первая машина поровнялась, замедляя ход, с предыдущим
домом, окно в нем разлетелось, стекла брызнули на тротуар, высунулся кто-то
в бакенбардах с патефоном в руках и рявкнул басом:
- Горим!
Из подворотни выбежала женщина, ее слабый голос ветер донес на крышу,
но разобрать ее слов нельзя было.
Передняя машина недоуменно остановилась. Бравый человек в синем сюртуке
соскочил с нее и замахал руками.
- Действительно, положение, - заметил Воланд, - какой же из двух домов
он начнет раньше тушить?
- Какой бы из них ни начал, он ни одного не потушит. Толстый негодяй
сегодня, когда гулял, я видел, залез в колодезь и что-то финтил с трубами.
Клянусь вашей подковой, мессир, он не получит ни одной капли воды. Гляньте
на этого идиота с патефоном. Он выпрыгнул из окна, и патефон разбил, и
сломал руку.
Тут на железной лестнице застучали шаги, и головы Коровьева и Бегемота
показались на крыше.
Рожа Бегемота оказалась вся в саже, а грудь в крови, кепка обгорела.
- Сир, мне сейчас по морде дали! - почему-то радостно объявил,
отдуваясь, Бегемот, - по ошибке за мародера приняли!
- Никакой ошибки не было, ты и есть мародер, - отозвался Воланд.
Под мышкой у Бегемота торчал свежий пейзаж в золотой раме, через плечо
были перекинуты брюки, и все карманы были набиты жестяными коробками.
- Как полыхнуло на Петровке, одна компания нырь в универмаг, я - с
ними, - рассказывал возбужденно Бегемот, - тут милиция... Я - за пейзажем...
Меня по морде... Ах так, говорю... А они стрелять, да шесть человек и
застрелили!
Он помолчал и неожиданно добавил:
- Мы страшно хохотали!
Кто и почему хохотал и что в рассказанном было смешного, узнать никому
не удалось.
Голова белой статуи отскочила и, упавши на плиты террасы, разбилась.
Группа стоявших повернула головы и глянула вниз. На Знаменке шла кутерьма.
Брезентовые люди с золотыми головами матерились у иссохшего мертвого шланга.
Дым уже пеленой тянулся через улицу, дыбом стояли лестницы в дыму, бегали
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг