Сергей Болотников
ДЕЙСТВО.
(роман)
29.12.2002г.
Пролог.
Дом без привидений.
Привидений в доме и вправду не было.
Зато было все остальное.
Ничем, впрочем, этот дом странен не был - обыкновенная панельная
многоэтажка - четырнадцать неряшливых проткнутых окнами квадратов
простираются в небеса, да ровная, как по линейке крыша с торчащими ржавыми
грибками вентиляции. Неровные черные стыки, ободранные стены со следами
старой бурой краски, неустроенные квартиры, низкие потолки - словом,
возвышалось это все из ядреной осенней грязи в одном из близких
Подмосковных городов - таких близких, что их уже можно было считать
Москвой, только маленькой. Возвышалось, и не привлекало к себе никакого
внимания.
В городе есть дома и получше - даже панельные, благо сейчас даже эта
скоропортящаяся продукция вполне может стать элитным жильем с нежно
розовыми стенами и стеклопакетами.
Но этот дом не элитный. И у него нет никаких шансов им стать.
В нем имеется лифт и три подъезда - и, понятное дело, угластый подъемник
может обслужить только один из них. Но жильцов соседних это ни в коей мере
не волнует, потому как ценный механизм, принадлежащий одному из подъездов,
все равно осчастливливает своих владельцев более-менее бесперебойной
работой крайне редко. Зато в его привычке часто выходить из строя без
объяснения причин. Бывалые жильцы это знают и потому не спешат
пользоваться коварной машиной, даже если она проявляла твердые признаки
работоспособности. Новички же... за прошедшее бурное десятилетие в доме
сыграли уже три свадьбы, которые фактом своим полностью и бесповоротно
обязаны не вовремя заклинившему подъемному механизму. И сейчас, войдя в
его обитое вытертым древозаменителем нутро можно заметить полустертые,
писанные шариковой ручкой стихи, что оставили на его стенах безвестные
мечтатели, безнадежно опоздавшие домой/на работу/в институт энное
количество лет назад.
Помимо лифта у дома есть домофон, который работает всегда, хотя
периодически уличные вандалы пытаются пресечь его жизненный путь. Он
звенит, впуская вас внутрь и побренькивает, выпуская. Его стоппер,
закрепленный под верхней кромкой дверного проема, пропускает лишь людей
ростом ниже метра восьмидесяти. Жильцы выше молча страдают и приобретают
раболепную привычку пригибать головы, входя в абсолютно любую дверь, теми
самым сильно роняя к себе уважение.
Домофон работает не один, ему помогает консьержка - имени ее никто не
знает, и к тому же создается впечатление, что они все время меняются.
Возможно, так оно и есть, докапываться до истины никто не пробует, жильцам
просто важно знать, что кто-то сидит внизу, олицетворяя собой вторую линию
обороны перед ВНЕШНИМ МИРОМ, что настойчиво стремится попасть внутрь
панельной крепости большинства живущих здесь людей.
Коньсъержка смотрит старый черно-белый телевизор и с кем-то
разговаривает. С кем - никто не знает. Может быть с домофоном, который
всегда отзывчиво звонит в ответ и ободряюще подмигивает красной лампочкой.
С жильцами консьержка не разговаривает.
Сразу за ней начинает тонкая кишка коридора, которая ведет куда-то
дальше, освещая вам путь одинокими люминесцентными лампами, да изредка
встречающимися провалами окон. Коридор длинен и уныл, и ясно видно, что у
архитекторов, что проектировали давным-давно это строение, была масса
свободного времени и потуги на эстетство. Нет, коридор, безусловно, не
Критский лабиринт, но свежевъехавшие жильцы тратят не одну и не две
завлекательные минуты, чтобы добраться через эти покрашенные зеленоватой
потрескавшейся краской хитросплетения до вожделенного лестничного
пролета...
Который в противовес коридора всего один и ведет строго ввысь. Зимой его
ступеньки леденеют. Разрываемая лестничными клетками череда ступенек ведет
под самую крышу, нигде больше не отклоняясь от строгой прямой. Подход к
квартирам прост - пор три на каждой клетке - две двери рядом друг с другом
и одна прячется за поворотом. Бывает, жильцы задумываются над этим
противоречием коридора и лестницы в небо, но куда чаще просто поминают
нерадивым дизайнеров крепким словцом, в очередной раз пытаясь в полной
разбитых ламп темноте нащупать дорогу к выходу.
Под крышей дома лестница заканчивается завешенной угрюмым амбарным замком
лестницы на чердак. О том, что дужка замка только придвинута, но не
защелкнута, знают лишь избранные. Тем более, что дверь на крышу находится
как раз напротив и потому чердаком почти не пользуются.
Через крышу можно попасть в другие подъезды, минуя домофон, так что это
проторенный путь антисоциальных типов различной направленности. Еще на
крыше водятся голуби и потому черный рубероид давно приобрел бледно серый
оттенок, на котором регулярно поскальзываются ищущие новые пути
антисоциальные типы. Голуби мирно воркуют и пикируют с самого верха вниз,
где у подъезда радетельные старушки всегда сыплют им хлебные крошки.
Вокруг них расстилается двор - узкий, длинный и забитый строительным
мусором. Неизменные качели-карусели смотрятся среди него остовами давно
вымерших то ли зверей, то ли угледобывающих механизмов. Дети играют там в
сталкеров и диггеров. Еще там выгуливают собак, и потому собачьи отходы
жизнедеятельности устилают двор таким же ровным слоем каким голубиные -
крышу. Юные сталкеры и диггеры часто в них влипают, чем до слез радуют
своих мамаш. Впрочем, иногда оные продукты появляются и в подъездах,
непонятным образом минуя консьержку и домофон.
Подъезды полны дверей - разных, внутренних и конечно внешних. Картонных
доисторических, модерновых железных и новомодных стальных -бронированных.
Качество их можно проверить лишь опытным путем, потому как внешне они друг
от друга не отличаются. Затейливые номерки радуют глаз пришедших снаружи,
а мощные оптические глазки - органы зрения стоящих по ту сторону двери
хозяев.
Пол на площадках бетонный и с трещинами. На стенах граффити.
За дверьми живут люди. Их много, они все разные и именно они делают этот
дом тем, чем он есть. Ведь без жильцов любой дом мертв. И этот не
исключение. И потому всех его постояльцев - мужчин и женщин, молодых и
старых, добрых и злобных - таких разных и не похожих объединяет одно
обстоятельство, делая их неуловимо схожими друг с другом, как могут быть
схожими люди волею судеб попавшие вместе в кризисную ситуацию.
Они все - соседи. И все живут в четырнадцатиэтажном панельном доме -
справа, слева, сверху и снизу друг от друга - разделенные тонкими
кирпичными стенками и непробиваемыми барьерами своих собственных
обособленных жизней.
Они плохо знают друг друга, они мало разговаривают и считают, что ничем
не отличаются от окружающих, но это не так.
В конечном итоге они в одной лодке - высокой, строенной из бетона
облезлой лодке, что несет их сквозь жизнь совсем не в том направлении.
Такой он и был этот дом - самый обычный внешне и без привидений внутри. И
день за днем, год за годом смотрел он своими пыльными и не очень окнами на
своего брата близнеца через крошечный захламленный двор, пока на сырой
асфальт, подле одного из подъездов не шлепнулось, запечатанное в
белоснежный, с сине-красным пунктиром конверт, письмо. Ветер подхватил его
и попытался унести вместе с желтыми, изляпанными в осенней грязи, листьями
да силенок не хватило. Протащил и бросил у самой двери.
Письмо осталось лежать.
Все начинается с малого.
Интерлюдия.
Отгремел большой взрыв, а вслед за ним целая череда мировых и вселенских
катастроф, коих было так много, что они периодически накладывались друг на
друга, давая катаклизм в квадрате. Рождались звезды и умирали звезды,
утаскивая в темное небытие все любовно взращенные свои планеты. Туманности
разворачивались циклопическими парусами, гордо реяли и не менее гордо
схлопывались в коллапс. Существа, странные и ужасные, большие и маленькие
правили бал, отправлялись в походы, строили заговоры, убивали чудовищ и
друг друга и мир сотрясался.
Но минули века, родовые корчи вселенной утихли. Сгинули куда то гиганты и
циклопы, духи и дети звезд и обезличенные силы разлились по галактикам.
Звезды и планеты перестали танцевать канкан и плавно закружились каждая по
своей орбите. Галактики умерили свой пыл и даже попридержали более резвые
кварки, хотя те все время старались пересечь скорость света. Темнота
перестала бурлить, явив долгожданный покой.
И в наступившей менопаузе на вытертых от времени вселенских подмостках
осталось только три персонажа.
Кто их здесь забыл, и для чего вообще их создавали - время уже покрыло
тайной. Может быть, кто ни будь из отбуянивших свое хтонических богов и
гигантов, а может быть, они были прямым порождением какого ни будь
катаклизма, которые иногда принимали самые удивительные формы. Быть может,
они сами этого не знали, они совсем ничего не решали, и потому могли
только парить посреди пыльной, оббитой вытертым бархатом вселенной с
серебряными пуговицами звезд и смотреть вниз. На крошечную голубую
планетку с симпатичными завихрениями облаков. И обсуждать.
Это были:
Клоун (белая, вечно улыбающаяся маска, ни одной мысли по лицу не
прочесть. Пышные багровые одежды, жесткий характер).
Поэт (Бледный лик, навевающий мысли о крайней стадии аутизма. Белые
одежды. Слезы и море вселенской грусти).
Жница (все чин по чину: темный балахон. Под капюшоном скрывается
подозрительной формы лицо. В худых руках держит сельскохозяйственный
инструмент. Балахон весь в разноцветных бантиках и ленточках, с шеи
свисает мирник, на инструменте наляпаны фенечки. Молчит).
Молчанье. Унылое созерцание звезд. Потом:
Клоун: Друзья! Смотрите, как все завязалось!
Поэт: Опять, и уж не развязать.
Жница: Молчит.
Все вместе смотрят вниз.
Поэт (с тяжелым вздохом): Как все запущенно. Печально. А знают ли они?
Клоун: Они, не знают! Они тупы по жизни. Не то, что мы...
Поэт: Умерь гордыню. Не знаю, что и делать. Ты помнишь как все в прошлый
раз?
Клоун: Вот была потеха!
Поэт: И нас чуть не сверзили вниз. Мне было страшно.
Клоун: Ты ничего не понимаешь. Ведь в этом радость жизни! Весь кайф!
Поэт: А если все ж сверзят. Что нам тогда?
Клоун: Вселенский кайф. The show must go on! Но к делу... гляньте-ка!
Поэт: Все туже! Почему так происходит? Почему?
Жница: Молчит.
Клоун: Ну, раз нельзя распутать... так можно разрубить!
Поэт: Но ведь тогда... тогда они погибнут.
Клоун: Зато потехи море. Не согласен?
Поэт: Нет! Жизнь священна (для нас во всяком случае).
Клоун: Не для меня...
Поэт (задыхаясь от гнева). Ты... ты клоун убийца из космоса!
Клоун затыкается. Молчание. Все смотрят в разные стороны. Земля под ними
лениво чешет по своей орбите.
Клоун: Ну хорошо, я палку перегнул - согласен. Но есть же выход, пусть и
без потехи.
Поэт (недоверчиво): Какой?
Клоун (показывая на жницу): Она! Всему приходит срок. Пусть он у них
случится раньше! Ей что, раз плюнуть!
Поэт: И вправду выход. Пусть применит силы... (обращаясь к жнице)
милейшая!
Жница: Молчит.
Клоун: Эй, там на баке! Мы с вами речь ведем!
Жница: Молчит.
Клоун и поэт переглядываются друг с другом, а потом выжидающе смотрят на
жницу. Та упорно молчит.
Клоун: Какая то ты нелепая.
Катрен первый.
Is this the real life?
Собачник.
Вот собачник - душой всегда с животным.
Альма разбудила своего хозяина как обычно - в семь утра промозглым
кутающимся в сумерках утром. Хозяин - Алексей Сергеевич Красноцветов с
натугой разлепил глаза, а потом, старчески покряхтев, сел на кровати. Хотя
до старости ему было еще далеко - сорок пять лет, скорее самый расцвет,
чем начало дряхления. И все же вот так вставать в такую рань уже не так
легко как в сгинувшей много лет назад молодости. Не хватает энтузиазма,
что ж тут...
Тяжко вздохнув и еще витая в остатках сумбурного утреннего сна, Алексей
Сергеевич посмотрел на Альму. Ту явно не мучили проблемы ушедшей молодости
- никуда она от нее не уходила, а терзали ее неприятности куда более
физического характера, которые заставляли ее низко взрыкивать и умоляюще
глядеть на Красноцветова своими медового цвета глазами.
Альма была восточно-европейской овчаркой в самом расцвете сил. Крупная,
насыщенного рыжего цвета с угольно черным чепраком. Красивая псина, и с
характером. Знакомые, глядя на нее, всегда удивлялись - ну зачем такая
роскошная служебная псина скромному бухгалтеру Красноцветову? С какой
стати? Разве сумеешь такой рулить? А тренировка, а ОКД с СКД? Говорят,
если овчарку не тренировать, она вырастает избалованной и агрессивной,
совсем без тормозов. А ее размеры...
Вообще Алексей Сергеевич служебных собак не любил, но с Альмой получилось
так, что не взять ее было просто нельзя. Один приятель, человек военный,
владелец не менее роскошной (и огромной) овчарки давно предлагал
Красноцветову обзавестись животиной. Тот отнекивался - говорил, мол, собак
он любит, но не таких больших, можно сказать декоративных, к тому же...
-Да брось ты, - обрывал его приятель, поглаживая свою зверюгу (выученную
кидаться на посторонних молча, что пугало куда больше любого лая) по
мохнатой холке, - Декоративная! Ну что за собака? Табуретка лающая, ножки
как спички, глаза навыкат. А шейка! Пальцами от так сожмешь, - он поднимал
в воздух заскорузлую широкую руку и проделывал в воздухе сложное движение,
- и все! Нету псехи! И не пискнет.
Алексей Сергеевич, глядя на это, всегда задумывался, что, возможно, после
данного движения не пискнул бы и он сам, доведись ему попасть в этот
захват.
-Защиты от нее никакой, - продолжал собачник, - а тем, кто сам защититься
не может, собака нужна. Вот такая. - И снова гладил свою зверюгу, а та
блаженно жмурилась и прядала ушами.
Красноцветов регулярно отшучивался и делал это до тех пор, пока возле
подъезда собственного дома его не встретили две глыбастые, разящие
перегаром тени и в мягких матерных выражениях посоветовали расстаться с
частью собственного кровного имущества.
Добираться до дома пришлось без пальто и босиком (а был январь и
крещенские морозы разгулялись вовсю), и возмущению Алексея Сергеевича не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг