Старик подробно объяснял:
- Сначала подумали, что доктор в море утонул. Но потом нашли записку,
обгорелую какую-то. А в ней такое мудреное было написано, что разные слухи
пошли. Толком ничего понять нельзя. И совсем уже стали забывать об этом
деле. И я обо всем бы забыл, если б не пасечник. Проговорился он как-то
мне, что только для отвода глаз, чтобы отвязаться, сказал, что будто спал
и ничего не видел, а на самом деле своими глазами видел, как тот человек,
что к ручью прибежал...
Долгий, протяжный гудок встречного поезда заглушил слова рассказчика.
С шумом и грохотом пролетел курьерский, замелькали желтые блики на стенах
купе.
Наш поезд дал ответный гудок, тронулся с места, прогрохотал по мосту
и звонко застучал по шпалам. В небе с места тронулась луна. Уже
побледневшая, она поплыла в вышине вслед за поездом. Подул свежий степной
ветерок. Не разбирая слов случайных пассажиров, я задремал под мерный стук
колес.
- Проснитесь! Проснитесь, гражданин! - Передо мной стоял проводник
вагона. - Подъезжаем в Ченску...
Я спустился с верхней полки. В купе было пусто.
РАССКАЗ ОСТАЛСЯ БЕЗ КОНЦА
Каждый рассказчик, каждый чтец знает: бывает такая минута, когда
внимание слушателей неожиданно обостряется, как бы включается чуткий
контакт. Так же молчат слушатели, в тишине звучит тот же голос
рассказчика, но он чувствует, что с какой-то минуты, с какой-то фразы
слушатели начинают умом, сердцем и воображением своим жить судьбами
героев, о которых идет повествование. Больше того, мысли и чувства
слушателей обгоняют рассказчика. Блестят глаза, меняется выражение лиц...
И уж началось самое главное: зазвучали паузы - секунды молчания
рассказчика. Какую глубину, неподдельную искренность приобретает все
повествование!
Так было и с историей об исчезнувшем докторе из Ченска, которую я
рассказывал Воронцовой и Тарасевичу. И, когда я кончил рассказ, еще целую
минуту продолжала длиться та же внимательная тишина, в которой протекало
мое повествование.
- Нас обоих захватил ваш рассказ! - наконец воскликнула Воронцова. -
Мы взволнованы судьбой выдуманного вами доктора. Сочинено здорово! Только
где конец? Взялись рассказывать, надо было и конец придумать.
- Здесь вовсе не выдумка! Не измышления! - воскликнул я. - Как? Разве
вы не видите?.. Эта история с доктором... Разве она не связана с запиской
о туберкулезе, которая лежит под микроскопом.
- Я уже давно живу в Ченске, но ничего не слышал об исчезновении
какого-то доктора, - покачал головой Степан Егорович.
Он устало и медленно подошел к сейфу и не спеша стал его запирать.
Воронцова старательно перетирала стекла окуляров и прятала их в футляр. А
я? Я не знал, что делать. Молчал. Беспокойное ощущение вины перед занятыми
людьми стало овладевать мною. Зря отнимал время... Мысленно я пробежал все
дни, проведенные мною в Ченске. Зачем я приходил с букетом цветов к
студенту Белянкину, которому надо было думать о зачетах и экзаменах? Зачем
вот уже который раз я отвлекаю профессора Тарасевича от работы, приношу
какие-то листочки? Зачем из-за меня заставили машинистку срочно печатать
вместо программ и приказов какие-то ребусы, прочитанные под микроскопом?
Чувство вины и неловкости меня вконец утомило.
В институте был ремонт. Мы шли по длинному темному коридору и
задевали какие-то ведра, стояки. В проволочной сетке под самым потолком
тускло горела забрызганная белилами электрическая лампочка. Шаги гулко
раздавались и будили полуночную тишину давно опустевшего института. Я
смотрел на лампочку и думал: "Я совсем как она, эта лампочка, которая
светит не так, как надо. Но ей, запыленной, забрызганной белилами,
помешали светить неаккуратные маляры и нерадивая уборщица. А мне? Кто
мешает мне жить как надо? Сам я. Только я".
Мы вышли из института и стали прощаться. Летняя ночь была душная и
тяжелая.
Профессор Тарасевич, прощаясь, стал утешать:
- Не беда, если выдуманный вами рассказ об исчезнувшем докторе никак
нельзя связать с записками, которые вы нашли. Не огорчайтесь! Рассказ сам
по себе интересен. Только конца нет.
Воронцова весело встряхнула мою руку.
Я остался у дверей института. Пытался привести свои мысли в порядок.
По асфальту звонко стучали каблуки Воронцовой, уверенно и спокойно шаркали
подошвы профессора Тарасевича.
Потом из темноты долетел насмешливый голос Воронцовой:
- Придумайте и расскажите нам завтра же утром конец этой истории о
пропавшем докторе из Ченска!
Шаги стихли. Голоса умолкли.
- Конец-то и придумать нельзя, - послышался рядом со мной чей-то
тихий, старческий голос. - Доктор Сергей Сергеевич Думчев как пропал, так
о нем в нашем Ченске с той поры ни слуху ни духу...
- Кто это? Кто говорит?..
Часть вторая
Д О М С Б А Ш Е Н К О Й
БЕССОННОЕ ОКОШКО
Белые занавески на окнах уснули, побелели, засеребрились: полная луна
стояла над городком. Тени крыш, заборов, кранов строек, деревьев спали на
булыжной мостовой в самых неожиданных положениях. А моя тень перемещалась,
металась - то пропадала, то вновь появлялась: я шел - искал домик с
башенкой.
Домик с башенкой?
Да!
Услышав из темноты, что доктора, который когда-то исчез, звали Сергей
Сергеевич Думчев, я вздрогнул от неожиданности, недоумения, удивления, а
потом, придя в себя, воскликнул:
- Кто это? Кто говорит?
- Это я, Андрей Варфоломеевич, сторож институтский. Как пришел на
ночное дежурство, так стул и вынес сюда. Ночь теплая. Сначала слушал
вальсы всякие из городского парка. Потом вы все вышли, я конец разговора
вашего услышал. Был, был такой доктор в нашем Ченске. Да вот исчез...
- Но как? При каких обстоятельствах? Что с ним случилось? - забросал
я вопросами сторожа.
И услышал в ответ:
- Об этом меня, почтеннейший, не спрашивайте. Много разных разговоров
было. В городе с того времени, может, только два-три человека остались.
Вот, к примеру, Булай Полина Александровна. Возраста она уже почтенного.
Ну, помоложе меня лет этак на десять. С ней поговорите и от нее многое
узнаете. Пресимпатичная особа. А в городе ее когда-то "вечной невестой"
прозвали. Будто ждала она, ждала жениха своего, Сергея Сергеевича Думчева,
в том самом домике с башенкой, из которого он и ушел, пропал. Так и живет
она там до сего дня.
- А адрес?
- Какой там адрес! Вот если идти отсюда налево, дойдете до переулка,
а переулок выведет к площади, от нее бульвар идет, с бульвара повернете во
вторую улицу - опять налево. С этой улицы, считай, третий переулок
направо. Так вот в этом переулке, на правой стороне, четвертый дом от угла
после забора. Дом с башенкой. Но как бы вам лучше пояснить - с
мезонинчиком таким. А вокруг мезонинчика - балкончик. Махонький, с
перильцами.
- А название переулка?
- Раньше Верхнетроицким назывался, а теперь не знаю. Да вы и так
найдете. Как сказал я, так и идите... Почтеннейший, зачем же ночью людей
беспокоить? - крикнул мне вслед Андрей Варфоломеевич, увидев, что я
устремился налево, к переулку.
Конечно, я вовсе не собирался стучать ночью в чужие двери, будить в
полночь незнакомых людей.
Так зачем же я искал дом с башенкой? Разве прояснится темный смысл
микрозаписок оттого, что я при луне посмотрю, взгляну на какой-то домик? И
разве может быть какая-либо связь между человеком, который исчез
много-много лет назад из домика с башенкой, и крошечными записками,
найденными две недели назад в довольно сохранном виде на цветах за
городом?
Но надо! Непременно надо было убедиться, что есть такой домик в
Ченске, а следовательно, ночной разговор, услышанный в поезде, не выдумка.
Конечно, можно будет сверить почерк странных записок с каким-либо
рецептом, хранящимся у женщины из дома с башенкой. Необходимо убедиться,
что писал эти записки доктор, который исчез... И уже не буду я так смешон
со своими догадками. Но в этом ли дело? Это мелочь. Главное, что вот-вот -
и загадка исчезновения человека, может быть, перестанет быть загадкой. Но
откуда эта уверенность, что писал микрозаписки о дневнике открытий и о
туберкулезе тот же человек, который жил здесь, в Ченске, в том домике,
куда я теперь иду?
С бульвара я повернул во вторую улицу налево. А с этой улицы надо
свернуть в третий переулок направо. Вот и четвертый дом после забора - дом
с башенкой!
Шумят на легком ветру деревья в палисаднике. Сквозь их густую листву
светит одно окошко. Я тихо поднялся по ступенькам крылечка и на двери
домика прочел на эмалевой дощечке: "Зубной врач П. А. Булай. Прием все
дни, кроме воскресенья".
Постоял. Прислушался. В домике было тихо. Слегка шумели тополя.
Светило в палисадник бессонное окошко: кто-то кого-то ждал.
НОВОЕ ЗНАКОМСТВО
Только взошло солнце, и я уже был у дома с башенкой. Ниже эмалевой
дощечки надпись, сделанная чернилами на обрывке бумаги: "Звонок не звонит
- прошу стучать".
Я постучал, но дверь мне не открыли. Снова постучал. Молчание.
Посмотрел на часы: семь. "Не слишком ли рано?"
Чтобы сократить время ожидания, я пошел на вокзал. Выйдя на перрон, я
стал дожидаться прихода дальнего поезда и зачем-то спросил проходящего по
перрону дежурного по станции: скоро ли придет?
Вот пришел дальний поезд. На тихой станции стало шумно, беспокойно.
Забегали люди. Затолпились у киосков. Гудок паровоза. И снова все кругом
опустело.
Вернулся к дому с башенкой. Ходил по переулку. Но на дом все
посматривал - словно боялся: не убежит ли куда-нибудь, не тронется ли с
места, не спрячется ли?
На часах девять. Пора!
На мой осторожный стук отозвался торопливый голос:
- Иду, иду!
Дверь приоткрылась. Маленькая остроносая женщина высунула голову,
повязанную белесоватым, когда-то голубым платком. Быстрые, любопытные
глаза внимательно глядели на меня.
- Ага! Вы тот самый, что ехали в вагоне, где моя Зинуша проводником?
Не вас ли до полуночи ждала? Свет не тушила. Пожалуйста, заходите! Я ее
разбужу.
- Нет, нет! Я пришел к зубному врачу Полине Александровне Булай.
- К Булай? К Полине Александровне? Пожалуйста, проходите. Присядьте
вот тут. - Она указала на одинокий стул среди высоких шкафов и кованых
сундуков, заполнивших длинный коридор. - Сейчас постучу.
Подойдя к какой-то двери, она постояла, к чему-то прислушалась и
вернулась обратно:
- Сколько ни живу здесь, а не возьму в толк ее жизнь. Неизвестно,
когда встает, когда ложится. И сейчас не пойму: спит или не спит. Больные
всё больше после обеда приходят.
- Что ж, - поднялся я, - приду после обеда.
- Видать, вы приезжий? - сказала она.
- Приезжий.
- А откуда будете? Надолго ли сюда? Часто ли к ней ходить будете?
- Не много ли вопросов сразу?
- Ах, гражданин, - сказала женщина тихо, - не от любопытства
спрашиваю, а от боязни! Боюсь! Ох, как боюсь, опасаюсь я! Всего в этом
доме боюсь.
- Чего же вы боитесь?
Она еще больше понизила голос и, указывая на ту дверь, к которой
раньше подходила, заговорила:
- Ее боюсь...
В эту минуту дверь отворилась.
- Вот она! Ну потом, потом все расскажу вам.
На пороге стояла женщина, высокая, седая, гладко причесанная, в
черном старомодном платье, наглухо застегнутом. На вид ей было лет
шестьдесят пять.
- Полина Александровна Булай?
- Пожалуйста, заходите! - Полина Александровна раскрыла дверь
комнаты.
"Странный зубоврачебный кабинет", - подумал я, входя.
Комната была сплошь заставлена старинными шкафчиками со множеством
ящиков и ящичков, низенькими креслами, столиками с бесконечными
безделушками. На стенах без всякого порядка висели гравюры и репродукции
старинных картин, изображавших радостный семейный уют. Картины были в
почерневших от времени золоченых рамах с отбитыми краями. У окна стояло
зубоврачебное кресло, сиденье и подголовник которого были обиты малиновым
бархатом, сильно потертым.
Все носило следы старины, некоторой дряхлости, но нигде не было ни
пылинки.
- Садитесь в кресло, - сказала Булай и подошла к умывальнику. Стала
мыть руки.
- Полина Александровна, я не больной.
- Зачем же вы пришли?
- Чтобы поговорить о Думчеве.
- Сергее Сергеевиче? - переспросила она спокойно, тихо и как-то
особенно светло. И при этом без всякого удивления.
В дверь слегка постучали, и в комнату вошла соседка.
- Полина Александровна, - спросила она, - вы не брали из кухни мою
эмалированную кастрюлю?
- Нет, Авдотья Васильевна, не брала.
- Не брали? Ну и хорошо. Может, моя Зинуша припрятала. Потом ее
спрошу. Спит она, сердечная, сейчас... Да, вот еще что я вам скажу: в том
сундуке, что на кухне, мышь всю-то ноченьку скреблась. И теперь она,
видно, там. Открыть бы, выгнать бы...
- Мышь? В моем сундуке, что с письмами?..
Булай вышла из комнаты.
Авдотья Васильевна осталась в комнате и заговорила:
- Боюсь я... Того боюсь, что, верно, не в своем уме моя соседка.
Зинуша моя с поездом на целые недели уезжает. Во всей квартире остаюсь я
одна с Полиной Александровной. Ходит она тихо, говорит мало. Уж давно, я
еще и не переехала сюда, а в городе про нее разное говорили, будто она все
на дорогу глядит, жениха какого-то ждет. А я как на нее посмотрю, так и
думаю: "Самой-то невесте саван пора шить"... Зинуша говорит: "Мама, чего
вы беспокоитесь? Человек живет тихо, дело свое исполняет. Вполне
нормальная старушка". А я все сомневаюсь. Коли будете к ней ходить,
присмотритесь, мнение свое составьте и мне скажите: надо ее опасаться или
нет...
Послышались шаги Булай. Соседка ушла.
Я снова обратился к Полине Александровне:
- Прошу вас... Извините за беспокойство... Прошу вас рассказать все,
что вы знаете о Сергее Сергеевиче. О том, как он исчез...
- Нет, нет, не произносите этого слова! Он просто ушел... ушел из
этого дома.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг