Простите, он немного завял...
Юноша неловко взял букет. Он был удивлен:
- Стоило ли беспокоиться? Цветы всегда вянут...
"Странно, - подумал я, - почему он не беспокоится о письме?"
Я протянул ему спичечную коробку:
- Вот ваши микрописьма.
- Что? Какие письма?
- В букете, который вы бросили в окно, были фотописьма.
- Фотописьма?.. Я не занимаюсь фотографией.
- Но ведь фотописьма были в вашем букете! Ваши фотописьма...
Лицо Павла стало злым. Черты его обострились. Я не увидел и следа
вчерашнего смущения и робости. Он с подозрением посмотрел на меня.
- Не навязывайте, гражданин, мне чужие письма!
- Но ведь... ведь...
- Оставьте меня в покое! И знаете что... До свидания!
Я не знал, что сказать. Смешное, нелепое положение: полутемный
вестибюль института, длинные ряды пустых вешалок за барьером, я со
спичечной коробкой, с микрописьмами в протянутой руке, а Павел - в другом
конце зала - засовывает в урну букет, который я бережно нес через весь
город.
Вдруг дверь одной аудитории открылась, и шумная группа студентов
ворвалась в зал. Они, видно, еще не остыли после полученной только что
консультации и яростно спорили.
- Павел, что случилось? - узнал я голос Лены.
Я попытался что-то объяснить. Все сразу замолчали и с недоумением
посматривали на меня.
- Не пройдете ли вы в кабинет? - сказал мне человек со спокойными,
уверенными движениями, перед которым расступились студенты.
Вот при каких несколько странных обстоятельствах я оказался не на
пароходе в море, а в кабинете директора Педагогического института -
Степана Егоровича Тарасевича. Сижу и смотрю на стол, где лежат две
крошечные записки с микротекстом, а рядом с ними - обычные листы бумаги.
На них машинистка напечатала через два интервала текст, который читали под
сильной лупой.
Жду. Вот сейчас вместе с директором института придет автор
микрозаписок студент Белянкин. Он скажет, что все это его личное дело,
шутка, как справедливо утверждает Степан Егорович. Дождусь их прихода и
отправлюсь на пристань.
ТРИ ВОПРОСА ПРОФЕССОРА ТАРАСЕВИЧА
Директор положил перед студентом спичечную коробку с листочками и
текст, переписанный на машинке:
- Белянкин, ответьте, пожалуйста, на три вопроса. Первый: что за
странная манера вести переписку при помощи микрофотографии? Вопрос второй:
почему вы отпираетесь от своих писем и так нелюбезны с человеком, который
деликатности ради возвращает их вам? А теперь и третий вопрос: из писем
видно, что вы собираетесь в какое-то длительное путешествие. Я не против
туризма, но скажите, пожалуйста, что это за барометр... Дижонваля?
- Степан Егорович, не писал я этих писем! Я сразу об этом сказал еще
там, у вешалки!
- Как же так? Букет - ваш, а листки в этом букете - чужие?
- Степан Егорович, действительно цветы я собирал, но записок этих не
писал. Я накануне другое письмо написал и собирался отдать. Вот оно!
Впрочем, я не могу вам его показать, это только для... Ну, словом,
личное... - Белянкин смутился и замолчал.
В его ответе чувствовались правдивость и юношеская искренность, а в
самой недоговоренности - беспокойство: разве можно, чтобы не Лена, а
кто-то другой прочел его письмо? Студент стоял перед нами молчаливый и
сосредоточенный, и рука крепко сжимала письмо. И как раньше там, в
вестибюле, где я пытался вручить вместе с букетом крошечные листки, так и
здесь, в кабинете, я разглядел на его побледневшем лице оттенки злости и
негодования: зачем кто-то чужой и посторонний вмешивается в его жизнь.
- Хорошо, Белянкин, я вас больше не задерживаю, - сказал директор.
Белянкин уже был у дверей, когда Тарасевич с неожиданной для него
горячностью воскликнул:
- Как же эти странные листки вдруг оказались в букете студента моего
института?
- Степан Егорович, - обернулся к нам Белянкин, - видно, листки кто-то
уронил на цветы.
- А где вы собирали букет?
- Около старой, заброшенной беседки, что за рощей. Вечером... Съездил
на попутной машине - туда и обратно. Там еще база Райпищеторга.
Когда за студентом закрылась дверь, директор сказал:
- Итак, все ясно! Эту шутку сыграл с вами не студент моего института.
Степан Егорович взял коробочку, где лежали листочки с микротекстом,
затем сложил вдвое листы бумаги, на которых этот текст был перепечатан, и
протянул все это мне с любезной улыбкой:
- Возвращаю, как говорится, по принадлежности.
Мне снова бросились в глаза слова: "Эратосфен... личинка стрекозы...
Дижонваль"... Условный текст?
- Расскажите лучше, что нового покажет в наступающем театральном
сезоне Художественный театр в Москве... Как? Ваша пьеса там не пойдет?
Сожалею...
- Простите, Степан Егорович, студент Белянкин сказал, что букет был
сорван у какой-то развалившейся беседки...
- Хорошо! Понимаю. Я пошлю туда Белянкина и других студентов.
- Искать в траве другие такие листочки?
- Искать того, кто их уронил на цветы. Студенты побывают там и
разузнают, кто занимается столь странными шутками. Как жаль, что мне
нельзя ни на час отлучиться из института! А то я бы пошел с ними. Дорога
живописная, ведет к дачному поселку научных работников. Поселок имени
Ломоносова.
- Степан Егорович! А не кажется ли вам, что вся загадка скрыта в
одном слове "Дижонваль"?
- Да, да, я забыл вам сказать... Я не поленился и заглянул на кафедру
физики. Про барометр Дижонваля там и не слыхали. Тут что-то не то... А
неужели Художественный будет ставить современный водевиль?..
РАЗМЫШЛЕНИЯ И СОМНЕНИЯ
Какими необычайными картинами расписаны стены в ресторанчике!
Белый медведь, стоя на льдине, вытянул свою морду и почему-то
касается носом острого паруса лодки, уходящей в даль неестественно
голубого моря. А на другой стене - дети, сидя на корточках, пускают
маленький бумажный кораблик в бурный ручей.
К потолку прибиты рога горного козла. С них свешиваются лампы под
яркими цветными бумажными абажурами.
Я ел какое-то непонятное мясное блюдо с тушеными помидорами, пил
стакан за стаканом крепкий чай и думал: "Уже третий день я собираюсь
уехать из города и все не уеду".
Белянкин и его товарищи искали, смотрели, нет ли около беседки
следов, примет человека, который уронил там загадочные листки,
расспрашивали окрестных жителей, разглядывали чуть ли не каждую травинку,
каждый цветок. Но студенты ничего не узнали, ничего не нашли.
"Пора уезжать!" - говорю я себе. Этот городок очень мил, но не
оставаться же здесь для разгадки кем-то предложенного ребуса. Да, пора
уезжать! Завтра же. Однако странное дело: ведь я согласен с профессором
Тарасевичем, что листки с микротекстом - чья-то смешная затея? Согласен!
Но все же, но все же искренний тон странных листков, спокойная их
серьезность заставляют меня искать в них какой-то особый смысл, бывать в
библиотеке, читать справочники... Так проходят дни. Я все не уезжаю из
городка. Чего-то жду. Мне чудится, будто чья-то участь, участь
путешественника, отправившегося в тяжелый путь, скрывается в этих листках.
Люди приходят в ресторан. Уходят. У каждого своя жизнь, своя судьба.
Музыканты сидят на эстраде. Играют. Смотрят на входящих с бесстрастным
выражением глаз. Но музыка их вовсе не бесстрастна. То грустью, то
весельем звенят струны.
Из отдельных слов микротекста видно, что путешественник пробыл долго
в чужой стране, сделал много открытий. Вел там дневник. Этот дневник он
везет...
Путешественник, говоря об ученом древности, указывает, что мир перед
Эратосфеном разрастался от одного неторопливого подсчета к другому.
Эратосфен, живший очень давно (с 276 по 194 год до нашей эры),
действительно первый в истории человечества установил длину окружности
земного шара. Но как понять, почему перед автором микрозаписок окружающий
его мир вдруг вырос в сто или двести раз?.. И потом, в листочках
упоминается Дижонваль. Барометр Дижонваля!
Просто удивительно, почему из Москвы все нет ответа на мою телеграмму
Чарушину о барометре Дижонваля. Что за чудесная картотека имен и терминов
у моего давнего друга! Он начал ее составлять чуть ли не со школьной
скамьи, день за днем. И нет, кажется, вопроса, на который его картотека не
ответила бы.
Митя Чарушин, всегда точный и аккуратный, влюблен в свою картотеку.
Его золотое правило: каждому, кто к нему обратится с вопросом, он сразу же
либо телеграфно даст ответ, либо в подробном письме попросит уточнить
вопрос. Но Чарушин молчит. Уж не смешным ли ему показался мой "барометр
Дижонваля"?
Сегодня опять пересмотрел в библиотеке все справочники, но ничего не
отыскал о барометре Дижонваля. Странно, почему на листках есть слово
"версты"? "38 000 верст". Версты... Почему версты, а не километры? Значит,
писал человек пожилой, такой человек, который привык считать расстояние
верстами, по-старому... Следовательно, неведомый автор листков - человек
пожилой.
Может быть, эти листки написаны много лет назад? Но, во всяком
случае, уменьшение текста при помощи фотографирования было сделано в день
или накануне того дня, когда эти листочки были найдены на цветах. Иначе
крошечные листы под первым же дождем развалились бы.
Тарасевич сказал, что все это чья-то шутка. Придется с ним
согласиться.
Ресторан опустел. Гасли огни. Давно ушли музыканты. Я сидел за
столом, а на меня со льдины, нарисованной на стене, устало смотрел белый
медведь: не пора ли тебе уходить?
Раздумывая, я медленно брел по ночным улицам городка. Как отгадать,
как прочесть странные листки? И кто, наконец, их автор?
Спал городок. Ночь тянулась над ним не спеша и осторожно. По обеим
сторонам улицы дремали тополя, которые столько видели за свой долгий век.
Тихо и покойно было кругом. Но откуда эта печаль на душе? В кармане у меня
лежит спичечная коробочка с листочками.
Я остановился и мысленно повторил несколько фраз, показавшихся мне
столь странными, когда впервые листки были прочитаны. И вдруг здесь, на
тихой улице городка, мне пришло в голову: так для шутки и забавы не пишут.
Но тогда кто же этот путешественник? Где он? И где остальные листки
дневника? Этот путешественник пишет, что ему предстоит долгий путь:
"Необозримы пространства, которые мне надо пройти с моим вьючным животным.
Беспокойство и страх овладевают мною..." Что с ним случилось?
Как же так? Завтра я уеду из городка и увезу на дне чемодана
спичечную коробочку с листочками, которые не прочел как надо и даже не мог
догадаться, для чего их уменьшали. Вот о чем думал я ночью, возвращаясь в
гостиницу, и чувствовал: мне стал дорог этот неизвестный путешественник, о
котором ничего, совсем ничего не знаю.
Дежурная по гостинице, как всегда не отрывая глаз от книги, сказала:
- Вам письмо. Оно в номере. На сколько суток вы оставляете за собой
номер?
БАРОМЕТР ДИЖОНВАЛЯ СУЩЕСТВУЕТ
"Дорогой Григорий Александрович!
Твоя телеграмма с запросом о барометре Дижонваля не застала меня в
Москве. Был в Новгороде. Шел по следам жизни одного замечательного
землепроходца.
Сегодня вернулся в Москву. Прочел твою телеграмму. Ты спрашиваешь
меня, знаю ли я что-либо о барометре Дижонваля. Знаю, что ни в
производстве, ни в продаже такого барометра никогда не было. Все? Нет!
Такой барометр был, есть и будет. Думаешь - шутка, парадокс, анекдот?
Ничуть. Он существует. Ты, конечно, знаешь, что среди генералов Наполеона
Бонапарта был один, о котором Наполеон, уже на острове Елены, писал, что
он был самым талантливым из всех его полководцев. Это Пишегрю. Его
биография в известном смысле примечательна и трагична, но не буду сейчас
ею заниматься. Перехожу прямо к твоему вопросу.
Так вот. Декабрь 1794 года застал Пишегрю в походе - он вел
французское республиканское войско на Голландию и с успехом продвигался
вперед. Но в один далеко не прекрасный для Пишегрю день природа нарушила
его планы. Дождь, слякоть, все дороги размыты, реки разлились, войску
продвигаться нельзя. Неудача грозит всему походу. Пишегрю принимает
решение - отказаться от наступательных действий. Но вдруг из Утрехта - из
Голландии - Пишегрю получает донесение, где указывается точно день, когда
ударят сильные морозы: земля промерзнет, на реках появится крепкий лед, и
можно будет войску двигаться дальше. Пишегрю поверил в это донесение, хотя
оно подкреплялось ссылкой на барометр, который никогда и никто в расчет не
принимал. И действительно, в указанный день все вокруг замерзло. Пехота и
кавалерия Пишегрю двинулись дальше. 29 декабря Пишегрю по льду переходит
реку Ваал. Но вот 7 января погода опять резко меняется. Снова дожди,
слякоть, лед тает. Пишегрю, пройдя далеко в глубь страны, оказался в еще
более трудном, почти катастрофическом положении. Но тут он снова получает
уведомление из Утрехта, от 13 января, где ему точно указывают, когда он
сможет двинуть войска по замерзшим рекам и дорогам. Донесение и на этот
раз не обмануло. Уже 14 января подул северный ветер, 15-го резко
понизилась температура. А 16 января Пишегрю уже в Утрехте! И тут он
освобождает из тюрьмы Дижонваля Катремера, генерала Батавской республики,
того, кто посылал предсказания погоды.
В Голландии в 1787 году Дижонваля заключили в тюрьму, где он пробыл
около семи лет, то есть до того дня, когда его освободил Пишегрю. Все свои
прогнозы погоды Дижонваль делал в тюремной камере, на основе наблюдения за
поведением... пауков.
Впоследствии, в Париже, он писал:
"Когда пауки-круговики совсем не делают паутины, тогда наступает та
скверная погода, которая на барометре обозначается дождем и ветром; если
пауки начинают протягивать радиальные паутинные нити, тогда можно
рассчитывать, что через десять - двенадцать часов буря утихнет; если они
уничтожают четверть или треть паутинной сети, чтобы сохранить ее остаток,
это знаменует приближение ветра. Вообще, когда пауки начинают в большом
количестве протягивать свою паутину, можно ожидать хорошей погоды; если
они делают небольшие сети, это значит, что погода будет переменчива; если,
наконец, совсем не показываются, то с полным основанием можно рассчитывать
на дурную погоду".
Мой любезный, но забавный друг, ты сам не знаешь, какое мне доставил
удовольствие своим не совсем обычным вопросом. Почему все так легко
понимают шахматиста, который хочет сразиться с тем, кто может поставить
его в неожиданно затруднительное положение? Почему понимаем мы хозяйку,
которая, услышав где-то в гостях новый рецепт торта, с таким упоением и
волнением принимается дома за трудную задачу? Какую же творческую радость
испытываю я, сотрудник справочно-библиографического отдела библиотеки,
когда, услышав своеобразный вопрос, начинаю готовиться к ответу:
сопоставляю факты из разных областей науки, литературы, искусства, ищу и
перелистываю справочники, энциклопедические словари, старинные издания,
мемуары, архивные документы!
Дорогой друг! Вряд ли ты ждешь от меня научной проверки наблюдений
Дижонваля над пауками. Теперь еще вот что: ты знаешь, что гордость моей
жизни - картотека имен и терминов, которую я составляю вот уже десятки
лет. И не было еще случая, чтобы картотека меня подвела. Так что без
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг