- К Льву Карповичу.
- Шеф на базе, - буркнул амбал и выплюнул спичку, которую до этого
перекатывал в зубах.
В наступившей тишине был явственно слышен шорох мышей, орудовавших на
складе, и характерный писклявый голос директора, разговаривающего с кем-то
по телефону.
- А кто там говорит? - спросил Кульков.
- Радио говорит... Эй-эй, туда нельзя! - Но отчаявшийся Кульков уже
ворвался в подсобку.
Как и следовало ожидать, директор находился на месте. Не прекращая
хихикать в трубку, он пальцем направил Кулькова в мягкое кресло напротив
себя, а ворвавшемуся следом амбалу указал на дверь. Телефонный разговор
длился нестерпимо долго и для непосвященного казался абсолютной
тарабарщиной. Наконец на том конце дали отбой, директор улыбнулся еще шире
и протянул Кулькову свою пухлую ладошку. Физиономия его сияла. Точно так
же она сияла и когда он клеветал на Воробьеву, и когда его самого распекал
судья.
- Героической милиции привет! Наслышан, наслышан о ваших подвигах! Яша!
Прими у товарища шинельку!
Возникший, как джин из сказки, Яша молча содрал с Кулькова шинель,
по-хозяйски встряхнул ее, как охотник встряхивает шкуру освежеванного
зверя, и поместил на плечики в шкаф ампирного стиля.
- Я, собственно говоря, вот по какому вопросу... - начал Кульков.
- Одну минуточку, - перебил его директор. - Яша, организуй там, что
положено!
- Так вот, - продолжал Кульков, безуспешно пытаясь придать своему лицу
выражение, недавно подсмотренное у прокурора. - Разговор у нас будет
серьезным...
- А ко мне всегда с серьезными разговорами ходят! Я же не пивной ларек
держу! Правда, фонды за этот квартал уже выбраны, но для вас постараюсь!
Вам для спальни или для гостиной?
- Для какой спальни? - не понял Кульков.
- Для вашей, я так думаю. Какая у вас сторона - северная или южная?
- Сторона у меня северная, но это как раз никакого значения не имеет!
- Имеет! - проникновенным голосом заверил его директор. - Это имеет
решающее значение. Если сторона северная, темный цвет не годится. Могу
предложить белый с позолотой. Из шести предметов. Импортный.
- Мне ничего не надо! Я совсем не за этим сюда пришел! - едва не
закричал Кульков, но вновь появившийся Яша прервал его.
- Вот! - сказал он, выставляя на стол две бутылки коньяка и
шампанского. - Французского не было, - с тяжелым вздохом он высморкался в
рукав.
- Эх! - впервые на лице директора мелькнуло нечто вроде раздражения. -
Ты бы еще самогона принес! Простое дело нельзя поручить! Ты что, не
знаешь, кто у нас в гостях? У товарища уникальные, нежные чувства! Их
беречь надо! Это ты понимаешь?
- Понимаю, - Яша сделал притворно-покорный вид и к бутылкам добавил
пару крупных лимонов.
- А раз понимаешь, то иди! - директор извлек из сейфа два широких
хрустальных бокала.
- Нет, нет, я не буду! - запротестовал Кульков.
- Обижаете, молодой человек! У меня больная печень, я действительно не
могу, но вместе с вами сочту за честь!
- Нет! Даже и не уговаривайте!
- Тогда хоть глоток шампанского!
- Я вообще ничего не пью! Только воду! Мне нельзя! Мне станет плохо!
- Ну если нельзя, другое дело. Яша, убери!
Увидев нетронутые пробки, Яша что-то разочарованно промычал. Не успел
он удалиться, как затрещал телефон.
- Алле! - пропел директор в трубку. - Слушаю, Мирон Миронович! Понял,
Мирон Миронович! Какие могут быть проблемы, Мирон Миронович! Сейчас буду,
Мирон Миронович!
Не успел Кульков ничего сказать, как директор вскочил, на прощание
тряхнул его руку и, прочирикав: "Прошу прощения! Неотложные дела! Значит,
как договорились - белый с золотом! Зайдите числа десятого!" - поспешил к
выходу. Кинувшийся за ним Кульков, столкнулся в дверях с Яшей,
внушительным и тяжеловесным, как скифская каменная баба.
- Велено проводить! - с палаческой ухмылкой сказал он, накинул на
Кулькова шинель, дружески похлопал по плечу так, что тот пошатнулся, и
осторожно, но решительно выставил на улицу.
Там уже давно шел холодный нудный дождь, сеял, на желтую глину, на
серый асфальт, на голые веники деревьев, множил пузыри в лужах, стекал за
шиворот... Кульков медленно брел под дождем и мучительно соображал, к
какому именно из двух известных ему Мирон Мироновичей отправился директор
магазина, к тому, который собирал на помойках пустые бутылки, или к тому,
который заведовал общим отделом райисполкома.
Стараясь оттянуть возвращение домой, где, как можно было догадаться,
ничего хорошего его не ожидало, Кульков без всякой цели бродил по пустым,
мокрым улицам и совершенно случайно оказался в хвосте небольшой похоронной
процессии, рядом с горбатой дурочкой Гиндой, не пропускавшей ни одного
подобного мероприятия.
Судя по деревянному шестиконечному кресту, который несли впереди
траурного кортежа, хоронили какую-то старушенцию. Закрытый гроб стоял в
кузове грузовика, украшенного молодыми елочками.
Музыканты только что закончили играть очередной марш и, вытряхивая из
мундштуков скопившуюся слюну, вполголоса рассуждали о том, что брать по
семьдесят рублей за любые похороны глупо, есть большая разница, с какого
именно края города несут покойника, если с этого, то и за полсотни можно
сыграть, а если с того, откуда они сейчас идут, то и сотняги маловато.
Одна из женщин рассеянно обернулась, заметила Кулькова, что-то сказала
на ухо своей соседке, та передала весть дальше и вскоре все шествие уже
оглядывалось и перешептывалось с таким видом, как будто это сам князь тьмы
явился сюда из преисподней. Даже грянувшая как раз в этот момент
торжественно-печальная мелодия не смогла разрядить обстановку. Глухо
вздыхали трубы, стонала валторна, скорбно гудел большой барабан, а
Кулькову, в упор расстреливаемому десятками глаз, хотелось только одного -
оказаться сейчас на месте покойницы...
Еще не дойдя до дома, по отдернутым занавескам на окнах Кульков понял,
что жена уже вернулась с работы. Сын играл возле калитки, щепочкой гоняя в
луже размокший бумажный кораблик.
- Папа, а почему со мной сегодня никто не хочет играть? - спросил он.
Кульков пошарил по карманам, наскреб мелочи и протянул на ладони сыну.
- Сходи, купи себе что-нибудь.
- Вот хорошо, - обрадовался тот. - Я булочку куплю и машинку на
батарейках.
- На машинку не хватит, наверное.
- А на жвачку хватит?
- Хватит.
- Ну тогда булочку и жвачку. Спасибо, папа.
Жена, заранее приготовив самую презрительную из своих гримас и
подбоченившись, уже ждала его в прихожей.
- Ну что! Довынюхивался! Ищейка, паршивая! Да чтоб тебя разорвало,
кобеля! Да чтоб нос твой поганый в сторону своротило! Как я теперь людям в
глаза смотреть буду?
Она неловко, по-бабьи, замахнулась, то ли пугая, то ли действительно
собираясь ударить. Тогда Кульков осторожно, но прочно обхватил ее поперек
туловища, вытолкал в комнату, а сам заперся на кухне. Жена еще некоторое
время кипятилась, колотила кулаками и ногами в дверь, потом ушла, крикнув
напоследок:
- Выслужиться решил, остолоп! Бабу безвинную за решетку загнал! Детей
осиротил! Ты хоть о собственном сыне подумал? Дружок тут твой толстопузый
из милиции прибегал! Говорил, чтоб ты завтра в Управление ехал, в кадры!
На повышение пойдешь, иуда! Сколько еще безгрешных душ погубишь!
Некоторое время он просидел без движения, невнимательно глядя на пейзаж
за окном. Потом налил себе кружку молока и положил на тарелку немного
холодной вчерашней каши. Молоко он выпил, а кашу только попробовал, в
горло она не полезла. Стало смеркаться, но света он не зажигал.
- Выходи! - снова забарабанила в дверь жена. - Мне ребенка кормить
надо.
- Сейчас, - отозвался Кульков.
Он открыл кухонный шкаф и в его глубине отыскал спрятанную от греха
подальше начатую бутылку уксусной эссенции. Подходящей посуды не
оказалось, он взял с полки миску, из которой кормили кошку, вымыл ее и до
краев наполнил уксусом. От резкого едкого запаха у него сразу выступили на
глазах слезы. Стараясь не дышать, Кульков наклонился над миской; зажал
левую ноздрю, а правой втянул в себя уксус, втянул с сопением и хлюпаньем,
втянул глубоко и сильно, так как знал, что обонятельные рецепторы
находятся где-то чуть ли не у переносицы. Должно быть, на краткий миг он
потерял сознание, потому что внезапно оказался сидящим на полу, рядом с
опрокинутой миской, от которой растекались ручейки уксуса. Слезы и кислая
слюна душили его. Пальцы и лицо сильно щипало, но эта боль не шла ни в
какое сравнение с другой болью, сверлившей голову от лобной кости к
затылку.
Жена по-прежнему колотила в дверь, но уже не бранилась, а тревожно
выспрашивала: "Что с тобой? Что случилось? Володя, открой немедленно!"
- Сейчас, сейчас, - снова пробормотал он, вернул миску на стол,
выплеснув в нее остатки уксуса и зажал теперь уже правую ноздрю...
Проснулся Кульков на диване, что случалось только после семейных
размолвок да изредка - во время болезни сына, когда жена брала его к себе
в постель. Вместе с Кульковым проснулась и его боль. Вся подушка была
испачкана чем-то бурым. К распухшему носу нельзя было прикоснуться, из
него обильно текла мутная, гнойная жидкость, смешанная с кровавыми
сгустками.
"Скорая помощь", вызванная женой накануне, хотела забрать его в
больницу, но Кульков наотрез отказался. В конце концов он согласился на
обезболивающий укол, но носоглотку полоскал раствором соды самостоятельно.
Ночь прошла плохо, он почти не спал, метался в полубреду, стонал, а в
минуты просветления глотал димедрол, оставшийся еще с тех времен, когда
жена болела воспалением легких. Зато теперь он совершенно не ощущал
запахов и даже не мог восстановить в памяти, что же это такое. Отныне весь
огромный, многокрасочный и бурно меняющийся мир становился для него всего
лишь театром мутных, размытых теней, трудно уловимой игрой темных и
светлых пятен, вечными сумерками.
За занавеской спали жена и сын, он явственно слышал их глубокое, ровное
дыхание. Дом был полон каких-то странных звуков: что-то скрипело, шуршало,
позвякивало, где-то совсем рядом журчала вода и переговаривались люди.
Кульков обошел квартиру, проверил, заперта ли дверь, закрыта ли форточка,
выключен ли телевизор, но так ничего особенного и не обнаружил. Тем не
менее прямо над ухом у него продолжала звучать болтовня досужих,
глуповатых и не сдержанных на язык старух. Голоса показались Кулькову
знакомыми. Он выглянул в окно и смог убедиться, что у водоразборной
колонки действительно судачат две пенсионерки с соседней улицы. На
расстоянии пятидесяти шагов и через двойную раму он отчетливо различал
каждое слово. Шум воды, хлынувшей в оцинкованное ведро, показался Кулькову
грохотом Ниагары.
Где-то хлопнула дверь, радостно завизжала собака - это за три дома
отсюда хозяин вынес цепному псу кастрюлю костей. В другом доме, еще
дальше, заплакал ребенок, залюлюкала женщина, забулькало молоко в
бутылочке. По объездной дороге промчался трактор "Кировец" с прицепом, и
на несколько секунд грохот его огромных колес и рев мотора заглушил все
другие звуки.
С каждой минутой слух Кулькова становился все острее и острее.
Невидимой волной он распространялся во все стороны, от дома к дому, от
улицы к улице, постепенно охватывая весь город. Он уже слышал, как щелкают
реле на телефонной станции, как судорожно зевает вымотавшийся за ночь
дежурный по райотделу, как на автобазе заводятся машины, как
поворачиваются ключи в замках, как гудят, опорожняясь, ватерклозеты, как
скворчит яичница на сковородке и как скрипят пружины матрацев, на которых
торопливо занимаются любовью только что проснувшиеся супруги.
Кульков воспринимал сотни человеческих голосов одновременно - голосов
злых и ласковых, просительных и поучающих, восторженных и безразличных,
простуженных и пропитых, однако в этом нестройном, лишенном всяких
признаков гармонии хоре, он различал каждую ноту, каждый отдельный звук,
различал так же уверенно и свободно, как раньше различал каждый запах.
В роддоме кричала роженица, а акушерка Виктория Львовна, склонившись
над ней, поучала: "Тужься, милая, тужься! Это только делать детей легко, а
рожать трудно!" Из дома номер три по Второй Пролетарской улице, вылез
через окно директор дома культуры "Макаронник" Мишка Стельмах, не забыв на
прощание чмокнуть в щеку свою подружку. Дирижабль, в самом скверном
расположении духа рылся в своих шмотках, пытаясь припомнить, куда же это
он запрятал вчера остатки премии, а его жена, успевшая вовремя наложить на
эти денежки лапу, довольно похохатывала на кухне. Лев Карпович, отбывавший
на базу за новой партией товара (в том числе и за золотисто-белым спальным
гарнитуром), инструктировал туповатого Яшку, каким способом шкафы
стоимостью по семьдесят два рубля можно продать за сто двадцать.
Воробьевой нигде не было слышно - или она еще спала на нарах в КПЗ или ее
уже увезли в область. Все чаще хлопали двери, все гуще и торопливей
становился топот ног на улице. Начинался новый день и вместе с ним
начинались новые заботы, новые надежды, новые печали и радости.
Сын вздохнул во сне, зачмокал губами и перевернулся на другой бок.
Маленькое сердце билось ровно и чисто и лишь в правой верхней его части
слышался какой-то посторонний шум. "Надо будет к врачу сходить", -
озабоченно подумал Кульков, глянул на часы и, кривясь от боли во всех
лицевых мышцах, полостях и нервах, стал привычно собираться на службу.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 08.11.2001 12:41
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг