можно сравнить с плотно закрывающимся корабельным люком.
Но пора выбираться. Я откинул крышку "люка" и вскрикнул от восторга.
Куда ни глянь - направо, налево, впереди и надо мной в воздухе висели,
качались, а потом падали и разбивались стеклянные шары.
Звоны... Звоны стоят в воздухе. Летят брызги-осколки в разные
стороны, а в брызгах и шарах играют лучи солнца. Звоны и краски!
Здравствуй, звенящее росистое утро!
ТЕНЬ СТАРОГО ПНЯ
С той минуты, когда я проглотил порошок и травы у старого пня
поднялись вдруг, как иглы дикобраза, потянулись вверх и обступили меня со
всех сторон, - с той минуты, куда бы ни пошел, я всюду видел, чувствовал
гигантскую тень пня.
Как бы далеко ни ушел от пня, я все же ощущал прохладу этой тени.
Пробираясь между гигантскими деревьями-травами, скитаясь по дебрям, я
вдруг останавливался и, с недоумением оглядываясь, хватался руками за
голову: что же это такое? Ведь качающиеся, шумящие деревья, грозный лес, в
котором я очутился, были вчера еще травой, зеленой травкой. Я топтал ее
ногами.
Тень старого пня распростерлась и далеко легла на лес трав. Конечно,
можно уйти из этой тени. Но к старому пню придут люди меня искать - за
ними побежала Черникова; у пня остался лежать и ждет меня мой костюм; я
его надену и вернусь в город.
И сегодня, в это росистое утро, тень старого, гнилого, трухлявого пня
смягчала, успокаивала мое испуганное сердце.
Волоча за собой крупинку, завернутую в плащ, с ложкой в руке я
пробирался осторожно через бугры, холмики, уступы, ущелья - меж старых
корней пня, - пробирался поближе к тому месту, где остался мой костюм. Не
унесли ли? Стережет ли его собака?
Кто-то толкнул меня. Я упал, но мгновенно вскочил на ноги. Огромный
бурый удав! Он извивался, громко шуршал по земле. Я отбежал. Но странно,
почему так много ног у этого животного? Голова у него толстая, бурая, с
красной каймой. Удав кольцом извивался совсем рядом. В этот миг я потерял
все свое самообладание: предо мной огромная голова с двумя вытаращенными
глазами. Голова раздувалась.
Я бежал все дальше от удава, прижимался к уступам пня, пытался
сделаться совсем незаметным. Неожиданно я увидел какую-то щель, прикрытую
камнем. Отодвинул его и оказался в пещере. Только здесь я перевел дыхание.
Никогда нельзя теряться, лишаться уверенности в своих силах. Ведь
этот "удав с ногами" - только гусеница, кажется, бабочки винный бражник.
Опять обман! Ее пугающие глаза - два пятна. Гусеница сама испугалась - и у
нее раздулось одно из колец тела. Ее вид отпугивает даже маленьких птиц.
Конечно, я остался на некоторое время в своем убежище: пусть
гусеница, которая для меня стала удавом, уползет подальше.
Свет проникал через щель и мягко разливался по пещере. Я прислонился
к стене, потрогал ее рукой и удивился - она была гладкая, совсем гладкая,
словно ее покрыли лаком. Я хорошо понимал, что проник в гнилой, трухлявый
пень и каждый миг куски дерева могут упасть, обрушиться на меня. Каким же
составом кто-то скрепил, смазал, покрыл поверхность стен и потолок?
Я знал из прочитанных книг, что железы пчел выделяют воск, знал и то,
что некоторые насекомые выделяют лаки. Вот почему я подумал, что нахожусь
в норе неизвестного мне насекомого, которое воском или лаком обработало
стены.
Ноги мои скользили словно по натертому паркету. Нагнулся.
Присмотрелся. Пол был устлан... цветными надкрыльями божьих коровок.
Надкрылья плотно прилегали одно к другому, словно кто-то хотел обезопасить
жилье от сырости.
Шаря рукой по стене, я задел край мягкой ткани. Я очень удивился бы,
если бы не знал, что многие насекомые "вырабатывают" и вату, и шелк, и
паутину.
С некоторой боязнью я приподнял кусок ткани, шагнул и оказался в
другой пещере.
Огоньки, огоньки, огоньки... Бледно-лунные светящиеся точки,
образовав полукруг, лили мягкий свет на стены, пол и потолок пещеры.
Гнилушки! Только светящиеся гнилушки! Но они помогли мне увидеть нечто
такое, во что и поверить трудно.
Снова надо мной колышутся травы-гиганты, снова слышу долгий гул и гуд
их вершин, снова светит яркое солнце.
Как поверить?! В пещерах, где я побывал, стены были покрыты воском и
лаком, на дверных проемах - шелковые шторы, на полу - кувшины, наполненные
пыльцой цветов, медом, чистой водой. Как поверить? В одной из пещер -
спальный мешок с ватной подушкой, в другой, поменьше, - сложены в строгом
порядке связки канатов, веревочные лестницы, изделия из дерева, острые
осколки раковин и обтесанные камни, которые в опытных, ловких руках могут
стать не хуже ножа и пилы.
Какие насекомые лепили сосуды, в которых хранились разные продукты?
Какие насекомые трудились над изготовлением ваты для подушек и одеял?
Какие гусеницы пряли шелковые шторы, покрывала, веревки, канаты разной
длины? Какие насекомые предоставили для устройства пещер под жилье воски,
лаки, разные пахучие вещества? Кто отбирал у обитателей трав их изделия
(какая находчивость здесь проявилась!), кто собрал все предметы под эти
своды, разместил, разложил их в пещерах?
Переходя из одного помещения в другое, я задавал себе бесконечные
вопросы. Но как удивился я, когда увидел маленькую стопку листков,
исписанных рукой человека!
При ясном солнечном свете дня смотрю на эти листки и глазам не
верю... Присматриваюсь - узнаю острый, с легкой вязью почерк.
Все тот же почерк! Я видел этот почерк на листках под микроскопом в
институте, на бумагах в лаборатории Думчева, на обгорелой записке у Булай
и на клочке бумаги, в которую был завернут порошок.
Все тот же почерк!
Не верю себе. Перебираю листки. Читаю вслух. Негромко, но все же так,
чтобы слышать голос. На миг, оторвавшись от чтения, оглядываюсь. Мне
кажется, что гул трав постепенно умолкает, будто все живущее здесь
прислушивается к моему голосу.
Часть четвертая
История последнего путешествия Думчева,
написанная им самим
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К ДНЕВНИКУ
Волею случая я, Сергей Думчев, оказался в Стране Дремучих Трав.
Прожил здесь много-много лет. А когда нашел бумагу и пропитал ее
подходящим составом, то есть сделал годной для писания, когда додумался,
как приготовить из чернильных орешков чернила, - стал вести дневник,
записывать все открытия и опыты, сделанные мною в этой стране. Каждый
листок я обозначал порядковым номером. Последний листок имел номер 2876.
Настал день, час - и я отправился в путешествие, чтобы передать
дневник открытий людям. Как это сделать, я еще не знал, но решил добраться
до тех мест, где чаще всего бывают люди, где некогда, давным-давно, была
беседка.
Путешествие было трудным, почти роковым. Случилось так, что буря и
вихрь развеяли листки дневника. Может быть, какой-нибудь листок и долетел
до людей? Но, читая его, они ничего не поймут, будут смеяться. Пусть! А
мне остается: восстановить дневник с самого начала и найти верный способ,
чтобы люди смогли его прочесть. Но, прежде чем начать восстанавливать
дневник, я вместо предисловия к дневнику опишу историю моего последнего
путешествия.
Л и с т 1
Помню, было это на закате. Дописывал я тогда очередной листок
дневника. Посмотрел на заходящее солнце и подумал: уж тысячи и тысячи
закатов видел я в Стране Дремучих Трав. И всегда на закате я обрывал свои
записи.
Дневник мой уже переполнен открытиями и соображениями, мыслями и
наблюдениями, сделанными мною в Стране Дремучих Трав. Пора, давно пора
передать его людям. Но как это сделать? Впереди - леса, пустыня и Великая
Медленная река. Как мне с тяжелым дневником преодолеть их?
Этот вопрос вставал передо мною всякий раз, когда я заканчивал
очередной листок. Но я отворачивался от этого вопроса, откладывал, все
откладывал. Потом... как-нибудь, что-нибудь придумаю. А теперь откладывать
больше нельзя. Пора!
В эту ночь, лежа в спальном шелковом мешке (кокон гусеницы), я все к
чему-то прислушивался, чего-то ждал, словно кто-то издалека мог подсказать
ответ на мучивший меня вопрос. Но было все тихо кругом. Только слышно, как
стучит, стучит сердце - маленькое сердце маленького человека.
Стало всходить солнце. Где-то далеко отсюда оно осветило теперь и мой
городок. До него не добраться. Лучше всего идти к беседке, которая стоит
по левой стороне дороги к морю. Люди, гуляя за городом или направляясь к
морю, заходят в беседку. Наверное, она сохранилась до сего дня. Помню,
там, рядом с беседкой, протекал маленький ручей. Теперь этот ручей
превратился для меня в Великую Медленную реку. Как я переправлюсь через
нее, не знаю. Но отправляться в путь надо!
Л и с т 2
Когда-то я попытался доплыть на плоту по речке, которая протекает
около моего дома, до Великой Медленной реки. Не удалось.
Воды маленькой речки теряются где-то на юге в песках. Правда, весной
и после сильных дождей эта речка вливается в Великую Медленную реку. Но в
такое время пускаться в плавание бессмысленно. Стоит шальная погода. Дуют
ветры.
Хотя эта речка протекает недалеко от моего дома, я почему-то долго не
знал, как ее назвать. Но вот однажды ночью ранней весной я проснулся и
прислушался к шуму речки. Мне показалось, что она не унимается и попрекает
за то, что когда-то, очень давно, я вовсе не замечал ее и шагал по ней,
едва замочив подошвы сапог. И в ту же ночь я назвал ее: "речка Запоздалых
Попреков".
Итак, на северо-восток до Великой Медленной реки можно добраться
только через лес и пустыню.
Л и с т 3
На всякий случай я сложил листки в плотную пачку, перевязал
веревками. Из пчелиных гнезд достал воск, растопил его на солнце. Покрыл
воском пачку. Теперь листки не промокнут ни от росы, ни от дождя.
В мешок из добротной водонепроницаемой материи положил дневник и
обмотал его крепкими веревками. Конечно, когда-то я назвал бы эти веревки
ниточками гусеницы, а мешок - коконом.
Но как же нести этот мешок с дневником? Где тот верблюд, что понесет
мешок с грузом?
Сколько надо терпения, таланта, изобретательности, чтобы
выдрессировать животное! История, сохранив подробности похода Ганнибала на
Рим, забыла имя замечательного дрессировщика, научившего слонов нести
разнообразную службу в войске Ганнибала.
А назовет ли кто имя дрессировщика, заставившего львов покорно везти
колесницу, на которой Марк Антоний триумфально въехал в древний Рим?
Терпение, наблюдательность и воображение - вот непременные черты
характера дрессировщика. Но требуется еще и время, длительный срок, чтобы
приручить животное, сделать послушным. Я знал старого чудака, который
научил своего черного кота подбирать каждую оброненную монету и приносить
на стол. Знал и натуралиста, который устроил у себя на столе муравейник
под стеклянным колпаком. В один и тот же час ежедневно, на одном и том же
краю стола, он кормил одного меченого муравья медом.
Но много, очень много дней прошло, прежде чем кот научился приносить
монеты, а муравей в назначенный час приходить за сладкой пищей.
Кого же из обитателей Страны Дремучих Трав можно в короткий срок
научить нести мой груз? Разве можно заставить жука-скарабея толкать по
земле не свой огромный навозный шар, а мой мешок с дневником? Нет,
бессмысленное предприятие.
Шли дни. И уже сколько раз я развязывал дорожный мешок, клал в
дневник еще один заново написанный листок и снова заливал воском. Опять
перевязывал дневник веревками, прятал в дорожный мешок. Дневник все ждал -
скоро ли его отвезут к людям? А я - я не знал, как приняться за дело.
Иногда начинал думать о стрекозах, о гигантских бабочках. У меня были
веревки разной длины и толщины. Я мог бы привязать к их спине мой груз и,
ухватившись за конец веревки, идти по земле. Так и совершить путешествие.
Нет, я оказался бы во власти случая: стрекоза или бабочка совсем не
обязана лететь к беседке!
Держать на поводке бабочку, стрекозу? Хватит ли сил? А потом:
человеку надо отдохнуть в пути, а стрекозы и бабочки, например бражники,
летят, не отдыхая, и десять, и двадцать, и сто верст.
И я стал уже думать: не развязать ли мешок, рассыпать дневник на
листки? И пусть пчелы несут мои листки в улей в тех же корзинках на
ножках, в которые они собирают цветочную пыльцу. Но надо будет каждый
листок свернуть в трубочку и поставить трубочку в корзинку. Медленно и
тяжело пчела будет возвращаться в улей: в корзинках, кроме пыльцы, - мои
листки. Где-то там, в амбарах улья, она оставит листки вместе с пыльцой.
Ну а дальше? Я даже налегке не успею дойти до пасеки, а листки мои вместе
с пыльцой будут переработаны пчелами в... хлебец. Никто их не увидит,
никто их не прочтет.
Нет, не следует рассыпать дневник на листки. Каждый последующий
листок дневника перекликался по смыслу с предыдущим. Потеряется один
листок - потеряется значение всего труда. Мне дорог был каждый листок
моего дневника.
А дни, часы уходили. Иногда можно ждать годы, десятилетия, но как
трудно, мучительно трудно иногда ждать день, час, минуту!
Л и с т 4
Это случилось в сумерки. Были прямы и неподвижны травы. Я сидел под
навесом. Постепенно темнота окутывала все вокруг. Как вдруг травы
закачались, и предо мной появился круглый, с покатыми краями стол на
восьми изогнутых ножках. Стол перемещался. А на нем двигались, шевелились
маленькие столики. Конечно, мало ли что может показаться в сумерки, когда
меняются очертания предметов...
Я пристально вглядывался и различил в полутьме: стол остановился. Я
даже увидел, как маленькие кругленькие столики осторожно спустились на
землю. Они стали двигаться по земле. В недоумении я подошел поближе и ясно
увидел, что каждый столик привязан веревкой к большому столу, с которого
слез. Только теперь я понял, что это паук вывел на вечернюю прогулку
маленьких паучат. И они, спустившись на землю, держатся за паука при
помощи ниток паутины. Я бросил камешек. Все паучки, один за другим, быстро
вскарабкались на покатый стол, слились в один комок. Изогнутые ноги
задвигались, стол качнулся - паук исчез. И снова травы стали неподвижными.
Уже давно стемнело. Сблизились, слились стволы гигантских трав. Уже
давно добрел до своего жилья паук и, пройдя под паутинным навесом и
куполом, в которые вплел комочки земли и листочки, пробрался с паучатами в
вертикальное логово - уснул.
А я все еще глядел в черную чащу леса трав и видел перед собой паука
с паучатами на спине. И вдруг неожиданная мысль. Бродячий паук, или
паук-волк, - вот кого я заставлю нести мой мешок с дневником! Подчиню
материнский инстинкт.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг