Михаил Булгаков
ЗАПИСКИ ЮНОГО ВРАЧА
Версия 1.0 от 29 декабря 1996 г.
Сверка произведена по Собранию сочинений в пяти томах
(Москва, Художественная литература, 1991г.).
ЗВЕЗДНАЯ СЫПЬ
Это он! Чутье мне подсказало. На знание мое рассчитывать не приходилось.
Знания у меня, врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет,
конечно, не было.
Я побоялся тронуть человека за обнаженное и теплое плечо (хотя бояться
было нечего) и на словах велел ему:
- Дядя, а ну-ка, подвиньтесь ближе к свету!
Человек повернулся так, как я этого хотел, и свет керосиновой
лампы-молнии залил его желтоватую кожу. Сквозь эту желтизну на выпуклой
груди и на боках проступала мраморная сыпь. Как в небе звезды, подумал я и
с холодком под сердцем склонился к груди, потом отвел глаза от нее, поднял
их на лицо. Передо мной было лицо сорокалетнее, в свалявшейся бородке
грязно-пепельного цвета, с бойкими глазками, прикрытыми напухшими веками. В
глазках этих я, к великому моему удивлению, прочитал важность и сознание
собственного достоинства.
Человек помаргивал и оглядывался равнодушно и скучающе и поправлял поясок
на штанах.
Это он - сифилис, - вторично мысленно и строго сказал я. В первый раз в
моей врачебной жизни я натолкнулся на него, я - врач, прямо с
университетской скамеечки брошенный в деревенскую даль в начале революции.
На сифилис этот я натолкнулся случайно. Этот человек приехал ко мне и
жаловался на то, что ему заложило глотку. Совершенно безотчетно и не думая
о сифилисе, я велел ему раздеться, и вот тогда увидел эту звездную сыпь.
Я сопоставил хрипоту, зловещую красноту в глотке, странные, белые пятна в
ней, мраморную грудь, и догадался. Прежде всего, я малодушно вытер руки
сулемовым шариком, причем беспокойная мысль - Кажется, он кашлянул мне на
руки, - отравила мне минуту. Затем беспомощно и брезгливо повертел в руках
стеклянный шпатель, при помощи которого исследовал горло моего пациента.
Куда бы его деть?
Решил положить на окно, на комок ваты.
- Вот что, - сказал я, - видите ли... Гм... По-видимому... Впрочем, даже
наверно... У вас, видите ли, нехорошая болезнь -- сифилис...
Сказал это и смутился. Мне показалось, что человек этот очень сильно
испугается, разнервничается...
Он нисколько не разнервничался и не испугался. Как-то сбоку он покосился
на меня, вроде того, как смотрит круглым глазом курица, услышав призывающий
ее голос. В этом круглом глазе я очень изумленно отметил недоверие.
- Сифилис у вас, - повторил я мягко.
- Это что же? - спросил человек с мраморной сыпью.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежно-белой палаты,
университетской палаты, амфитеатр с громоздящимися студенческими головами и
седая борода профессора-венеролога... Но быстро я очнулся и вспомнил, что я
в полутора тысячах верст от амфитеатра и в сорока верстах от железной
дороги, в свете лампы-молнии... За белой дверью глухо шумели многочисленные
пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый
зимний снег.
Я заставил пациента раздеться еще больше и нашел заживающую уже первичную
язву. Последние сомнения оставили меня, и чувство гордости, неизменно
являющееся каждый раз, когда я верно ставил диагноз, пришло ко мне.
- Застегивайтесь, - заговорил я, - у вас сифилис! Болезнь весьма серьезная,
захватывающая весь организм. Вам долго придется лечиться! ..
Тут я запнулся, потому что, - клянусь!.. - прочел в этом, похожем на
куриный, взоре, удивление, смешанное явно с иронией.
- Глотка вот захрипла, - молвил пациент.
- Ну да, вот от этого и захрипла. От этого и сыпь на груди. Посмотрите на
свою грудь...
Человек скосил глаза и глянул. Иронический огонек не погасал в глазах.
- Мне бы вот глотку полечить, - вымолвил он.
Что это он все свое? - уже с некоторым нетерпением подумал я, - я про
сифилис, а он про глотку!
- Слушайте, дядя, - продолжал я вслух, - глотка дело второстепенное.
Глотке мы тоже поможем, но самое главное, нужно вашу общую болезнь лечить.
И долго вам придется лечиться - два года.
Тут пациент вытаращил на меня глаза. И в них я прочел свой приговор: Да
ты, доктор, рехнулся!
- Что ж так долго? - спросил пациент - Как это так два года?! Мне бы
какого-нибудь полоскания для глотки...
Внутри у меня все загорелось. И я стал говорить. Я уже не боялся испугать
его. О, нет! Напротив, я намекнул, что и нос может провалиться. Я рассказал
о том, что ждет моего пациента впереди, в случае, если он не будет лечиться
как следует. Я коснулся вопроса о заразительности сифилиса и долго говорил
о тарелках, ложках и чашках, об отдельном полотенце...
- Вы женаты? - спросил я.
- Женат, - изумленно отозвался пациент.
- Жену немедленно пришлите ко мне! - взволновано и страстно говорил я. -
Ведь, она тоже, наверное, больна?
- Жану?! - спросил пациент и с великим удивлением всмотрелся в меня.
Так мы и продолжали разговор. Он, помаргивая, смотрел в мои зрачки, а я в
его. Вернее, это был не разговор, а мой монолог. Блестящий монолог, за
который любой из профессоров поставил бы пятерку пятикурснику. Я обнаружил
у себя громаднейшие познания в области сифилидологии и недюжинную сметку.
Она заполнила темные дырки в тех местах, где не хватало строк немецких и
русских учебников. Я рассказал о том, что бывает с костями нелеченного
сифилитика, а попутно очертил и прогрессивный паралич. Потомство! А как
жену спасти?! Или, если она заражена, а заражена она наверное, то как ее
лечить? Наконец, поток мой иссяк, и застенчивым движением я вынул из
кармана справочник в красном переплете с золотыми буквами. Верный друг мой,
с которым я не расставался на первых шагах моего трудного пути. Сколько раз
он выручал меня, когда проклятые рецептурные вопросы разверзали черную
пасть передо мной! Я украдкой, в то время, как пациент одевался,
перелистывал странички и нашел то, что мне было нужно.
Ртутная мазь - великое средство.
- Вы будете делать втирания. Вам дадут шесть пакетиков мази. Будете
втирать по одному пакетику в день... вот так...
И я наглядно и с жаром показал, как нужно втирать, и сам пустую ладонь
втирал в халат...
- ...Сегодня - в руку, завтра - в ногу, потом опять в руку - другую. Когда
сделаете шесть втираний, вымоетесь и придете ко мне. Обязательно. Слышите?
Обязательно! Да! Кроме того, нужно внимательно следить за зубами и вообще
за ртом, пока будете лечиться. Я вам дам полоскание. После еды обязательно
полощите...
- И глотку? - спросил пациент хрипло, и тут я заметил, что при слове
полоскание он оживился.
- Да, да, и глотку.
Через несколько минут желтая спина тулупа уходила с моих глаз в двери, а
ей навстречу протискивалась бабья голова в платке.
А еще через несколько минут, пробегая по полутемному коридору из
амбулаторного своего кабинета в аптеку за папиросами, я услыхал бегло
хриплый шепот:
- Плохо лечит. Молодой. Понимаешь, глотку заложило, а он смотрит,
смотрит... то грудь, то живот. Тут делов полно, а на больницу полдня. Пока
выедешь - вот те и ночь. О, господи! Глотка болит, а он мази на ноги дает.
- Без внимания, без внимания, - подтвердил бабий голос, с некоторым
дребезжанием и вдруг осекся. Это я, как привидение, промелькнул в своем
белом халате. Не вытерпел, оглянулся и узнал в полутьме бороденку, похожую
на бороденку из пакли, и набрякшие веки и куриный глаз. Да и голос с
грозной хрипотой узнал. Я втянул голову в плечи, как-то воровато съежился,
точно был виноват, исчез, ясно чувствуя какую-то ссадину, нагоравшую в
душе. Мне было страшно.
Неужто же все впустую?..
...Не может быть! И месяц я сыщнически внимательно проглядывал на каждом
приеме по утрам амбулаторную книгу, ожидая встретить фамилию жены
внимательного слушателя моего монолога о сифилисе. Месяц я ждал его самого.
И не дождался никого. И через месяц он угас в моей памяти, перестал
тревожить, забылся...
Потому что шли новые и новые, и каждый день моей работы в забытой глуши
нес для меня изумительные случаи, каверзные вещи, заставлявшие меня
изнурять мой мозг, сотни раз теряться и вновь обретать присутствие духа и
вновь окрыляться на борьбу.
Теперь, когда прошло много лет, вдалеке от забытой облупленной белой
больницы, я вспоминаю звездную сыпь на его груди. Где он? Что делает? Ах, я
знаю, знаю. Если он жив, время от времени он и его жена ездят в местную
больницу. Жалуются на язвы на ногах. Я ясно представляю, как он разматывает
портянки, ищет сочувствия. И молодой врач, мужчина или женщина, в беленьком
штопаном халате, склоняется к ногам, давит пальцем кость выше язвы, ищет
причины. Находит и пишет в книге: Lues III, потом спрашивает, не давали ли
ему для лечения черную мазь.
И вот тогда, как я вспоминаю его, он вспомнит меня, 17-й год, снег за
окном и шесть пакетиков в вощеной бумаге, шесть неиспользованных липких
комков.
- Как же, как же, давал... - скажет он и поглядит, но уже без иронии, а с
черноватой тревогой в глазах. И врач выпишет ему иодистый калий, быть
может, назначит другое лечение. Так же, быть может, заглянет, как и я, в
справочник...
Привет вам, мой товарищ!
...еще, дражайшая супруга, передайте низкий поклон дяде Софрону
Ивановичу. А, кроме того, дорогая супруга, съездиите к нашему доктору,
покажь ему себе, как я уже полгода больной дурной болью сифилем. А на
побывке у вас не открылся. Примите лечение.
Супруг Ваш. Ан. Буков.
Молодая женщина зажала рот концом байкового платка, села на лавку и
затряслась от плача. Завитки ее светлых волос, намокшие от растаявшего
снега, выбились на лоб.
- Подлец он? А?! - выкрикнула она.
- Подлец, - твердо ответил я.
Затем настало и самое трудное и мучительное. Нужно было успокоить ее. А
как успокоить? Под гул голосов, нетерпеливо ждущих в приемной, мы долго
шептались...
Где-то в глубине моей души, еще не притупившейся к человеческому
страданию, я разыскал теплые слова. Прежде всего я постарался убить в ней
страх. Говорил, что ничего еще ровно не известно и до исследования
предаваться отчаянию нельзя. Да и после исследования ему не место: я
рассказал о том, с каким успехом мы лечим эту дурную болезнь - сифилис.
- Подлец, подлец, - всхлипнула молодая женщина и давилась слезами.
- Подлец, - вторил я.
Так довольно долго мы называли бранными словами дражайшего супруга,
побывавшего дома и отбывшего в город Москву.
Наконец лицо женщины стало высыхать, остались лишь пятна, и тяжко
набрякли веки над черными отчаянными глазами.
- Что я буду делать? Ведь у меня двое детей, - говорила она сухим
измученным голосом.
- Погодите, погодите, - бормотал я, - видно будет, что делать.
Я позвал акушерку Пелагею Ивановну, втроем мы уединились в отдельной
палате, где было гинекологическое кресло.
- Ах, прохвост, ах, прохвост, - сквозь зубы сипела Пелагея Ивановна.
Женщина молчала, глаза ее были, как две черные ямки, она всматривалась в
окно - в сумерки.
Это был и один из самых внимательных осмотров в моей жизни. Мы с Пелагеей
Ивановной не оставили ни одной пяди тела. И нигде и ничего подозрительного
я не нашел.
- Знаете что, - сказал я, и мне страстно захотелось, чтобы надежды меня
не обманули и дальше не появилась бы нигде грозная твердая первичная язва,
- знаете что?.. Перестаньте волноваться! Есть надежда. Надежда. Правда, все
еще может случиться, но сейчас у вас ничего нет.
- Нет?! - сипло спросила женщина. - Нет? - Искры появились у нее в
глазах, и розовая краска тронула скулы. - А вдруг сделается?.. А?..
- Я сам не пойму, - вполголоса сказал я Пелагее Ивановне, - судя по тому,
что она рассказывала, должно у нее быть заражение, однако же ничего нет.
- Ничего нет, - как эхо откликнулась Пелагея Ивановна.
Мы еще несколько минут шептались с женщиной о разных сроках, о разных
интимных вещах, и женщина получила от меня наказ ездить в больницу.
Теперь я смотрел на женщину и видел, что это человек, перешибленный
пополам. Надежда закралась в нее, потом тотчас умирала. Она еще раз
всплакнула и ушла темной тенью. С тех пор меч повис над женщиной. Каждую
субботу беззвучно появлялась в амбулатории у меня. Она очень осунулась,
резче выступили скулы, глаза запали и окружились тенями. Сосредоточенная
дума оттянула углы ее губ книзу. Она привычным жестом разматывала платок,
затем мы уходили втроем в палату. Осматривали ее.
Первые три субботы прошли, и опять ничего не нашли мы на ней. Тогда она
стала отходить понемногу. Живой блеск зарождался в глазах, лицо оживало,
расправлялась стянутая маска. Наши шансы росли. Таяла опасность. На
четвертую субботу я говорил уже уверенно. За моими плечами было около 90%
за благополучный исход. Прошел с лихвой первый 21-дневный знаменитый срок.
Остались дальние случайные, когда язва развивается с громадным запозданием.
Прошли, наконец, и эти сроки, и однажды, отбросив в таз сияющее зеркало, в
последний раз ощупав железы, я сказал женщине:
- Вы вне всякой опасности. Больше не приезжайте. Это - счастливый случай.
- Ничего не будет? - спросила она незабываемым голосом.
- Ничего.
Не хватит у меня уменья описать ее лицо. Помню только, как она
поклонилась низко в пояс и исчезла.
Впрочем, еще раз она появилась. В руках у нее был сверток - два фунта
масла и два десятка яиц. И после страшного боя я ни масла, ни яиц не взял.
И очень этим гордился, вследствие юности. Но впоследствии, когда мне
приходилось голодать в революционные годы, не раз вспоминал лампу-молнию,
черные глаза и золотой кусок масла с вдавлинами от пальцев, с проступившей
на нем росой.
К чему же теперь, когда прошло так много лет, я вспомнил ее, обреченную
на четырехмесячный страх? Недаром. Женщина эта была второй моей пациенткой
в этой области, которой впоследствии я отдал мои лучшие годы. Первым был
тот - со звездной сыпью на груди. Итак, она была второй и единственным
исключением: она боялась. Единственная в моей памяти, сохранившей
освещенную керосиновой лампой работу нас четверых (Пелагеи Ивановны, Анны
Николаевны, Демьяна Лукича и меня).
В то время, как текли ее мучительные субботы, как бы в ожидании казни, я
стал искать его. Осенние вечера длинны. В докторской квартире жарки
голландки-печи. Тишина, и мне показалось, что я один во всем мире со своей
лампой. Где-то очень бурно неслась жизнь, а у меня за окнами бил, стучался
косой дождь, потом незаметно превратился в беззвучный снег. Долгие часы я
сидел и читал старые амбулаторные книги за предшествующие 5 лет. Предо мной
тысячами и десятками тысяч прошли имена и названия деревень. В этих
колоннах людей я искал его и находил часто. Мелькали надписи, шаблонные,
скучные: Bronchitis, Laryngit... еще и еще... Но вот он! Lues III. И сбоку
размашистым почерком, привычной рукой выписано:
Rp. Ung. hydrarg. ciner. 3,0 D.t.d...
Вот она - черная мазь.
Опять. Опять пляшут в глазах бронхиты и катары и вдруг прерываются...
вновь Lues...
Больше всего было пометок именно о вторичном люэсе.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг