Жить мне осталось недолго. Я старик.
Сейчас мне очень тяжело. Я хочу остаться один. Немного побуду один.
Одиночество вернет мне душевное равновесие. Так что мы не скоро увидимся.
Да и Вам уезжать пора... Прощайте!
А я ведь Вас полюбил.
В а ш С е р г е й Д у м ч е в".
Я пошел, почти побежал к Думчеву. Но лаборатория была пуста. Печка
догорала. Около печки валялся обгорелый листок. Это, по-видимому, все, что
осталось от конспектов Думчева. Полина Александровна была внизу, в своей
комнате.
- Сергей Сергеевич взял зонтик и куда-то поспешно ушел. Я думала, что
он снова пошел к вам. Ведь в первый раз он вас не застал. Где же он? Такой
туман! Дождь!
ВСТРЕЧА В ТУМАНЕ
В эту ночь на море пал туман. Какая темень! Сыро, зябко, холодно. В
седой, густой сетке дождя потерялась дорога к поселку научных работников.
Почему я устремился сюда в поисках Думчева? Сам не знаю! Может,
потому, что этим путем я с Думчевым возвращался в город.
Думчев хочет остаться один? Пусть! Но старый человек, не знающий ни
новых улиц этого города, ни дорог к городу, - один в тумане, под дождем...
В беспокойстве, в отчаянии, мучась, что я так ненебрежно отнесся к
рукописи Думчева, но все же в надежде, в последней надежде, что он где-то
здесь, рядом, на этой же дороге, я спешу, ищу, зову:
- Думчев! Думчев!..
Мой плащ и костюм промокли, струйки воды текли за воротник.
Но я все шел и звал:
- Думчев! Думчев!
- Эй! Кто кричит?
Телега в тумане чуть не наехала на меня. В телеге - два человека. Я
расспросил и узнал: это был Коля Сенцов, учащийся сельскохозяйственного
техникума, и санитар из городской больницы.
Спрашиваю:
- Не видели вы на этой дороге старого человека?
И вот что рассказал мне Коля:
- Часа два назад в этом тумане я чуть не наехал на человека, вот как
на вас сейчас. Стрелка - моя лошадь - сразу остановилась. Человек
посторонился. Я посветил электрическим фонариком и вижу: старый,
невысокого роста, под большим зонтиком. Похож на нашего преподавателя
химии. Только тот в очках. Я ему говорю:
"Гражданин, садитесь! Подвезу!"
Он сел. Поехали шагом. Совсем недалеко отъехали, и гражданин этот
хочет слезть с телеги. Я ему помог.
"Спасибо, - говорит, - молодой человек, я уже приехал".
"Куда, - думаю, - он приехал? Жилья здесь не видно, дождь". Гражданин
этот свернул куда-то в сторону, потом обратно возвращается на дорогу,
идет-бредет... Я поехал рядом с ним, но он меня не замечает. Громко сам с
собою говорит. Потом с дороги куда-то уходит. И опять на дорогу
возвращается.
Думаю: "Как все это понять? Что он ищет в этакую темень и в такой
дождь?"
Я снова ему:
"Гражданин, я могу еще подвезти вас!"
Сел, поехали вместе.
"Через час в поселке будем, - говорю. - Обогреетесь".
"Мне не туда. Я скоро слезу. Беседку поищу".
"Какую такую беседку в дождь он ищет?" - подумал я, хотел засмеяться,
но вспомнил.
"Так вы ту беседку ищете, что за рощей?.. Она же развалилась совсем.
Никто туда и днем не ходит. А сейчас дождь, ночь".
А он все в туман всматривается. Тут я понял: больного человека везу.
Может быть, профессора какого-то? Хорошенько укрыл ему плечи брезентом.
Поехали. Профессор долго молчал, потом заговорил сам с собой. Про каких-то
удивительных животных из какой-то небывалой страны. И опять замолчал.
Дождь сильнее. Я спрыгнул с воза, на ноги его положил мешок с сеном,
поправил брезент у него на плечах.
"Спасибо, молодой человек! Ваши родители хорошо воспитали вас".
Я говорю:
"Нет у меня родителей. Они умерли, когда я совсем маленький был".
"Но кто же воспитал вас?"
Объясняю:
"Рос в детдоме. Потом ремесленное училище, а теперь я в техникуме. В
общем, комсомол воспитал".
А он спрашивает:
"Кто, кто? Как вы сказали? Не понимаю..."
"Ну, - думаю, - надо скорей ехать. Ведь он совсем больной".
Спрыгнул с телеги. Чересседельник подтянул, подпругу и супонь
проверил. Вернулся к телеге, а гражданина моего и нету!
Тут я себе приказ даю: "Голову себе, Колька, сверни, но больного
отыщи и в больницу доставь".
Повернул я Стрелку назад в город, погнал прямо к больнице. Посадил на
телегу санитара - и обратно... Вот этого профессора мы и ищем. Кругом
обшарили. Надо в роще поискать... - заключил свой рассказ Коля Сенцов.
Туман как будто рассеялся, но дождь то прекращался, то вновь лил.
Я оставил Колю с санитаром на проселочной дороге и велел им ждать. А
сам побежал с фонарем по аллее. Да, здесь где-то беседка. В ней мы
одевались. Ждали вечера...
Аллея! Как она в темноте бесконечно длинна!
А что, если Думчев заблудился, устал, уснул где-нибудь или упал?
Вот и акация. Она заслоняет вход в беседку. Я резко отстранил ветки,
они осыпали меня частым дождем. Мой фонарь осветил полусгнившие столбы от
стола и скамеек. Никого...
Скорее к базе Райпищеторга! Может быть, он там!
Какая тишина! Только стучат капли по дырявой крыше беседки. Но что
это? Не почудилось ли мне? Какой-то вздох.
Я оглянулся. Свет фонаря упал на столб возле акации, и за ним, за
этим столбом, Думчев...
- Сергей Сергеевич!
Он выглянул из-за столба и тотчас отвернулся от меня.
Я кинулся к нему:
- Сергей Сергеевич!
Схватил его за руку. Зябкая, холодная, ледяная рука. Он весь дрожал.
Озноб. Думчев не смотрел на меня. Я окликнул Колю Сенцова и санитара. Они
подбежали к нам. Санитар быстро снял ватник и надел на Думчева, набросил
на его плечи свой брезентовый плащ. Думчев молча всему подчинялся. Коля
взял его под руку. Мы пошли. Санитар освещал фонарем дорогу. Иногда свет
фонаря падал на Думчева: лицо усталое, бледное, но глаза строго и
пристально смотрели мимо нас куда-то вдаль. Все молчали. Так дошли до
дороги, где стояла лошадь, привязанная к придорожному дереву.
- В больницу? - спросил Коля Сенцов.
Я нагнулся к нему и тихо сказал:
- Сергею Сергеевичу будет лучше дома.
Телега тронулась. Было совсем черно. Дождик, теперь уже вялый и
долгий, шумел в листве придорожных деревьев. Все молчали. Телега спокойно
и медленно катилась по дороге в город.
ПЛОЩАДКА ЦВЕТОВ
Шумит полуденным шумом Москва. Беспрерывно мчатся машины, огибая
площадку у станции метро, мчатся вверх, к Арбату. Гудки машин, звонки
трамваев висят в воздухе. Всего миг-другой, и иссякают. И, как бы догоняя,
разыскивая эти растаявшие звуки, тут же возникают новые гудки и звонки,
возникают настойчиво и непрерывно, чтоб усилить этот гул и так же
раствориться в нем.
Шумит Москва. Машины мчатся к Арбату. У станции метро людно. В
институт на Метростроевскую и к трамваям спешат, выбегая из метро,
студенты и студентки. Им навстречу идут люди, медленно и увесисто,
проворно и быстро, чтобы спуститься в метро и через несколько минут уже
быть в магазинах на Петровке, стать со второй сменой за рабочий станок,
сесть за рабочий стол где-то в Сокольниках или на Красносельской.
Тысячи и тысячи шагов! Все слилось в один долгий многообразный гул.
Вот уже два дня, как я в Москве. Работа, заботы, встречи, дела,
звонки по телефону - все точно слилось с этим шумом и гулом. И этот гул
отодвинул от меня далеко все то, что было несколько дней назад.
Как давно это было! Да и было ли?
Телега в тумане... Коля Сенцов и санитар... Темная гладь шоссе,
полуразрушенная беседка... А в ней Думчев. Один под дождем. Потом опять
шуршание колес телеги по шоссе... Мы тогда же ночью сдали Думчева на
попечение Полины Александровны. А рано утром я узнал от нее, что Сергей
Сергеевич лишь слегка простудился. Он просил только об одном: никого к
нему в лабораторию не пускать.
Я сразу же простился с Булай. Она записала мой московский адрес.
Потом я зашел к Тарасевичу. Он еще не вернулся с областной
конференции. Я оставил у него свой адрес и в тот же вечер сел в поезд на
Москву...
Как весело, громко и ярко здесь, у метро! Полукольцом стоят продавцы
цветов.
Под августовским еще жарким солнцем горят огненно-красные настурции в
низеньких глиняных кувшинах. К жердочкам, прибитым к столам, привязаны
готовые букеты цветов, обрамленные обязательным узорчатым папоротником. Из
каждого букета смотрят и гордятся своими пунцовыми, малиновыми и
оранжевыми тонами георгины. Но пытаются спрятаться в букете и стать
незаметными белые шарики жемчужин. Напрасно. Они видны и придают
ласковость и скромную прелесть букету.
Цветы августа! Ваша окраска так ярка, сильна и разнообразна! Но скоро
осень. Дождь... Желтое увядание...
И вот тут, в эту минуту, на этой площадке, у этих корзин с цветами, я
вдруг вспомнил живой огонь тех, иных красок.
Страна Дремучих Трав!.. Я тогда ждал: вот-вот раскроются ворота в
заборе из надкрыльев медного жука! И предо мной уже не забор, а гигантский
театральный занавес, горящий, блещущий совсем незнакомыми мне красками.
Да! Какая же тайна скрыта в силе, яркости, причудливости и
разнообразии тех красок? И почему Думчев говорил, что эти краски вечны и
не померкнут никогда?
А что, если... если здесь скрывается какое-то открытие? Ведь может
быть... Как знать!
Как легко и быстро я назвал конспект Думчева "конспектом ошибок"! И
вот обидел старого человека. Напрасно я убедил его писать непривычную для
него заявку. Заявка! Даже звучание этого слова было чуждо его слуху. Я
сбил его с толку. А чем же и как помог я Думчеву?
Вот, например, он показал дивные краски на сооруженном им заборе
около летнего дома. И горячо говорил о них, как о великом открытии. Кому
об этом рассказать? Проверить, спросить...
А не обратиться ли мне к Калганову? Он физик. Проблемы света, цвета и
красок - его область. О нем я часто читал в наших газетах.
Да! Сегодня же, если успею, пойду в институт к Калганову. После
киносъемки, после репетиции.
В павильоне киностудии, глядя при шумном свете юпитеров на декорации,
я продолжал думать о красках Думчева. И на репетиции в темном зрительном
зале, за режиссерским столиком, над которым горит одинокая лампа под
темным абажуром, в спокойной, чуть-чуть жесткой тишине, нарушаемой
репликами актеров на сцене, глядя, как осветители подбирали цвет софитов и
освещали декорации, я снова вспомнил слова Думчева.
"Ах, эта зелень весны, нарисованная в театре на фанере и картоне!
Меняется ли она вместе с музыкой оркестра? Нет! Краски застыли раз и
навсегда..."
Репетиция кончилась в четыре часа дня. Успею зайти к Калганову!
ПРЕЖДЕ ВСЕГО - ЭКСПЕРИМЕНТ!
Еще кипел московский день, а я уже был в кабинете физика Дмитрия
Дмитриевича Калганова. Он попросил меня подождать, пока закончит беседу со
своими сотрудниками. Разговор их был для меня непонятен - о какой-то
сложной физической проблеме.
Лицо физика мне чем-то напоминало знаменитый портрет Ермолова,
неустрашимого героя сражений с Наполеоном.
Но физик Калганов не воин, а ученый и живет не в девятнадцатом веке,
а в наши дни. Он не воин. Но этот жест, четкий и повелительный, эти
движения без всякого оттенка суеты... Какой львиный поворот головы! Черты
лица крупные, резкие, почти могучие. Голос раскатистый...
Я смотрел и думал: "Да, такой человек наведет порядок в круговороте
научных проблем, проектов, замыслов и предложений - наведет добротный
хозяйский порядок на своем ученом дворе".
- Хотите - верьте, хотите - нет и посчитайте все это фантастической
повестью... - так начал я свой рассказ о Думчеве, когда Калганов усадил
меня в кресло рядом с собой.
Сначала он слушал меня с каким-то свирепым добродушием. Но, когда я
заговорил о ярмарке, где давным-давно Думчев показал свой первый полет, а
предприимчивый купец за показ смертельного номера считал пятачки, глаза
Калганова заблестели, он резко отвернулся от меня и стал рассматривать
что-то в вечернем окне.
Потом посмотрел на меня в упор и заговорил:
- Сколько уничтоженных, задавленных народных талантов! То было
проклятое время. Оно загнало Циолковского с его вычислениями на чердак,
втиснуло Мичурина на полнадела земли...
Калганов умолк.
Когда я начал рассказывать о том, как Думчев, которого я отыскал в
Стране Дремучих Трав, упорно предлагал заимствовать у насекомых разного
рода технические "целесообразности", как он выражался, Калганов в волнении
встал с кресла.
- Вот как! Вот как! - повторял он.
- Вы удивляетесь? - спросил я.
- Нет, почему! Чему тут удивляться? Человек издревле присматривался к
великой лаборатории природы, изучал ее не только праздного любопытства
ради. Он примечал все поучительное, использовал, ставил себе на службу.
Человечество и впредь будет настойчиво и пытливо исследовать, открывать
новые и новые законы природы, чтобы управлять ими. Овладевая природой,
подчиняя ее себе, изменяя ее, наука не слепо, не механически подражает
готовым образцам. И греха не вижу в том, чтобы воспользоваться подсказкой
природы. А как же иначе?!
"Надо скорее спросить Калганова о главном", - подумал я. И стал
рассказывать о том, как Думчев в Стране Дремучих Трав привел меня к своему
летнему дому, а я остановился, изумленный красками его забора. Забор был
сложен из крыльев обычных бабочек.
И этот забор переливался и горел красками необычайной яркости и
красоты, а Думчев мне сказал, что крылышки эти природой не окрашены, что
состоят они из бесцветных прозрачных чешуек и не содержат в себе красящих
пигментов в виде цветных крупинок.
- Скажите, как понять Думчева? Ведь если они бесцветны, не окрашены,
то откуда же эта игра красок? Как понять? Ведь это вздор!
- Нет, не вздор, а верное наблюдение, - сказал спокойно Калганов.
- Верное наблюдение?! И Думчев не ошибся? Разве прозрачно-бесцветное
может быть красочным?
- Для того чтобы вы поняли меня, почему прозрачные, бесцветные
крылышки бабочек переливаются яркими красками, я начну, конечно, с самого
простого. С того, что такое свет и цвет.
Любое тело излучает в пространство энергию в виде электромагнитных
волн, длина которых меняется в зависимости от температуры тела: от
десятков микрон до миллионов долей микрона.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг