Каждое животное, казалось, застыло, приросло к тому месту, на котором
сидело. Большие круглые глаза неотрывно глядели в одну точку. Неожиданно
то одно, то другое животное резко отбрасывало маску вперед, рычаг на
шарнире расправлялся, а острые когти маски хватали жертву и сразу же
подносили ко рту. Животное пожирало добычу, а маска на рычаге, совсем как
рука, поддерживала еду. Но неожиданно эти животные словно сорвались со
своих подводных деревьев и, прижав к телу ноги, пронеслись с отчаянной
быстротой мимо плота. Они вбирали воду и с огромной силой выпускали ее;
водяные выстрелы следовали с небольшими перерывами и толкали тело
животного вперед.
Да ведь это... личинки стрекоз - личинки, которые скоро превратятся в
стрекоз и будут грациозно и быстро летать над рекой.
Л и с т 16
Что там зазолотилось вдали? Мы подплывали к острову. Чьи-то огромные
лапы высунулись из воды и уцепились за край этого острова.
Из воды поднялось и стало взбираться на остров животное, на первый
взгляд чем-то по форме и очертаниям напоминавшее крокодила.
Зубчато-волнистый гребень тянулся по всей спине. Животное легло на бок, и
я увидел его оранжевое брюхо с темными пятнами. Золотисто-желтые глаза
следили за мной. Ужасный ящер!
Течение гнало плот прямо на остров.
Все более явственно и четко вырисовывался зубчатоволнистый гребень
ящера. Вот он спустился с острова. Гребенчатый хвост ударил по воде. Плот
сильно закачался. Ящер, рассекая воду, приближался к нему. Паук
подпрыгнул, в испуге заметался на плоту. Я и не заметил, как он оборвал
свою нить и исчез. Плот с привязанным на нем грузом - моим мешком -
закрутился, завертелся. Я упал, очутился в воде и увидел: где-то далеко
бежал по волнам плотовый паук и его преследовал зубчатый гребень - ящер!
Держась в воде и цепляясь за край плота, я пытался взобраться на
него, но меня отнесло. Мое суденышко уплывало все дальше и дальше вместе с
мешком, в котором был мой дневник. Выбиваясь из последних сил, я поплыл за
ним.
Вдали, на повороте реки, торчали из воды какие-то деревья. Они на
время задержали плот. Я успел доплыть, взобрался на него. Мешок с
дневником был цел. Оглянулся: ни острова, ни ящера, ни паука - хозяина
плота - не было видно.
Течение опять подхватило мой плот, и я поплыл.
Я стал думать: "Вот мне кажется, что верстами измеряется глубина воды
под плотом, а ведь на самом деле я плыву только по ручейку". Надо все
ставить на свои места: не надо лягушку принимать за антракозавра. И не
птицы с блестящими прозрачными крыльями летали над моим плотом, а
стрекозы, обыкновенные стрекозы. А странные существа с масками - личинки
стрекоз.
А ужасный ящер с зубчатым гребнем, который преследовал мой плот, -
только тритон. Питается он головастиками, червями, лягушечьей икрой. Дышит
атмосферным воздухом - совсем как лягушка. Появится из воды, выпустит
несколько пузырьков отработанного воздуха, обновит запас воздуха в легких
и уйдет под воду.
Л и с т 17
Легкая зыбь прошла по глади реки. Сильнее закачались деревья, мимо
которых плыл плот. Цвет воды стал свинцовым, скучным. Отражения деревьев
исчезли, словно потонули в воде. Ветер с шумом и свистом проносился надо
мной. Травы на берегу зловеще шумели. Их шум обрывался, чтобы начаться с
новой силой. Ветер стал играть моим плотом, как щепкой. Я уже не мог им
управлять. Только бы удержать мешок с рукописью. Еще раз я обмотал мешок
веревками и крепче привязал себя к плоту.
Зачем, зачем ступил я на этот плот, доверил свой бесценный груз -
дневник - прихотям водной стихии!
Запоздалые сожаления, как вы горьки!
Уже не летают надо мной птицы с блестящими и прозрачными крыльями.
Уже спрятались в глубинах вод, скрылись, исчезли опасные спутники моего
плота.
Только ветер не оставлял меня, свистел в ушах и гнал мой плот. Куда?
Прямо на берег. Но, увы, не на тот берег, к которому я стремился!
Ветер крутит плот, шумит, гудит.
О далеких пароходах, перекликающихся в непогоду друг с другом, - о
них вспомнил я в эту минуту,
Чтобы плот не ударился о берег, я протянул свой шест. Но ветер,
видно, сторожил каждый мой жест. Он налетал то с одной, то с другой
стороны, и напрасны были все мои попытки. Вслед за мной ветер гнал большие
зеленые поля. Они качались, окружали со всех сторон. И вот мой плот
застрял в этих полях и поплыл с ними. Плот затерялся в необозримом зеленом
плывущем поле.
Где-то далеко-далеко отсюда, в Атлантическом океане, есть Саргассово
море. Там страшнее всего для мореплавателя не ветер и не течения, а
водоросли. Они заполнили гигантский водяной бассейн. Зеленое море в
океане. Море без берегов. В этом море застряли каравеллы Колумба и
"Наутилус" капитана Немо едва прорвался сквозь толщи водорослей.
Затертый, загнанный ветром, затерянный в зеленом движущемся поле, я
вспоминал Саргассово море и с тоской глядел вдаль. Как выбраться из этого
необозримого зеленого плена?
Ветер с новой силой засвистал в ушах. Я поднял глаза; какие-то черные
тряпки закрывали небо. Мой плот качнулся. Качнулась и тьма, окружавшая
меня. Острый свет вдруг прорвался сквозь тучи и осветил все кругом, и в
этот миг зеленые поля стали еще зеленее.
Спасать груз! Успел развязать узел, который я сам крепко затянул,
прикрепляя мешок с рукописью к плоту. Качка усиливалась, плот становился
почти вертикально, и я едва успел схватить конец веревки, которой был
обвязан мешок. Сквозь вой ветра я услышал хриплое клокотание. Где-то
совсем близко мелькнула блестящая мокрая открытая пасть-коробка. Мелькнула
желтая отмель... Остров? Коса? Плот приподнялся - надо мной приподнялись
зеленые поля. Качнулось небо...
Л и с т 18
Кораблекрушение!
Наверное, история кораблекрушений:
времен, когда финикияне на своих триремах, судах с тремя рядами весел
и четырехугольными парусами, поднимавшимися только при попутном ветре,
доплывали до берегов Родезии, в далекой Африке;
времен, когда отважные мореплаватели норманны оставляли Скандинавию
и, определяя путь по звездам, доплывали на остроносых лодках до берегов
Гренландии и Исландии, до берегов того материка, который через пять
столетий был назван Америкой;
времен, когда каравеллы - высокобортные трехмачтовые парусные корабли
- в далеком океане стояли беспомощно на одном месте в штиль со сникшими
парусами, а мореплаватели с тоской смотрели в небо: скоро ли налетит
ветер, надует паруса и примчит каравеллы к той стране, где золотые слитки
и драгоценные камни валяются на земле, как опавшие листья в осеннюю
пору...
- наверное, история кораблекрушений всех времен знает немало случаев,
когда вместе с кораблем тонул весь экипаж, а оставался в живых только один
человек. Но никогда этот уцелевший после кораблекрушения человек сам не
знал толком, как и почему он один остался в живых, не погиб. Знала об этом
только морская вода, что вынесла на берег одного, только одного человека.
Но, оставляя, покидая его на берегу, морская волна убегала поспешно назад
в море. Легкий плеск, тихий рокот, жалобный стон...
Вот и я не знаю, не умею рассказать, как случилось, что я не утонул.
Лежу на берегу. И теплый шелковый ветерок обвевает лицо, успокаивает меня.
Надо мною спокойная синева неба. Я приподнимаюсь, смотрю на реку. Широкая
- противоположный берег чуть виден. Какая тихая, спокойная, медленная! По
этим ли тихим водам ветер гонял мой плот в разные стороны, прижал к
берегу, окружил полем водорослей? В этой ли реке в бурю опрокинулся мой
плот? И чувство жалости к самому себе, столь опасное в каждом человеке,
чувство жалости, смешанное с насмешкой над собой, охватило и переполнило
меня: какое там кораблекрушение, Саргассово море, поля водорослей!.. Ведь
это качается на воде самая обыкновенная зеленая, очень зеленая болотная
ряска. Я чуть было не утонул в... болотце, в медленно текущем ручейке, в
ряске!
Но светлая мысль разогнала горькие размышления. Может быть, мешок с
рукописью не уплыл, а застрял в ряске? Я отыщу, непременно отыщу свой
дневник. И пусть обитают в этой Великой Медленной реке динозавры. И пусть
антракозавры заглушают своим криком вой и свист бури. Но все же я знаю:
Великая Медленная река - это только ручей с ряской, где обитают
обыкновенные тритоны и самые обыкновенные лягушки.
И свой дневник я найду! Он не промокнет - он залит воском, лежит в
непроницаемом мешке.
Л и с т 19
День за днем ходил я по берегу, плавал между полями ряски, смотрел,
искал мой мешок. Не нашел! Но и думать не хотел, что течение его унесло. И
поверил я в то, во что хотел верить: он здесь, непременно здесь, совсем
близко... Но где же, где? Если его нет в ряске, значит, кто-то из
обитателей реки утащил его на дно. Там, на дне, и надо искать мешок с
дневником.
Л и с т 20
Я все пытался припомнить, узнать то место, где перевернулся плот.
Надо нырять, искать дневник под водой. Но где, в каком месте искать?
Л и с т 21
Аэростаты... аэростаты... аэростаты... Иногда вдруг в голову приходит
то или иное слово, слово, не связанное ни с тем, о чем думаешь, ни с тем,
что тебя окружает. Но это слово не отстает, звучит в голове, и ты его
повторяешь и повторяешь.
Я был очень голоден, бродил по берегу, думал о том, как раздобыть
еду, но все повторял слово, которое ко мне привязалось: "аэростаты...
аэростаты..." Откуда оно пришло? Это все от голода. Как кружится голова! И
плывут высоко в небе облака, плывут, качаются в недосягаемой вышине. А под
ними плывут, качаются цветы: белые зонтики, пушистые метелки, разноцветные
шары. Кружится голова. И засело в мозгу занозой одно слово: "аэростаты".
Л и с т 22
У самого берега по воде простерлись листья какого-то растения.
Продолговатые и густо-зеленые, они были похожи на листья тропического
фикуса. Я был в несколько раз меньше каждого листа. Торжественно
покачивались над водой громадные столбики розовых цветов. Это земноводная
гречиха.
Вода ограждала гречиху от незваных пришельцев, которые вползли бы и
пробрались бы к нектару.
Голодный, усталый, я издали глядел на розовые цветы и, вздыхая,
вспоминал, как вкусны и питательны пыльца и нектар земноводной гречихи, -
глядел и не знал, что делать. Мне не доплыть, не добраться до этого куста
- не хватит сил. Я отошел от воды и скоро увидел другой куст земноводной
гречихи, на берегу. Здесь она защищалась от похитителей нектара на иной
лад: стебель был покрыт волосками, которые выделяли клейкую жидкость. В
ней барахтались жучки, муравьи. Чтобы не "влипнуть", как муравей, я
взобрался на высокий высохший куст. Он рос рядом с гречихой. Я потянул
розовые цветы гречихи к себе. Ел пыльцу, пил нектар. Цветы рвались из рук.
Я не отпускал. Был ли то обед или ужин? Не все ли равно! Я сыт. Но голова
все еще кружилась. Может быть, от еды и питья, а может быть, оттого, что я
слишком высоко взобрался...
С большой осторожностью, рискуя свалиться, я спустился на землю.
Аэростаты... аэростаты...
Л и с т 23
Вечерело. Заходило солнце. Опять над большой полноводной рекой
носились птицы-стрекозы. И их блестящие длинные узкие крылья переливались
цветами радуги.
Они беспокойно провожали волны в долгий путь и исчезали за изгибами
реки.
Опять в голове неотвязно зазвучало: аэростаты...
И стало мне казаться, что где-то, когда-то я видел много-много
аэростатов. Серебристые, легкие, привязанные длинными тросами, они
чуть-чуть покачивались и рвались, тянулись, готовились взлететь. Но где и
когда я их видел? Не помню. Я взобрался на ствол, чтобы улечься на листе:
здесь спокойнее и безопаснее спать, чем на земле. Некоторое время я
ворочался: ведь по всему листу проходят жилки. Наконец я примостился,
нашел удобное положение.
Рядом со мной ярусами поднимались зеленые листы. На каждом - тысячи и
тысячи своеобразных форточек. Настежь они были открыты утром и вечером -
свежий воздух проветривал растения. Но в жару закрывались. Конечно, я
понимал, что форточки - устьица листа. Открывая и закрывая их, растение
упорядочивает испарение воды.
Лежа на чуть-чуть покачивающемся листе, я в дремоте смотрел на
прихотливые очертания листьев и думал: хоть бы во сне увидеть аэростаты.
Ведь бывает же так, что человеку приснится то, о чем он напряженно
думал. И он просыпается радостный и взволнованный: вспомнил, всё вспомнил.
Но нет, не слушается сон человека.
Приснилось мне совсем другое. Я лежу на верхней полке вагона медленно
движущегося поезда. И вдруг резкая остановка. Чуть было не свалился.
Падаю, руки мои хватают, цепляются за край полки. Проснулся.
Солнце уже высоко стояло в небе. Я лежал на самом краю листа. Лист,
следуя за солнцем, двигался и поворачивался всей поверхностью к солнцу, и
я все скатывался. Вот тебе и медленно движущийся поезд! Вот тебе и
аэростаты!
С реки долетали острые, тонкие звуки. Комары заводили свою музыку.
Оглянулся. Меня поразило: направо за листом чуть-чуть покачивалась
какая-то гигантская тень. Качание тени вдруг усилилось. Игра светотени! И
было такое мелькание, что у меня зарябило в глазах. Огромный гамак,
сотканный пауком-тенетником, был привязан канатами к деревьям. Ветра нет,
а мелькание, игра светотени не прекращаются. Значит, паук сам раскачивает
сеть. Так он делает в минуту опасности или при нападении на добычу: сеть
становится невидимой, словно тает, расплывается.
Но лихорадочная игра светотени и резкое мелькание постепенно
прекратились. Гигантская тень от сети спокойно легла на землю.
Я спустился с листа и стал снизу рассматривать сеть. Ни добычи паука,
ни его врага не увидел. Только сверкали на солнце капли клейкой жидкости.
Припомнил! Все припомнил! Аэростат!
В тот миг, когда опрокинулся мой плот, в тот именно миг, там, в
глубине вод, я увидел такую же сеть из паутины. Она качалась в воде и была
похожа на аэростат. Все ясно: надо искать мой потонувший мешок с дневником
там, где в воде висит такая же сеть, похожая на привязанный аэростат.
Чем больше я смотрел на сеть паутины, тем яснее становилось, почему
слово "аэростаты" неотвязно звучало в моей голове.
Л и с т 24
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг