помощи. Бог да простит нам этот наш тяжкий грех.
Ты, конечно дело, и без нас прожил не хуже, а лучше, да не наша в том
заслуга, и вины нашей от этого не меньше. Вот помирая-то я и думаю, как же
это я, окаянная, ни разу тебе ни яблочков не купила, ни петушка на палочке
не принесла и ничем тебя ни разу не побаловала, покуда ты рос, и даже
рукой по головенке не погладила, не приласкала тебя, брошенного твоей
семьей!
Что из того, что твои приемные родители запретили строго-настрого
сообщать тебе о твоем происхождении, могла бы ведь я и под видом
посторонней побаловать тебя, маленького, так ведь не сделала этого и даже
не поговорила с тобой ни разочку. А когда ты вырос, ты и сам не хотел с
нами знаться, и то было нам заслуженным наказанием.
Единожды только, помню, пришел ты ко мне с великой нуждой, в которой,
слава богу, смогла я тебе помочь одним единственным словом, и только это и
отрадно мне в мой смертный час. Не иначе как бог просветил меня тогда и
дал мне вспомнить фамилию твоей крестной матери, которая стала и твоей
первой фамилией. А потом опять я эту фамилию забыла, да и не нужна она
теперь, хорошо, что тот раз выручила тебя.
Вот и все, Олежка. Живи дольше. Ты умный, ты весь - в мать твою родную,
а гордый, наверно, в Нагого. Может, и впрямь он твой родной отец, а не
тот, который меня породил.
Наследства после меня не остается, так что завещать тебе нечего, вот
только посоветую тебе поближе к людям быть и уж ежели не время тебе о
новой семье думать, то обзаведись хоть котенком или собакой, чтобы было о
ком заботиться, - одному-то, ох, как плохо. Прощевай на этом, Олежка,
кланяюсь тебе последний раз. Сестра твоя Груня".
- Не расстраивайтесь, - сказала Афина Павловна, складывая послание. -
Судя по письму, вы и виделись-то с ней всего раз или два, так что не могли
сильно привязаться. Ее, разумеется, жалко, и я вам от души сочувствую, но
признаться, я гораздо больше поражена тем, что вы, оказывается, росли у
приемных родителей. В наше время, после войны, это совсем не редкость, а с
вами это случилось много раньше. Ну, а уж из-за чего вам стыдно стало,
совсем не понимаю.
- Тут сложная история, в которой Груня мне очень помогла...
- Так расскажите же, может, легче станет.
- Я расскажу, только надо же вас сначала накормить, а то вы пришли
прямо с работы.
- Это будет кстати.
Олег Петрович похозяйничал на кухне и вернулся накрывать на стол.
- Вас не будут искать? - спросил он между делом.
- Наверняка даже не обратят внимание.
- Так вот: как бы то ни было, надо помянуть покойницу, а у меня, кроме
коньяка, который вы принесли еще на именины, ничего нет. Можно еще успеть
купить, но захотите ли вы ждать?
- Не надо, не ходите, пусть будет коньяк.
Олег Петрович послушался и, наливая рюмки, вздохнул:
- Выходит, даже поминки справляю чужим вином. Ну, ладно, пусть ей будет
земля пухом!
Выпили. Закусили. Помолчали.
- Я жду вашей исповеди, - поторопила Афина Павловна.
- Да, хорошо. История эта неправдоподобная и затянутая, и я начну ее не
сначала.
- Как хотите.
- Представьте, что в загс рабочего предместья большого города приходит
посетитель и просит выдать ему копию метрики, понадобившейся для обмена
паспорта. Было это вскоре после окончания войны.
- Представляю. Посетитель этот, конечно, вы?
- Он предъявляет старый паспорт, ему дают узаконенный бланк, и он
подходит к столу, на котором стоит казенная чернильница и ручка общего
пользования. В заявлении требуется указать, как положено, "фио", год и
место рождения и имена родителей. Он отвечает на все, кроме сведений о
родителях, и в таком виде подает в окошечко. Через полчаса ему сообщают,
что по записям в церковных книгах рождение ребенка, указанного в бланке,
не обнаружено.
Олег Петрович прислушался к бульканью на кухне, сходил туда, чем-то
побрякал, а возвратившись, продолжал:
- Для нашего посетителя такой результат, по-видимому, не был
неожиданностью, он только попросил сотрудницу позвать к нему заведующего
загсом.
"Дело в том, - пояснил он заведующей, не старой еще, миловидной
женщине, что я - приемыш и толком даже не знаю своих настоящих родителей,
а уж тем более не знаю, под какой фамилией я был занесен в книги.
Возможно, что я там значусь как Ометов Олег Васильевич".
Заведующую такой оборот дела не удивил, она в своей практике
сталкивалась с подобным не впервые.
"Сейчас посмотрим, - сказала она и без всякой волокиты тут же достала с
одной из полок толстенную книгу и, просмотрев несколько листов,
сочувственно произнесла: - Нет, не значится. Не ошиблись ли вы годом
рождения?"
"Да нет же, год рождения записан у меня в паспорте, вот посмотрите".
"Ну, тут возможна и ошибка. А разве у вас не было метрики?"
"Была, как не быть! Но когда я получал свое первое удостоверение
личности, мне сказали: вот вам документ на всю вашу жизнь. Потому метрикой
я не дорожил, послал в учебное заведение. Когда окончил, не позаботился
взять вовремя, а там не стали хранить до бесконечности, выбросили и
только".
Заведующая положила перед посетителем другую такую же толстую киту и
показала, в каких графах следует искать, что оказалось не так-то просто,
поскольку записи были на церковно-славянском языке. Пока посетитель
проверил одну книгу, заведующая справилась с тремя, и оба не обнаружили ни
Ометова, ни Нагого.
"Послушайте! - вскинулась заведующая. - А не из старообрядцев ли вы?"
"Нет, я православный, - твердо ответил посетитель. - Я хорошо помню,
что носил крест, когда был мальчиком, к ходил в церковь".
"Тогда ничем не могу вам помочь. Предстоит длительная канитель с
определением возраста, с опросом всех ваших родственников. Трудно вам
придется. Сейчас я выпишу вам справку, что в нашем районном отделе вы не
значитесь, и с этой справкой отправляйтесь в областной загс".
- Вот тут, Афина Павловна, я струхнул не на шутку, но прежде, чем
продолжать рассказ, давайте поедим, на кухне уже все готово.
Олег Петрович принес тарелки с супом и вновь наполнил рюмки.
- Мне достаточно, это же не портвейн, - запротестовала Афина Павловна.
После того, как с едой было покончено, Олег Петрович закурил и
продолжал:
- Для меня дело осложнялось тем, что я побывал в оккупации. Не моя в
том вина. В армию меня из-за плохого зрения не взяли. Но перед появлением
немцев пришлось мне участвовать в эвакуации завода. Жену с дочерью я
вовремя отослал к ее родителям, а сам попал с последним эшелоном под
бомбежку и не успел вырваться из замкнувшегося кольца. Инженером я там не
работал, назвался монтером, так до прихода наших и исправлял проводки по
квартирам. Но попробуй, докажи, кем ты там был и кем ты не был.
В общем, ни в облзагсе, ни в облархиве сведений обо мне тоже не
нашлось, знакомых порастерял, родственники были невесть где, не мудрено бы
и шпиона во мне заподозрить, если бы не Груня, от которой сегодня письмо
пришло с того света.
В том же поселке, где я родился, проживал и работал мой двоюродный брат
Игорь. С ним меня еще до войны познакомила его мать, моя родная тетка. Вот
она могла бы подтвердить обо мне все досконально, да умерла во время
войны, а с Игорем у нас хотя и были неплохие отношения, да в чем он мог
мне помочь, если родился позднее меня!
Зашел я к нему, однако, рассказал, что у меня, возможно, осталась еще
одна сестра, самая старшая, и что жила она даже где-то тут неподалеку.
Разыскали; проверили - точно, сидит на крылечке и подсолнухи лузгает.
Пригласила в комнату, выслушала и задумалась.
"Ну что, - говорит, - я скажу; знаю, что был у меня брат Олег, видывала
его маленьким, в семье Нагого, а уж ты это был или нет, не поручусь,
признать не могу".
Тут я ее прошу вспомнить, как это все происходило, когда меня Нагой
усыновил, а она отвечает, что это дело ей не известно, а вот что на
крестинах со мной путаница вышла, это она помнит. Оказывается, перед тем,
как меня крестить, выпили, конечно, кума перехватила, и когда в церкви
батюшка ее спросил, как фамилия младенца, она додумала, что ее фамилию
спрашивают, свою и сказала.
"Вернулись из церкви, - рассказывала Груня, - кума дала метрику,
довольнешенькая такая, а твоя тетушка - она разбитная была - как глянула,
так и взвилась: - Ты на кого же младенца записала? - Взяла тебя и
помчалась обратно в церковь, исправлять, стало быть, ошибку. Да только из
кулька в рогожку исправила. Уж на следующий день твой родной отец вздумал
еще раз посмотреть метрику, а в ней дана тебе фамилия Волков, а не Ометов.
Он напустился на твою тетушку, а у той только и оправдания, что сама-то
она Волкова, и сестра ее, твоя мать, тоже Волковой была, вот ее бес и
попутал.
Пока собрались опять к священнику, тот успел уж во все книги занести
тебя и сказал, что исправить дело теперь не в его власти, нужно в
консисторию писать, а то и так младенец проживет, а и помрет - спросу не
будет, лишь бы крещеный был. Писал ли твой отец такое прошение, не знаю, а
вскорости тебя отдали Нагому, на том все и кончилось".
Бросился я на другой день снова в загс, искать записи о Волкове Олеге,
снова с заведующей два часа убили и опять ничего не нашли. Заведующая даже
расстроилась - такая симпатичная женщина попалась - говорит:
"Может, поп не стал делать новой записи, а внес исправление к старой,
где вы по фамилии кумы числитесь?"
Эту фамилию я еще накануне спрашивал у Груни, да забыла она, столько
лет прошло, разве упомнишь!
А Груня, оказывается, ночь не спала, все вспоминала. И вспомнила ведь!
Я уж прощался с Игорем, уезжать хотел, а она приходит и еще с порога
кричит: "Яковлевой звали, крестну-то твою, Олег, Яковлевой!"
С трудом дождавшись следующего дня, я в третий раз пришел в загс, и
через какие-то десять минут заведующая подняла от книги посветлевшее лицо
и сказала: "Ну поздравляю: все сошлось. Четыре фамилии у вас и любая -
законная, выбирайте". Я сохранил фамилию приемного отца, который меня
воспитал.
- И правильно сделали!
- У той заведующей я побывал проездом через год, еще раз поблагодарил.
А к сестре не зашел, время не хватило. Все думал навестить. Много лет
собирался, да так и не собрался.
И Олег Петрович спрятал лицо в ладонях, но тут же устыдился
театральности этого жеста и глянул на Афину Павловну смущенно и
растерянно.
- Замотались вы, - сказала она и, пересев к нему ближе, добавила: - И
вам нужен близкий друг. - Помолчав, ушла, не разрешив себя проводить.
15
Из дневника Олега Петровича:
Я никогда не вел дневника, считая это занятие рядового человека
никчемной блажью, но в этом году со мной творится такое, что настоятельно
требует записи. Пока происходящее, касалось только меня и не оставляло
вещественных следов, я склонен был приписать это галлюцинациям, был готов
допустить какую-то форму помешательства, но случившемуся недавно я даже
предположительно не могу найти никакого объяснения.
Она бывала у меня и раньше, но то были деловые посещения или, скорее,
визиты вежливости, а тут Она пришла как любящая женщина и осталась со мной
до утра.
Это было настолько невероятно, что после некоторого обалдения я прочно
утвердился в том, что происходящее вызвано "чертовщиной"; разговаривал же
со мной покойный отец, а недавно даже Зор удостоил беседой. Значит, нечего
удивляться тому, что и Ее я не только вижу и слышу, но и обнимаю,
чувствую. Как жалко, что Она - не более, чем видение, и исчезнет внезапно
и бесповоротно!" - думалось мне, и я старался растянуть счастливые
мгновения. А Она все не исчезала. И когда Она сказала: "Доброе утро!" - у
меня неожиданно сорвалось:
- Слушай, так неужели ты - настоящая?!!
Она, по-моему, даже несколько обиделась, потом со смехом воскликнула:
- Не знаю, какие еще тебе требуются доказательства! Может, тебя
булавкой кольнуть?
И все-таки в реальности Ее существования я продолжал сомневаться даже
за завтраком, приготовленным Ее руками, помня, что и с покойным отцом я
сидел за этим же столом.
И только в бюро, куда мы пришли по Ее настоянию порознь, когда я
подошел к ее кульману и шепотом назвал Ее милой, а Она не удивилась и
назвала меня дорогим, только тогда я уверился в реальности происшедшего.
Уж тут-то в сугубо деловой обстановке не оставалось места никакой
"чертовщине".
Я как-то спросил Ее, почему она вздумала связать свою судьбу с моей,
пренебрегая существенной разницей наших лет. Ее ответ озадачил меня и
прямотой, и расчетливостью:
- Нет, - ответила Она, - я не связываю ни себя, ни тебя. Я тебя
полюбила без всяких обязательств. Не знаю, в чем кроется тайна твоей
обаятельности, но к тебе влечет. И уж если тебе вздумалось заговорить об
этом, скажу честно, что твоей я буду не навек. Я выйду замуж, но не за
тебя, а за своего сверстника, чтобы нам стариться вместе. Уж не взыщи, мой
дорогой...
Что ж, я Ее понимаю. Много ли мне осталось полноценной жизни,
пятилетка, от силы - две? А Она и через десять лет будет полна энергии и
страстей. Пусть подарит мне хоть три года, может, после них мне вообще
станет не до женщин.
Существеннее, пожалуй, другое: сколько себя помню, не замечал к себе
особой благосклонности женщин. Уж чего не было, так не было. Правда, в
моей сумбурной жизни я не очень-то и гонялся за ними, мне хватало других
забот и переживаний. Те связи, которые все же возникали, были
немногочисленны и непродолжительны. Сходился и с теми, к кому тянуло,
расставались без сожалений, не было ни любви, ни очарования, - не оделил,
видно, господь смолоду такими чувствами. Может быть, женщины чутьем
распознают такого сухаря?
А Она, молодая и очаровательная, утверждает, что я обаятелен, что она
полюбила меня. Вот и думается, что не обошлось тут все-таки без
"чертовщины". Можно подумать, что у меня и впрямь появилась не только
способность читать чужие мысли, но и влиять на людей...
Я совсем было утвердился в этом, но тут, как нарочно, таинственные
явления прекратились, а связь с Ней осталась. Она приходит ко мне такая же
ласковая и любящая, как только я позову. Несколько раз - в Ее отсутствие,
конечно, - садился я в кресло перед телевизором, отдежурил несколько
вечеров перед пустым экраном, но так никто больше ко мне и не явился. Если
в моем телевизоре и был какой-то заряд спиритизма, то он явно выдохся.
Поневоле напрашивается объяснение: вся "чертовщина" просто-напросто
привиделась потому, что в одиночестве я малость свихнулся, а когда оно
кончилось с Ее приходом, прекратилась и "чертовщина". Радоваться этому или
огорчаться?
Во всяком случае, я почувствовал облегчение и занялся даже в гараже
своей плохонькой машиной. Так я пробел несколько безмятежных дней и не
вдруг до меня дошло: явления-то прекратились, а угадывание чужих мыслей
продолжается! С кем бы я ни говорил на работе, стоит мне сосредоточиться,
и я начинаю понимать, что думает мой собеседник еще до того, как он
выразит это словами.
И в это время в моей будничной, насквозь прозаической, ни с какой
таинственностью не связанной служебной жизни тоже произошла перемена: я
получил повышение по службе, да еще какое! Началось с того, что среди
рабочего дня, когда я ничего не подозревал, меня вызвал директор,
осведомился о моем самочувствии и о том, не имею ли я каких-либо видов на
ближайшее будущее.
- Эге! - подумал я. - Уж не сделал ли я какой-то непоправимой ошибки в
чертежах. В общем, было ясно, что меня вызвали не орденом награждать,
поэтому я промямлил что-то и даже не сообразил сосредоточиться, чтобы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг