Какое горькое мгновение! И горечь моя растет, увеличивается,
заполняет душу еще потому, что я в эти минуты ясно понимаю: не в Великой
Медленной реке, а в мелкой луже пропало мое сокровище.
Я принялся было за сбор пыльцы: надо было сделать запасы, но все
валилось из рук. Одежда моя совсем истрепалась, и я отправился на поиски -
не найду ли подходящий кокон гусеницы. Неожиданно для себя я снова
оказался на берегу реки, где под волнами, остался мой дневник, где я
принял гидру за дерево.
Клетки гидры, наверное, обладают удивительным активным началом: я сам
видел, как у гидры восстановились утерянные щупальца. Совсем как у
мифической лернейской гидры: на месте сбитой Гераклом одной головы
вырастали две новые. Но Геракл прижигал горящими стволами деревьев шеи
гидры, с которых сбивал своей палицей головы, и уничтожил гидру - чудовище
с телом змеи и девятью головами дракона.
Как много сдернуто покрывал с разных тайн, разгадано загадок природы!
Но среди тех, которые еще надо разгадать, остается тайна быстрого
восстановления органов пресноводной гидры.
Известно, что пресноводная гидра - существо с полым цилиндрическим
телом-мешком. Змееобразные щупальца гидры сокращаются и вытягиваются.
Пяткой своей животное присасывается к грунту или камню.
Стрекательные органы гидры больно жалят, парализуют добычу (от ожогов
у меня и теперь болят руки). Добыча, которую гидра захватывает и
переваривает, просвечивает некоторое время через стенки ее тела.
Переварила! И опять стала неподвижным "деревом" из зеленого прозрачного
стекла. Но почему цвет гидры светло-зеленый? Наверное, в ее организме
находятся зоохлореллы - одноклеточные водоросли. Эти водоросли питаются
углекислотой и аммиаком, выделяемыми гидрой, и тем самым очищают воду
вокруг гидры.
Тот кусочек гидры, сильно отдающий тухлым яйцом, часть которого я
проглотил, а другую приложил к ране, обладал удивительной целебной силой.
Почему? Видимо, в организме гидры что-то помогает восстановлению и
размножению новых клеток взамен погибших. И это "что-то" и явилось моим
лекарством.
Что делать дальше? Мне показалось, что и наступающий вечер об этом
тихо задумался. Травы-деревья у берега Великой Медленной реки перестали
шуметь. Я смотрел на солнце и не хотел, чтобы оно заходило. А ведь в
детстве было совсем иначе: посмотришь на заходящее солнце и с нетерпением
ждешь, чтобы оно скорее зашло и сразу же взошло. Тогда хотелось, чтобы в
природе все скорее менялось.
Пора спать. Там, в воде, уткнулись в песок мальки - уснули. И шмели в
своих земляных гнездах уснули. И, наверное, сама хрустальная гидра уснула.
Ослабели и сократились ее щупальца.
Вот и моя пещера. Ах, почему с таким трудом засыпает мысль человека!
Л и с т 38
С каждым днем мне все тяжелее было вставать по утрам. Дневник
потерян. Я чувствовал себя усталым и старым. Смотрел на реку и думал: все,
все унесла вода. Силы мои убывали. Я слушал, как шумят травы, и не верил
себе: неужели это я так весело и дерзко прошел через джунгли, принес с
собой тяжелый груз, пустился в смелое плавание?
У меня было несколько плетеных гамаков. Их я отобрал у паука. Пауки
ведь ткут паруса, сетки, мешки, трубки, колокола, гамаки...
В теплые ночи спал я чаще всего не в пещере, а в гамаке, который
подвешивал под большими листьями. Однажды утром проснулся, когда солнце
только всходило. Открыл глаза - и увидел перед собой лицо очень странного
человека. Мне оно показалось чуть-чуть знакомым. Я приподнялся и стал
пристально вглядываться в это лицо. И оно тоже стало приближаться ко мне.
"Какое горькое, жалобное выражение у него! - подумал я. - Что с ним
случилось, где я его видел?" Повернул голову. При свете утреннего солнца
из-за редких ветвей и стволов, окружавших меня, глянуло много людей, но у
всех у них такие же лица, как у моего незнакомца. И каждое лицо почему-то
расширилось, расплылось. И тут уж я не мог не засмеяться: это все -
отражения моего лица в каплях росы. Росинки-зеркала. Я стал всматриваться
и разглядывать себя в зеркале, которое висело предо мной на слегка
согнутой ветке: глаза лихорадочные, виски впалые.
Вот каким увидел я себя в это утро, яркое и солнечное.
Нектар, пыльца, семена, зерна - все это имелось у меня с запасом. Но
истощенный организм нельзя восстановить только растительной пищей. Надо
прибавить животные белки и жиры.
Глянув вниз, с гамака, я увидел, как тонкая оса, упираясь ногами в
землю и подняв крылышки, волочит по земле огромную жирную гусеницу. Вот
оса отбежала от своей жертвы, стала копать ямку, но потом вернулась, как
бы проверила - на месте ли добыча, и снова подбежала к ямке. И копает,
копает. Я вижу, как гусеница делает слабые движения: оса, прежде чем
притащить ее сюда, парализовала уколами нервные центры. Гусеница ни жива
ни мертва. Скоро оса выроет ямку, втащит туда гусеницу и отложит на ее
тело яичко. И личинка будет жить за счет гусеницы, развиваться,
превратится в осу.
Но я голоден. Осторожно спустился с гамака и стал пробираться к
гусенице.
Нет, такая пища мне сегодня не по душе. Надо поискать другую.
Я посмотрел на реку - там столько мальков! Надеть скафандр и ловить
рыбу? Но чем ловить? Сетями пауков. Чем не рыболовная снасть? Ими я
перегорожу один из протоков реки.
Рыба будет!
Л и с т 39
Каждый день спускался я на дно реки, надевал скафандр и осматривал
свой невод. Конечно, мальки попадались не часто. К рыбной пище я стал
привыкать.
Один самый большой колокол серебрянки я приспособил для хранения
улова: перевернул его, привязал к веткам куста, склонившимся над рекой.
Получился сачок.
Л и с т 40
Шли дни, а я все еще не оставлял эти места.
Всякий раз, спустившись на дно, я не сразу направлялся к моему
неводу, а подходил к затону. Все присматривался, не лежит ли там мой
дневник - пачка листков, запечатанная в воске. Но дневника не было. Как и
раньше, у входа в затон стояла светло-зеленая гидра и тянулись по воде ее
щупальца.
Конечно, мой дневник мог вывалиться из мешка и не в затоне, а в
другом месте реки. Но все же надо непременно попытаться пробраться в
затон, где обитает гидра. Не остался ли там дневник?
У меня были в запасе сети, неводы, мешки.
И вот однажды я решился: накину на гидру сеть и обшарю затон.
Несколько шагов отделяло меня от гидры, когда, заслоняя ее, мимо проплыла
огромная черная рыба. Я отбежал, прижался к береговому обрыву и увидел,
что из грунта торчит какое-то животное, извивается, буравит грунт.
Оно вгрызалось в землю, пыталось скрыться. Не удавалось: грунт не
поддавался, видимо, мешали плитки известняка.
Животное упало на дно, стало уползать. Змея? Тело, составленное из
гигантских колец, подтягивалось, извиваясь в разные стороны, и при этом
казалось, что кольца движутся сами по себе. Змея то сокращалась, то
становилась длиннее. Через мгновение на змею кинулась черная огромная
рыбина. Резки и неожиданны были движения этого хищника, который тоже то
сокращался, то удлинялся. Только челюстные пластинки, усаженные острыми
зубами, и несколько глаз успел я рассмотреть. Не скоро я догадался, что
вижу пиявку, схватившую дождевого червя. Пиявка и дождевой червь! Хищник
намертво присосался к водяной змее. Она крутилась, вертелась, билась о
подводный обрыв, пыталась уползти. Дикий танец. Замутилась вода. Я
отступал все дальше и дальше от затона. Неожиданно обвалился подводный
выступ берега. Обвал, темнота! Я успел выплыть и выбраться на берег.
Отдышался. Снова спустился на дно реки. Муть осела - вода стала
прозрачной. И я увидел: затон завален землей. Все кончено! Искать здесь
нечего...
Л и с т 41
Я часто думал: не обосноваться ли на этом берегу? Устроиться в пещере
так, чтобы не бояться холодов, сделать запасы. Рядом - река. Я стал
понимать жизнь подводных обитателей. Здесь пауки-серебрянки готовят для
меня скафандры, плетут сети-неводы. Я всегда могу ловить рыбу.
Но ветры! Ни с того ни с сего начинают они вдруг дуть около реки,
опрокидывают и ломают все на своем пути, поднимают вихри пыли, песка (а
для меня песчинка - почти булыжник!), жалобно воют у входа в пещеру. Нет,
надо вернуться в свой старый дом, где я жил и писал дневник. Нужно уйти с
этого берега.
Но я медлил, откладывал со дня на день и все так же спускался на дно.
Как часто, когда я бродил по дну Великой Медленной реки, совсем рядом
со мной показывались медленно передвигавшиеся сооружения - жилища
ручейников.
Прутики и кусочки тростника, хвоинки и мелкие раковинки, обломки
веточек, мох, песчинки - все, что можно подобрать в воде, все это идет для
построек ручейников. Разнообразный и неожиданный материал скрепляется
ручейниками прочными шелковинками в весьма надежное сооружение.
То мимо меня двигалась черепицеобразная постройка, в которой кусочки
тростника лежали один на другом совсем так, как плитки черепицы в
старинных голландских домиках, то дом-чехол, а иногда дом-футляр. Видел я
и такую черепицеобразную постройку, которая была сооружена из обломков
коры и из кусочков листьев, очень аккуратно вырезанных.
Все эти сооружения возводились в воде личинками ручейников.
Непрерывно достраивались. Так и передвигались личинки ручейников - каждая
со своим домом, в котором росла. Приходил срок превращения. Над рекой уже
носились крылатые ручейники.
Видел я и передвигавшееся в воде гнездо неведомой птицы. Присмотрелся
- опять ручейник! Дом был сделан из мха.
Не сразу, не вдруг научился я различать эти постройки среди разных
обломков раковин и камней, лежащих на дне, среди плавающих веток и разных
живых существ, двигающихся, стоящих, поднимающихся в воде.
Как-то шел я по дну реки. В одном месте, где течение было быстрое, я
ухватился за выступ скалы и увидел качающийся в воде дом-трубу. Такие
жилища ручейников я уже встречал. Но все же удивился: течение быстрое, а
дом плыл совсем медленно, сопротивляясь течению - два камня были
прикреплены к основанию дома-трубы.
Громоздкими, тяжелыми, неуклюжими показались бы мне постройки
ручейников на земле. Но в воде эти дома разнообразной архитектуры были
легки и подвижны.
Л и с т 42
И все же я нашел свой дневник...
Края его были изгрызены, воск местами сошел. Вода просочилась в
пачку, и листки намокли. Осторожно доставал я листок за листком. С жадной
радостью трогал, расправлял их. Смотрел, проверял номера. Начинал читать
одну страничку, но тут же, не дочитав, хватал другую, оставлял и ее,
брался за третью.
Я был горд собой: буря, ветер, кораблекрушение, вода унесла дневник,
но маленький человек, исследующий Страну Дремучих Трав, нашел его на дне
реки!
И на этот раз я уже передам, непременно передам людям свои листки.
Как я был горд: дневник найден!
Л и с т 43
Вот как это случилось.
Вчера рано утром я вышел из пещеры. Были спокойны и неподвижны
травы-деревья, густой чащей подступавшие к берегу. Я слышал звуки труб -
это в травах шмели расправляли свои крылышки, приветствовали восходящее
солнце и будили других шмелей: скорей к цветам! То и дело я
останавливался. Чувствовал: из чащи на меня глядят чьи-то глаза. И всякий
раз замечал муравьев. Это их мозаичные глаза осматривали все, что делается
на берегу.
Я спустился на дно реки, осмотрел невод - не попались ли мальки?
Пусто! Устал. Забрался в колокол паука-серебрянки, отдыхал. Было очень
тихо. Я различал звуки водных глубин. Казалось, обитатели этих мест,
проплывая мимо меня, ворчали, спорили, вели меж собой отрывистый разговор.
Выходило так, будто рыбы меж собой говорят...
Рыбаки и моряки когда-то рассказывали, что они слышали, как ревет
белуха, как пищит вьюн, как петушки (так ялтинские рыболовы называют
триглей) любят поворчать. И будто сомы издают звуки, схожие со скрипом
немазаной телеги, и что есть рыбы, которые хрюкают и каркают. Я не верил в
эти рыболовецкие россказни. Но здесь, среди звуков, которые возникали и
гасли вокруг меня в воде, я уловил вдруг чей-то острый писк. Уж не вьюн ли
это? И сразу же вслед за этим я услышал звук ксилофона - словно музыкант
ударил по его деревянным пластинкам молоточком. Тень большой рыбы проплыла
мимо аэростата. Звук повторился. Да, рыбы... говорили.
Возникающие и исчезающие звуки, мелькающие тени, травы-деревья,
поднимающиеся со дна и стелющиеся по воде... Полусумрак, окрашенный в
легкий розовый цвет... И здесь, под водой, вспомнился мне бело-розовый
сад. Солнце еще не взошло, и старые яблони прячут в полутьме свои кривые
стволы, вымазанные белой известью и подпертые палками. Густой полусумрак
под яблонями наполнен смешанным запахом речного тумана, свежей земли и
мокрой росистой травы.
Здесь, сейчас под водой, я ощущал свет солнца совсем как тогда, в
утреннем полусумраке под яблонями в саду.
Я срезал раковиной веревки аэростата, подвязал камни и пошел смотреть
невод.
Вдруг мелькнули совсем близко две гигантские тени. Рыбы, хищные рыбы!
Я бросился к большому камню, спрятался за ним. Две рыбины - каждая с тремя
острыми иглами на спине - плыли одна вслед за другой. Тускло отсвечивали
изогнутые иглы в воде. Колюшки! Вон их гнездо. Огромное, с двумя
отверстиями. Одна колюшка скрылась в гнезде. А другая, расцвеченная яркими
красками, осталась у входа в него. В гнезде запоздалая колюшка откладывала
икру, а расцвеченный самец (он и сделал это гнездо) сторожил вход.
Я глядел из-за камня на гнездо и думал: "А что, если в нем мой
дневник?" Его могло загнать туда течение, могла вплести с растениями и
сама колюшка. И лежит он рядом с икринками, охраняемый сторожем со
страшными иглами. Не улучить ли мне минуту и не заглянуть ли в гнездо? Но
я побоялся это сделать. И даже не колюшка, а сама мысль об иголках меня
испугала. Мимо, дальше!
Я подошел к неводу и ахнул. Мой невод был порван, а в его отверстии
застряло несуразное сооружение - огромный передвижной дом-футляр
ручейника. Он покачивался, верно, пытался продолжать свой путь. Конечно,
вся рыба из невода ушла. Ну и пусть - уж больше я сюда не вернусь. Я
оглядел внимательно архитектуру передвижного дома, порвавшего мой невод;
какое занятное, но серьезное сооружение!
И тут... тут...
Между кусочками коры, веточек, хвоинок, из которых ручейник соорудил
свой дом, я увидел продолговатую, хорошо знакомую мне, отливавшую
желтизной пачку листков. Это был мой дневник, выпавший из мешка. Подняв со
дна реки осколок раковины, я стал разрушать стену дома.
Удар, опять удар... Без устали колотил я по ловко сработанному
сооружению, срезал паутинки, которыми ручейник скрепил части своего
жилища.
На берег я вернулся с дневником.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг