- Что случилось?
- Что, что?
Воронцова откинулась на спинку стула, очки сдвинулись на кончик носа.
На лице были испуг, замешательство, недоумение.
- Смотрите! Читайте!
"Л и с т 1022
...Итак, все ясно. Туберкулез излечим. Как врач, я пришел к этому
пониманию после ряда наблюдений, о чем подробно записал на предыдущих
листках дневника.
Все знают: туберкулезная бацилла окружена оболочкой. По своим
химическим и физическим свойствам эта оболочка подобна воску.
Протеолитические ферменты, гидролизирующие белки и полипептиды не в силах
воздействовать на восковую оболочку туберкулезной бациллы, и потому
организм человека не в силах справиться с этой бациллой. Нет такого
лекарства, которое помогло бы расщепить восковую оболочку бациллы. Это
известно всем врачам. Но в эти дни я наблюдал рядом со мной насекомое,
которое питается воском и переваривает его. Так разве не ясно, что это
насекомое обладает ферментом, который может разрушить восковую оболочку
туберкулезной бациллы, расщепить жиры оболочки. Это насекомое - гусеница
пчелиной моли Galleria mellonella. Я предлагаю вливать больному
туберкулезом кровь гусениц. Не сомневаюсь: ферменты крови гусеницы
разрушат жиро-восковую оболочку бациллы, и организм человека легко одолеет
обезжиренное тело бациллы. Бич человечества - туберкулез - исчезнет!
Galleria mellonella легко разводить: необходима соответствующая
температура и большое количество вощины. Но странная участь, моя
невероятная судьба, о чем я уже писал в листах 2 - 12..."
Доцент Воронцова смотрела в микроскоп и читала это письмо спокойно,
раздельно и четко. Прочитав фразу о невероятной судьбе и странной участи
врача, который писал эти записки, она откинула голову от микроскопа:
- На этом обрывается текст!
Напряженная тишина водворилась в кабинете. И, когда Степан Егорович,
чтобы зажечь верхний свет, подошел и повернул выключатель, шаги его и
щелчок показались мне резким стуком, а свет загоревшейся лампочки заставил
вздрогнуть.
Наклонясь над микроскопом, Степан Егорович молча прочел ту же
записку, а потом рассудительно сказал:
- Теперь надо сравнить, сличить с той запиской, которую студент
Белянкин подобрал там же с букетом цветов... Вот-вот, спасибо. Увеличьте
свет, Серафима Васильевна, что-то не в фокусе... Спасибо. Да, одна и та же
рука, один и тот же почерк, и один и тот же способ уменьшения при помощи
фотоаппарата.
Взволнованный, я наклонился над микроскопом, пытаясь что-то
рассмотреть, прочесть, но ничего не увидел.
Рядом со мной Степан Егорович говорил:
- Вот что безусловно: мысль об излечении туберкулеза таким способом
весьма оригинальна. Писал не дилетант. Врач. Специалист... Туберкулез
теперь успешно вылечивают стрептомицином, паском и другими медикаментами.
С успехом применяют хирургическое вмешательство... Какой же врач этого не
знает? А тут вдруг: лечение туберкулеза ферментами гусеницы пчелиной моли.
Повторяю: предложение весьма оригинальное, но и весьма запоздалое.
- Юному дачнику подарили микрофотоаппарат, а увеличитель забыли, -
смеясь, заметила Серафима Васильевна, - и вот наш юный фотограф стал
забавляться. Снимал, мудрил над чем ни попало. Разные ребусы про
Эратосфена, старые письма, записки, выписки из старинных медицинских
журналов... Попался бы рецепт о ращении волос на лысине, сфотографировал
бы и этот рецепт.
Рассеянно я слушал их разговор, пытался повернуть какой-то винт в
микроскопе, наклонялся над ним, но опять ничего не увидел и с нетерпением
стал оглядываться.
- Что, не видно? - заметила наконец Воронцова. Она молча повернула
один, другой винт микроскопа. - Теперь хорошо?
- Да, да! Спасибо!
- А вот другой, новый листок, который вы сегодня принесли с паучком.
И под стеклами микроскопа обозначился острый, несколько старомодный
почерк с легкой вязью, с наклоном вперед, с буквой "ять", с "и с
точкой"...
"Странная участь, моя невероятная судьба", - читал я слова и не в
силах был оторвать от них глаз. Я вчитывался в слова, всматривался, и
стало мне казаться, будто слова звучат, будто их кто-то произносит совсем
рядом со мной глухим, старческим голосом. Казалось, микроскоп не только
увеличил линейные масштабы слов на бумаге, но и создал звуковую ткань,
создал тот объем живого слова, которое, согреваясь и накаляясь теплым
дыханием человека, вырывается наружу, звучит, заставляет думать,
чувствовать, трепетать сердца слушателей.
"Странная участь, моя невероятная судьба..."
И передо мной возникла в подробностях одна история, которую я услышал
ночью в поезде, подъезжая к Ченску. Один неизвестный мне пассажир
рассказывал о странной судьбе какого-то доктора, жившего давным-давно в
Ченске. Все в этом рассказе было как будто бы и достоверно, но настолько
необычно и неожиданно, что вызывало во мне недоверие к рассказчику. Теперь
же, здесь, его слова вдруг ожили и крепко связались с записками, лежащими
под микроскопом.
"Странная участь, моя невероятная судьба..."
- Позвольте же, - сказал я, обращаясь к Серафиме Васильевне и Степану
Егоровичу, - передать вам историю одного доктора, который жил в Ченске.
Мне кажется, что эта история проливает свет на записки. Ее я услышал ночью
в поезде.
- Спросонок? - иронически спросила Воронцова.
- Вы недалеки от истины. Проснулся на верхней полке вагона и слышу...
Вы ведь знаете, я ехал сюда, в Ченск, чтобы сесть на пароход и - на
курорт...
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Толчок. Проснулся. Поезд стоял. С верхней полки вагона было видно,
как за окном в темно-синем небе остановилась луна.
На последней станции луна медленно и осторожно выплывала из-за
водокачки. Но поезд тронулся, и она сразу же вдруг проплыла над
водокачкой, над деревьями у платформы и пустилась провожать его. Бежала
луна в небе хлопотливо и деловито, все время заглядывала в окна вагона и
остановилась теперь, когда поезд тоже остановился. Она пристально глядела
в окно, на поезд: скоро ли он пойдет? Ждала. А под ней в степи кое-где
рассеивался туман, серебрилась трава.
- Почему мы стоим? - спросил чей-то молодой голос на нижней полке.
Я прислушался. Видно, я очень крепко спал и не слышал, как эти
пассажиры появились в купе. А кто-то внизу, старческим кашлем отделяя
слово от слова, ответил:
- Ждем встречного...
Наступила та напряженная тишина, которая бывает, когда глухой ночью
поезд вдруг останавливается в пути и, как живое существо, чего-то ждет.
- И вы, Алексей Митрофанович, знали его? - нарушил тишину тот же
молодой голос.
- Даже неоднократно лично разговаривал. Ченск был тогда забытым богом
городком. Учтите - царское время! Еще тогда с японцами не воевали. И
железная дорога верст за семьдесят от Ченска проходила. Одним словом,
заштатный, захолустный городок. Все здесь друг друга знали.
- И всегда доктор таким странным был?
- Его за что в городке чудаком считали? За то, что писем из Москвы
боялся. Почтальон подаст письмо из Москвы, а он в руки не берет. Точно
змей в запечатанном конверте лежит. Все знали: письма, не вскрывая, он
отсылает назад в Москву. Я бы сам это за странность посчитал, если бы
вдруг совсем случайно не оказался свидетелем, так сказать, отчаянного
момента жизни доктора... И все мне открылось. После этого вот момента
никто в городе доктора не встречал. Исчез, словно сквозь землю провалился!
А тут разные слухи пошли...
- Ну и дела... Про такое книжки пишут, - проскрипел чей-то новый
голос в темноте.
- Так что же случилось? - нетерпеливо спросил молодой.
Старик закашлялся долгим, мучительным кашлем. Он, видно, хотел что-то
сказать, отбивался от кашля. Я свесил голову с верхней полки, чтобы
услышать конец этой истории. Сколько таинственного наслушаешься в долгие
дни пути и на палубах пароходов и в вагонах поездов. Всегда находится
старик, который был очевидцем самых невероятных событий, и всегда
находятся благодарные слушатели.
За окном, как и раньше, молча стояла в небе луна. Степная речка при
луне казалась неподвижной. Осторожно склонялись темные кусты к блестящей
воде.
Наконец старик заговорил:
- Вы спрашиваете, что с доктором случилось? Скажу. Не торопите. А
пока прошу приметить: тогда какое время было? Чуть человек живет не как
все - в чудаки запишут. Так было и с доктором. А за что? Первое - за то,
что не садился за стол в карты играть с акцизными чиновниками; второе - за
то, что аппарат изобрел и летать по воздуху вздумал. Опыты разные делал.
Деньги за лечение не брал, а жалованье либо на опыты все уходило, либо
лекарства больным за свой счет в аптеке покупал...
Я слушал старика и думал: начатая история не будет досказана. Она
просто придумана. Рассказчик сам не знает конца, не знает, что случилось с
доктором, а просто предается воспоминаниям далекого прошлого. Или, может
быть, старик дома не избалован вниманием, надоел своими разговорами? Над
ним даже посмеиваются внуки, а здесь, в этом вагоне, где за окном застыла
тишина степи, слушают его с большим интересом. И действительно, старик все
дальше и дальше отходил от начатой им истории: он говорил о нравах
чиновников и купцов в городке, рассказывал о том, сколько времени когда-то
уходило, чтобы стекла в лампах были чистые и фитили хорошо заправлены. Он
говорил... говорил...
- Да, в ту ночь я у приятеля задержался. Помню, большая гроза была. С
ливнем. А когда дождь кончился, я домой пошел. И еще помню - на горе, в
монастыре, одиннадцать пробило.
"Одиннадцать пробило", - повторил я машинально в полудремоте вслед за
стариком.
И, уже не слушая его, дорисовал в своем воображении захолустный
ночной городок после дождя: когда ливень кончился, наверное, сразу же небо
очистилось от туч; умытые дождем звезды стали большими и начали пристально
смотреть на мокрые крыши заснувшего городка. Вот смолк последний,
одиннадцатый удар колокола; и еще тише стало кругом, но совсем ясно
слышно, как на деревьях, в палисадниках, скатываясь и падая с листа на
лист, постукивают тяжелые капли.
Еще с вечера у каждого домика прогремели болты ставней, проскрипели
засовы ворот; все запечатано, закрыто, заперто. Где-то невзначай начинала
лаять собака и сразу умолкала. Опять тишина, стук капель. Доски тротуаров
мокрые, и поэтому шаги запоздалого прохожего - старика, который теперь
ведет свой рассказ (тогда он был еще молодым), - его шаги слышались совсем
приглушенно...
Таким я представил себе спящий ночной городок.
Но о чем же еще там, внизу, говорит этот старик? О скрипке? О какой
скрипке?..
- ...И вдруг скрипка! Вот иду я, а совсем близко скрипка стала
слышна. Играет она так жалобно, будто разбудить кого-то боится и сдержать
обиду не может. Остановился я. Из-за сиреневого куста вижу - доктор на
скрипке играет. Свеча на столе горит. Совсем было заслушался, все на свете
забыл. И так бы до утра все слушал, если бы на улице совсем рядом не
зазвенели бубенцы. Посмотрел - к домику доктора фаэтон подъезжает. Лошадей
я сразу узнал. Тогда в Ченске мещанин такой был, Иван Федосеевич, коней
под седло напрокат давал и раза два в неделю фаэтон за семьдесят верст к
станции подавал и встречал московский поезд, пассажиров в город привозил.
И вот вижу я - слезает высокий господин. С кокардой на фуражке. Идет прямо
в сени. Доктор играет, ничего не видит, а приезжий уже перед ним стоит и
руку на скрипку кладет.
"Здравствуйте!"
"Простите, я вас не знаю..."
"Вы письма наши назад отсылали. Вот они. Читайте! Ответ дайте! Я
подожду".
"Оставьте меня в покое!"
"Я доверенный торгово-промышленного банка "Братьев Дутовых".
Позвольте вам напомнить, что, будучи студентом последнего курса
Московского университета, вы утеряли рукопись с разными проектами. И
объявление изволили дать о потере. За любое вознаграждение умоляли
вернуть".
"Да, так было".
"А дальше? Договаривайте, договаривайте!.."
"Рукопись с проектами мне принес хозяин трактира, где я ее уронил".
"Хозяин вам сказал: "Вот, мол, проектики... Я показывал их знающим
людям, и говорят - большие деньги на этих выдумках заработать можно.
Только вот беда: ни один ваш проектик не закончен. Начато - брошено,
начато - брошено. А как всякий проект до выгоды довести - только один
человек может знать, только тот, кто их придумал". И еще вам хозяин
сказал, что описи и копии с проектов для порядка сняты. А толку что? Все
это пока мертвый капитал. И хозяин вам отдал все ваши проекты в подлинном
виде. Не так ли?"
"Да!"
"А вознаграждение? Деньги в банк от вас по обязательству, по векселю,
ведь не поступили?"
"Никому не обязан я давать отчет в своих поступках".
"Напоминаю: у вас денег тогда не было. Их нет и теперь. Хозяин
трактира вас пожалел, согласился взять вексель на тысячу рублей".
"Да, так было. Но по какому праву вы так разговариваете со мной?"
"Вот вексель. Платите!"
"Оставьте, сударь, меня в покое! Вексель я выдал не вам, а хозяину
трактира. Мы тогда договорились. Он будет ждать".
"Договорились!.. Вот его передаточная надпись на векселе. Теперь
владелец векселя - банк "Братьев Дутовых". Протест учинен. Платите!"
"Дайте срок... обождите! Я расплачусь... через месяц".
"Отсрочек не будет!"
"Неделю, одну неделю! И я расплачусь".
"Не верю!"
"День... Только один день дайте сроку!"
"Знаете что? Банк возвратит вам вексель, а вы письменно в пользу
банка откажитесь от своих проектов. Не скрою - за границей готовы к делу
приспособить один проектик. Ждут".
"Дайте срок... Я подумаю, один день..."
"Теперь двенадцать без четверти. В девять утра я здесь буду. Либо
проекты, либо по векселю платите!"
Приезжий вышел. Скрипнули ступеньки крыльца. Широко расселся в
фаэтоне. Бубенцы зазвенели, и все стихло. Дождь опять начался, да сильный
такой. Я домой поспешил...
Утром в городе все ахнули - доктор исчез. Как сквозь землю
провалился. Стали искать, выспрашивать. Пастух видел, как кто-то очень
рано шел к беседке, что у пасеки за городом. Стали пасечника
расспрашивать. А он отвечает: "Видел!.. На заре прошел человек... А что за
человек - не разглядел... Погода была пасмурная, пчелы не вылетали, я и
заснул. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю".
Стали тогда присматриваться к следам. После дождя они хорошо видны.
Но за ручьем следы кончались...
Старик рассказчик закашлялся. В купе все еще было темно. Но где-то
далеко стал бледнеть край неба, светлее стали кусты у речки, а вода в ней
уже перестала блестеть.
Я подумал, что таинственное исчезновение героя - наилучшее сюжетное
завершение всей истории. Но там, внизу, слушатели стали требовать
подробностей.
- Была ли записка?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг