Степан Егорович Тарасевич, директор Ченского педагогического
института, чуть улыбнулся:
- Необычность текста, упоминание несуществующей системы барометра, а
равно и то, что кто-то зачем-то в десятки раз уменьшил текст неизвестным
способом, так что текст пришлось читать под сильнейшей лупой, чтобы
продиктовать машинистке, - все это вместе взятое может действительно
озадачить кого угодно.
При этом Степан Егорович пристально посмотрел на спичечную коробку, в
которой я принес тончайшие, крошечные листочки с микротекстом.
- Да. Вы говорите, что листочки оказались в букете цветов, который
случайно бросили к вам в номер гостиницы? Не так ли? Но ведь это шутка! Вы
сейчас убедитесь. Я вызову студента Белянкина, и он разъяснит нам, почему
для шуточной переписки с друзьями им был выбран столь странный метод и
столь странный текст.
- И уменьшение этого текста при помощи фотоаппарата, по-видимому,
тоже ради шутки?
- Конечно!
- Но студент Белянкин уже отказался: не он писал, не он уменьшал эти
листочки.
- Так и сказал? Вам? При студентах?!
- Да!
- Ну-с, знаете!.. Вы человек новый, неожиданный в институте. -
Профессор Тарасевич неторопливо и мерно постучал согнутым пальцем по
столу, со слегка скрытой иронией посмотрел на меня. - Вы, кажется,
литератор из Москвы? В институте идет своя обычная жизнь, и вдруг... трах!
Появляетесь вы, незнакомец, в руке букет цветов и спичечная коробка. В
коробке листки, а в них - изложение фантастических выдумок и чувств
Белянкина. И неудивительно - юноша смутился, опешил: нет, не я писал!
- Но в письме, которое мы только что прочли, нет ни слова шуточного,
смешливого, а есть взволнованный разговор о каком-то путешествии, об
Эратосфене, о каком-то вьючном животном...
- Согласен, странно. Но думаю - и писал и уменьшал при помощи
фотоаппарата Белянкин. Для шутки! Сейчас вызову его. - Директор открыл
дверь: - Ирина Сергеевна, пожалуйста... Простите... - Он обернулся ко мне:
- Секретаря нет на месте. Сейчас студентов попрошу позвать.
Директор ушел.
Где-то в длинных коридорах института гулко отдавалось: "Белянкина к
директору... Белянкина к директору!"
БЕСПОКОЙНАЯ РАДОСТЬ
Как это все случилось? Ведь в Ченске я только проездом. Мне надо быть
в кассах пароходства, ехать дальше морем в один из курортных городков, а я
- в Педагогическом институте и сижу в кабинете директора в кожаном кресле.
Вместо блеска морской волны - блеск стекол книжных шкафов; вместо
беспредельной глади - зеленые, слегка выгоревшие шторы на окнах. Зачем я
жду студента Белянкина и директора института Степана Егоровича Тарасевича?
Седой, спокойный, немного усталый человек, он, наверное, свободно и просто
общается со студентами, всегда вникает во все подробности жизни института.
Скоро ли он вернется?
...Последние дни и ночи в Москве, неугомонные и хлопотливые, полные
тревог и опасений за успех пьесы, крайне утомили меня. Сел в поезд. Трое
суток пробыл в пути. Остановился в Ченске, чтобы пересесть на пароход.
Поезд пришел вчера рано утром. С вокзала я сразу отправился на
пристань. Спросил о прибытии парохода.
Ответили:
- Ждите! Пароход в нужном для вас направлении будет завтра.
Потом осматривал городок. Обедал. А уж после этого отправился в
гостиницу. С главной улицы, мимо магазинов с большими светлыми витринами
под парусиновыми тентами, я свернул в переулок, сбегавший с горы.
Переулок мостили. Гарь от горячего асфальта и пыль стояли в воздухе.
Но сладкий запах резеды, тягучий, мягкий запах левкоев, густой запах роз
неотступно следовал за мной из всех палисадников переулка.
Где-то слышался певучий звук поперечной пилы. И стучали-стучали
топоры, отрывисто и четко, то перебивая, то догоняя друг друга.
Двухэтажный дом гостиницы был построен, наверное, очень давно.
Выглядел он довольно несуразно. Первый этаж был каменный, второй -
деревянный. В первом этаже, видно, когда-то помещались лавки двух хозяев:
две двери по обе стороны дома вели на второй этаж. Теперь через одну дверь
входили в гостиницу; над ней вывеска - "Волна". Вторая дверь, по-видимому,
вела в квартиры.
В светлом коридоре гостиницы за столом сидела девушка. Я увидел
прямой пробор и дважды обвитые вокруг головы косы. Она низко склонилась
над книгой.
- Можно ли получить номер?
Не отрываясь от книги, девушка произнесла:
- "Простите, Эдмон... простите ради меня, ради моей любви к вам!"
- Я не Эдмон, не граф Монте-Кристо, - сказал я девушке, читающей
книгу.
- "Достоинство замужней женщины остановило порыв истерзанного
сердца", - прочла вслух девушка и, положив указательный пальчик на строчку
книги, посмотрела на меня: - Простите, гражданин, никак не могу
остановиться.
- Есть ли свободные номера?
- "Чело ее склонилось почти до самого пола".
- Мне нужен номер на сутки. Завтра уезжаю...
- "Граф бросился к ней..."
Приподняв свой чемодан, я повернулся к дверям, хотел было уйти,
оставив девушку читать вслух роман Дюма "Граф Монте-Кристо", но снова
спросил:
- Есть ли свободные номера?
Девушка повторила:
- "Граф бросился к ней..." - и протянула руку к стене, на которой
висел небольшой плоский шкафчик с открытой стеклянной дверцей.
В шкафчике на крючках висели ключи с номерками. Дежурная, не отрывая
глаз от книги, сняла с крючка ключ, протянула его мне и сказала:
- Заполните листок по форме - это первое; оставьте восемь рублей -
это второе. А третье... да... "Боже мой, я называю вас Эдмоном, почему вы
не называете меня Мерседес?"
- Но позвольте, Мерседес, - сказал я дежурной, - я не граф
Монте-Кристо...
- Да, - внимательно посмотрев на меня, вздохнула девушка, - какой же
вы граф Монте-Кристо... Если вздумаете прожить больше суток в гостинице,
не забудьте предупредить меня.
Я хотел было что-то сказать, о чем-то спросить, но безнадежно -
дежурная по гостинице навсегда ушла в книгу.
Я пошел с ключом по длинному коридору.
В номере - гардероб, стол, покрытый вышитой белой скатертью,
умывальник, несколько стульев. Чистотой сверкали вымытые доски пола.
Распахнул окно, облокотился на подоконник. Какие маленькие домики
напротив! Окна небольшие, квадратные, с легкими занавесками. В створках
ставней вырезаны маленькие сердечки.
На крылечках сидят старушки. Я не слышу, о чем они говорят. Но,
видно, медленно, не спеша, с расстановкой тянется, все тянется их
разговор. Просты и незатейливы их слова... О чем?.. Как поострее
приготовить баклажанную икру, как лучше засушить виноград, какие средства
существуют от ломоты в пояснице, а может быть, жалуются на то, что теперь
солнце не так греет и чаще идут дожди.
Мог ли я предвидеть, мог ли предугадать, что здесь, в этом городе, в
19.. году, в тихий летний вечер, всего через несколько минут, я стану
участником таких событий, в достоверность которых я потом едва поверю!
Из-за угла показались юноша и девушка. Они идут медленно-медленно.
Возможно, они идут так медленно, чтобы подольше побыть друг с другом. Они
молчат: верно, собираются сказать друг другу какое-нибудь заветное слово -
всё собираются с духом и не соберутся. Вот они остановились под моим
окном. И мне слышно, как девушка говорит:
- Спасибо, Павлик, вот я и пришла. Посмотрите, каким большим стал
фикус, отросток которого ваша мама мне дала.
По-видимому, окно квартиры девушки было совсем рядом с моим. Когда
она указывала на фикус, мне показалось, что она смотрит на меня.
- Лена! Я хочу вам сказать...
Лена смеется:
- Ты знаешь, о чем я думаю? О чудесах. Вот этот фикус на моем окошке,
обыкновенный фикус в старом глиняном горшке, а я смотрю на него и слышу,
как шуршат гигантские змеи, проползающие мимо фикусов в джунглях. Вижу,
как, задевая фикус огромными серыми боками, проходит задумчивый слон с
маленьким слоненком... Ах, Павлик! Фикусы растут не в глиняных горшках на
подоконниках, а в тропических джунглях. Ведь оттуда их когда-то привезли.
Павел... Павлик, каждое растение - это чудо, тайна.
- Понимаю... понимаю... опыление...
- "Опыление"! Ой, скучно! Рыльца, пестики, пыльца... А краски?
Запахи? За городом так много полевых цветов!.. Вы там живете... И ни
одного букетика, ни одного букетика...
- Я тороплюсь всегда подольше быть с тобою... и некогда их
собирать... Я все хочу, хочу вам сказать...
Они говорят друг другу то "вы", то "ты".
- Еще зимой вот здесь... помнишь... тогда была сильная вьюга.
Зимой... Вы точно так же начали: "Лена, я собираюсь вам сказать..."
- Я тогда не сказал, потому что... - отвечает Павел, - потому что у
тебя замерзли руки и я хотел, чтобы вы скорее отогрелись у печки...
- Теперь вьюга не помещает нам. Говори!
- Я многое тебе говорю, когда один.
- Но я тогда не слышу.
- Несколько раз я вам писал длинные-длинные письма.
- Но я их не получала.
- Не решался отправить. Боялся. Учиться вместе в одном институте,
видеть друг друга каждый день и... писать письма...
- Лена! Леночка! - послышался голос из соседнего окна. - Пора
ужинать!
- Иду, иду, мама!.. Прощайте. Жду удивительных писем и цветов,
полевых цветов. Большой букет!
Скоро за деревянной стеной моего номера послышались приглушенные
голоса, звон посуды.
Время шло. Уже темнело. А я все стоял и стоял у окна.
Горели звезды на небе. И в густой темноте под звездами совсем
по-другому зазвучали гудки пароходов.
Откуда-то издалека приходили и уходили звуки: обрывок песни,
торопливые шаги прохожего, смех из-за занавески чужого окна. А я думал о
хорошем чужом счастье, о том, как беспокойна бывает радость.
И мне казалось: я очень давно знаю этот городок, знаком и этот номер
гостиницы и когда-то я уже слышал что-то очень похожее на разговор Павлика
и Лены. А может быть, так показалось, потому что сам я, как Павел,
когда-то провожал кого-то и был полон радости, смущения и хороших слов.
Хотел много сказать, но молчал. Писал письма, но не отправлял...
Я включил настольную лампу. В окно влетела большая бабочка.
Она покружилась над столом и прильнула к абажуру.
Я бережно снял ее и подошел к окну:
- Лети, ночной гость!
Она отлетела и вернулась к лампе, опять села на абажур.
Я снова снял ее.
Раздался резкий писк. Я хорошо ее рассмотрел: на спинке желтый
рисунок, напоминающий череп. Передние крылья черно-бурые. Я снова поднес
ее к открытому окну. Лети! И она улетела.
Городок спал. Было совсем тихо. Вдруг рядом за стеной, где живет
Лена, кто-то заиграл на пианино. Знакомая дорогая мелодия. Не доиграли -
мелодия оборвалась. То ли слишком загрустил тот, кто играет, то ли
вспомнил о чем-то и задумался. Я ждал, скоро ли опять заговорит пианино.
Не дождался. Хорошо, когда ты молод и юность не прошла. Хорошо Лене ждать
цветов... Павлу их собирать, волноваться... приносить... передавать из рук
в руки. А мне пора спать.
В соседней комнате погасили лампу: светлый квадрат окна, спокойно
лежавший на земле за досками тротуара, вдруг потух. Я выключил свет в
номере. И почти сразу же услышал торопливые шаги по доскам тротуара.
Кто-то почти бежал. Остановился. Что-то влетело в мою комнату и упало на
пол. Шаги быстро удалились. Зажег свет - букет! Сразу догадался. Подбежал
к окну:
- Павел! Павел!..
Улица была пуста.
Долго и осторожно наливал я воду в кувшин. Бережно поставил в него
чужой букет. Чужой букет!
ЧУЖОЙ БУКЕТ ЦВЕТОВ
Пришло утро с жарким солнцем, посылающим зайчиков плясать по стенам и
двери, с острым свистом стрижей, пролетающих мимо окна, с круглым чайником
на столе и далекими гудками, которые теперь звучали бодро, смело и дерзко.
Букет, собранный Павлом и по ошибке брошенный ко мне в окно - розовые
цветы дикого шиповника, окруженные голубыми глазками незабудок, - этот
букет приветливо смотрел на меня из кувшина с водой.
Да, надо зайти в соседнюю квартиру и передать его по назначению.
Я взял осторожно цветы. Чтобы вода стекла в кувшин, чуть-чуть
встряхнул их. И... на белую скатерть из букета полетели два крошечных
квадратика бумаги. Что это? С недоумением глядел я на них, рассматривая.
На каждом крошечном листочке виднелись какие-то знаки. Письмо? Мне
вспомнился вчерашний разговор под окном: "Несколько раз я вам писал
длинные письма". - "Но я их не получала". - "Не решался..." - "Жду
удивительных писем и... полевых цветов".
Вряд ли можно было и под лупой прочесть это письмо. Но, даже если бы
у меня и была лупа, я не стал бы читать чужие письма. Я взял листочки и
положил в спичечную коробку. Все это надо отдать...
В квартире Лены мне сказали, что она в институте. Оставить цветы? Но
как сказать, объяснить - от кого? Что же делать с крошечными листочками? И
я пошел в институт.
Незавидное дело - идти по незнакомому городу, держа в руке букет
чужих цветов, расспрашивая прохожих, как лучше пройти к Педагогическому
институту, читать названия улиц и думать... о чужой любви.
Все чувства и мысли, вероятно, изложил Павлик на крошечных листочках.
Как он это сделал? При помощи микрофотографии? Видно, немало труда
потратил он, чтобы написать эти две записки, сфотографировать их, а при
печатании - уменьшить. Будто бы слово, уменьшенное фотоаппаратом, зазвучит
спокойнее и точнее... Пожалуй, в институте лучше передать это послание
Павлу - тому, кто писал, а не Лене.
Я прошел через густой городской сад и вдруг в испуге остановился: мне
показалось, что спичечная коробочка с микрописьмами вывалилась. Нет, вот
она!
Наверное, всякий раз, когда Павел встречал Лену, им овладевали
застенчивость и робость: создавался порог, который он не смел перешагнуть.
А вот и Педагогический институт: большая дверь из черного дуба, на
солнце блестят полированные медные ручки.
Я обстоятельно описал старику сторожу института все приметы того
юноши, которого видел вчера вечером, но по этим приметам сторож не знал,
какого Павла позвать.
Разве мало студентов, которых зовут Павлами, учится в институте? Еще
минута - и я оказался бы в довольно смешном положении. Чего доброго, пять
или десять юношей - и каждого зовут Павлом - окружили бы меня, а я
протягивал бы всем им букет цветов. Что делать? И тогда я рассказал
сторожу, что вчера вечером видел того Павла, который провожал студентку
Лену до ее дома.
- А-а, Павла Белянкина, - протянул сторож.
Через минуту Павел стоял передо мной. Я представился. Юноша с
недоумением посмотрел на меня.
- Вот ваш букет. Он случайно залетел ко мне в окно гостиницы.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг