Людмила Богданова.
Гомель.
Путешествие королевны.
Просто Северный ветер
стучался в дом.
Просто мы открыли ему.
Я подарю тебе терновый венец...
Оконная наледь стала оранжевой от восходящего солнца. Скоро затопят печи,
и она подернется дымкой и станет сползать в пространство между рамами.
Тогда сделаются видны заснеженные крыши Хатана, закопченные трубы,
украшенные жестяными арабесками, и тянущиеся из труб розовые дымы. Хель
решительно отбросила укрывавшие ее одеяла и шкуры и начала одеваться. Тихо
взвизгнула, ступив на каменный пол; поверх плотной верхней рубахи
застегнула расшитую цветами и подбитую мехом локайской лисы длинную
душегрею. Хель была такой же худой, как в юности, и алая с голубым ткань
плотно и красиво облегла стан и высокую грудь. Крючки сошлись без усилия.
Хель радостно оглядела себя и, взяв со столика у кровати гребень, стала
расчесывать волосы. Потом, задумчиво сжимая гребень в руке, подошла к
окну. Глядела сквозь граненое стекло на заиндевелые деревья и оранжевое
небо за ними, на границе которого, где пламень переходил в лимонную
зелень, сияла большая зеленая же звезда. Башня подымала женщину к этой
звезде, а внизу у костра на площади топтались стражники, и нерожденное
солнце обливало розовым острия их копий.
Безо всякой причины Хель охватило вдруг ощущение огромного счастья,
настолько всеобъемлющего и полного, как сомкнувшаяся над головой летняя
вода. Даже дыхание перехватило и ноги подогнулись так, что женщине
пришлось ухватиться за полированный подоконник. Улыбаясь неизвестно чему,
простояла она у окна, пока из-за крыш и веток не выкатилось, занимая треть
неба, огромное румяное яблоко солнца.
Желание дороги вспыхнуло в Хели, как спущенная тетива, вместе с осознанием
этого желания. Она подумала только, что трудно будет ускользнуть из Хатана
незамеченной, а руки уже перебирали и отбрасывали одежду и искали оружие.
Оружие она выбирала особенно тщательно, зная, что в пути сможет полагаться
только на себя и на него; взяла в меру длинный прямой меч, острый и
привычный руке, широкий длинный кинжал с тщательно обмотанной кожей
рукоятью - чтобы не скользила рука, способный налету разрубить кусок
скользкого сунского шёлка; подтянув пряжку на сапоге, вложила в петли
тяжелый засапожный нож. Поверх легкой орихальковой кольчуги надела еще
сагум на волчьем меху и грубый, но теплый плащ. Забросив на плечо пустую
пока кожаную сумку, дописала последние распоряжения.
"Я еду в Ландейл..."
Конечно, это было сумасшедшим предприятием, но решение принято и груз
ответственности сброшен, и подходя к двери покоя, она приближается к губам
и рукам, в которых утонет, как в теплой волне и всё прочее - неважное,
важное, - останется за их границей. Улыбаясь, вышла Хель из покоя, из
мира, из раз и навек заведенной судьбы.
Мэй... Это имя пело в ней, как кораблик на легкой волне, в пушистой пене.
- Свободны, - сказала она стражникам, и ее глаза не видели их, а сердце
пело от счастья, когда Хозяйка, стараясь казаться серьезной, шла по
коридору и спускалась до середины лестницы, где, прильнув к стене,
натянула капюшон, скрыв под ним праздничное сияние глаз. Скользящим шагом
проникла она в поварню, где заспанные повара едва начинали утреннее
действо.
В кладовой ее обдали запахи корицы и имбиря, а из-за мешков,
загромоздивших середину, порскнули два поваренка, ворующие вчерашние
булочки. Хель едва не бросилась от них в другую сторону.
Усмехаясь собственному испугу, она сняла с шеста окорок и дюжину
элемирских колбасок с чесноком и перцем, достала с полки сухари, пирог с
вепрятиной, мешочек сладкого карианского изюма и вино. Застегнув
потяжелевшую сумку, выскользнула она, незамеченная никем, и по тесным
неосвещенным коридорам спустилась в хозяйственный двор, по ходу дела
набивая рот лакомствами, загостившимися в карманах. Из груди Хели так и
рвался тихий смех.
Когда-то точно так же пробиралась она переходами Торкилсена, чтобы
отправиться за грибами в осенний лес, и оделяла сладостями
мальчишек-подвладных, своих неизменных спутников, а щекочущее чувство
риска и приключения билось и пело внутри. Благословенное время
возвращалось, но теперь она была совсем одна.
Мимо заболтавшихся конюхов нырнула Хель в парное тепло конюшни. Запах
шерсти, навоза, конского пота и кожаной упряжи знакомо ударил в ноздри,
тепло приятно обняло члены и кони тихо заржали, приветствуя хозяйку.
Угостив мягким ломтем хлеба, она вывела из стойла Гнедого, привычно стала
седлать в полутьме, прорезаемой лишь узкими лучами из щелей и высоких
окошек; приторочила к седлу сумку, торбы с овсом и маленький арбалет; ведя
коня под уздцы, вышла через заднюю калитку и оказалась в тесном переулке,
засыпанном снегом и мусором, огороженном высокими слепыми стенами. С тихим
смехом взлетела в седло. Гнедой летящим прыжком миновал загородивший
переулок заборчик, и копыта загремели по скользкой булыжной мостовой.
Проверяли только тех, кто въезжал в город, на тех, кто выезжал из Хатана,
не обращали внимания. Очутившись за городскими стенами, Хель пустила
Гнедого в галоп.
Приняв решение, Хозяйка уже могла не торопиться, но этот заснеженный
простор, залитый ослепительным солнцем, пьянил так, что она, задыхаясь
ветром, гнала коня, и конь сам отзывался на жажду полета. Плащ хлопал за
спиной, капюшон слетел с головы, в лицо летели снежные искры, и Хель
смеялась, проносясь под еловыми ветками и ловя снежинки губами.
Лес наступил неожиданно, стискивая дорогу, когда путница миновала Хатанку
по прочному прозрачному льду (где под серым дремали желтые льдины прежнего
ледостава), на поникших густозеленых лапах лежал снег. Хель помнила эти
ели. Они ничуть не изменились за те шестнадцать лет, которые прошли со
времени, когда белоголовые брат и сестра - бродячие музыканты - шли по
этой дороге, правда из Ландейла в Хатан, изредка останавливаясь в
придорожных селениях, глядя на звёзды сквозь ветки или щели соломенных
крыш и порой забывая, что по краю бродят Стрелки. И еще Хозяйка помнила
эту дорогу, облетевшие осины на перекрестках, в их медленном шествии в
столицу через Ландейл из Эрнара через два месяца после восстания. Колёса
кареты, тяжело загребающие дорожную грязь, всадников в тусклых кольчугах и
неистовую улыбку Мэя на посеревшем лице... Воспоминания отступили, Хель
встряхнула ветку и с визгом выскользнула из-под снежного водопада. Солнце
светило, ждала дорога, и она сама была такой же молодой, как и десять лет
назад.
Нестройный гул и пахучее тепло господы заставили Хель остро почувствовать
усталость. Было не поздно, но солнце уже закатилось и клонило в сон.
Бросив хозяину пару серебряных, могла рассчитывать Хель на ужин и
приличную комнату. Хозяин привел ее наверх, в беленое помещение со
стройной мебелью и крепкими засовами на окне и двери, которые Хель
проверила прежде всего. За окном была скользкая крыша пристройки, но в
окно мужчина чуть больше, чем сама Хель, уже не протиснулся бы. Ужин
оказался в меру пристойным и горячим, хозяин не пожалел даже пары свечей,
одну из которых Хель тут же благоразумно задула, и пожелал ей спокойной
ночи.
Хель заперла за ним двери, сняла плащ, отстегнула меч и села ужинать.
Половинка луны освещала слюдяные разводы окна, из щелей которого тянуло
холодом, но в углу у дымохода, где была постель, казалось даже жарко.
Стащив сапоги, Хель свернулась под одеялом. Первый ломкий сон уже подходил
к ней, когда кусачая живность, гнездящаяся в тюфяке, решила приступить к
ночному пиру. Побуждаемая яростью и брезгливостью, Хозяйка вскочила,
одарила парой теплых и ласковых слов хозяина и, свернув постель, радостно
вытолкала ее через окошко на мороз. Потом со свечой тщательно проверила,
не остались ли кроме нее в комнате еще постояльцы, и легла на голые доски,
завернувшись в собственный плащ. Некоторое время ничто ее больше не
беспокоило.
Проснулась Хель около полуночи и некоторое время лежала не шевелясь,
выходя из кошмара и еще не полностью сознавая, где она и что с ней. Луна
ушла, и комната казалась бесконечной в темноте, что-то шуршало и
потрескивала рассыхающаяся мебель и доски пола, точно кто-то невидимый
ходил по ним; назойливо выло в щелях и от твердых досок болело тело, но
едва ли именно это могло вызвать неосознанный ужас. Пальцы Хозяйки
медленно сжались на рукояти меча. В это же мгновение она пришла в себя и
прижавшись спиной к дымоходу, готовая отразить нападение, вслушалась в
темноту. В комнате никого не было, двери и окно были заперты всё также
надежно - Хель могла присягнуть в этом, и только собственное дыхание
громко кипело в груди.
Хель попыталась сосредоточиться и определить, откуда исходит страх. И
сразу же - вспышкой - осознала, какой это страх. Такой, как при появлении
Стрелков.1 И этого не могло быть.
Хель сцепила зубы.
Теперь кроме шороха в комнате и скулежа ветра сделались слышны другие
звуки господы. Внизу развлекалась припоздавшая компания, повизгивала и
хихикала девица и мужской голос громко требовал от хозяина браги. Чувство
опасности исходило именно снизу и меч стал мелко подрагивать в руке. Хель
заставила себя отложить его, взяла в руку нож и медленно отодвинула засов
на двери. Сквозняк бил по ногам стылым холодом, когда она бесшумно
пробиралась коридором к внутренней галерее над залом, почти наощупь.
Все огни в зале были потушены, кроме огромного очага с разжаренным
пламенем, и от каждой балясины, от каждого столба, подпирающего потолок,
ложились густые черные тени. Приникнув к промежутку между балясинами,
глянула Хель вниз. Большой зал был перед ней, как на ладони, пустые столы
блестели мокрым деревом, среди них ползал сонный, как муха, трактирщик,
поднося кувшины и тарелки к столу, придвинутому к очагу. Некогда так же,
ночью, здесь пировала компания Эверса, второго брата барона Эрнарского, но
теперешнее сборище не сильно напоминало пир. Их было шестеро, двое в
хабитах служителей Предка, один в купеческом строе и трое одетые, как
наемники, без гербов. Купец держал на коленях девицу и изредка щекотал.
Девица повизгивала. У нее была обнажена грудь и задраны ноги в полосатых
чулках. Было непонятно, привезли ли ее с собой или сыскали на месте.
Наемники, даже не сняв плащей, глотали пиво - лучшее в здешних краях, и
вели себя при этом слишком молчаливо и сдержанно, чтобы не вызывать
подозрения. Но глаза Хели, скользнув по ним, перешли к служителям Предка.
В свое время их не изгнали из страны, но после Сирхонского мятежа смотрели
косо, так что увидеть их ночью в господе, вдалеке от какого-нибудь
ухрона... тем более, что по одежде они были не пилигримы Щита, а
принадлежали Хатанскому братству... значит, не одна она покинула Хатан, и
всё это было по меньшей мере странно. По меньшей мере. Они насыщались, как
хорошо проголодавшиеся, но довольно чужие друг другу люди. В то же время
Хель готова была поклясться, что не ночь собрала их вместе, что они
союзники изначально.
- Ступай, хозяин, - сказал один из монахов. - Мы сами о себе позаботимся.
И несколько монет в качестве подтверждения перекочевали в широкий рукав
корчмаря. Мелко кланяясь, тот повернулся к лестнице, и Хель скорчилась в
ожидании неминуемого разоблачения, но он двинулся в другую сторону и,
зевнув, скрылся за звучно хлопнувшей дверью.
Компания продолжала есть, разбудив в Хели зверский аппетит (тут она
придерживалась мнения Саента: "Если не спать, то есть!"), а сама словно не
чувствуя вкуса еды.
Любопытство почти подавило в Хозяйке страх, незаметно для себя она
прижалась лбом к прохладному дереву, пытаясь разглядеть и запомнить, а
также оценить, насколько можно, каждого из незнакомцев. Купец напоминал
Базена (сердце тускло сжалось от запоздалой вины) и судя по шитью на
одежде, принадлежал Цеху ювелиров, с плоским лицом и длинными усами жителя
Среднего Закенья, и на этом лице выделялись, узкие, злые, как у ястреба,
глаза. Хель никогда не видела его раньше. Особа, оседлавшая купца, была
пышной девицей весьма определенных занятий, в меру глупой по виду, чтобы
не сказать больше, и ни к каким выводам относительно нее Хель не пришла.
Наемники, как заметила Хель сразу же, были без гербов, но выглядели
достаточно состоятельно, чтобы новой службы не искать, о чём говорила и
лежащая на столе между ними кучка серебра. А впрочем, они могли быть и на
службе у купца, и тогда гербов им не полагалось. А шрамы на лицах и
тяжелые мечи указывали на их профессию вполне ясно. Монахи сидели спиной к
свету, в надвинутых капюшонах, так что Хозяйке видны были только хищные
бритые подбородки и очень белые руки, берущие еду. От них исходила
наибольшая угроза. В какой-то момент Хозяйке почудилось даже, что они
догадываются о ее присутствии, но хватило ума не шевельнуться. Время точно
застыло, точась по капле, и ничего могло не произойти до утра. Но тут один
из монахов сдернул капюшон, открыв узкое мальчишечье лицо в обрамлении
темных волос. Хель впилась в него взглядом: припухлые щёки, раскосые
глаза, полный и капризный слегка искривленный рот... память не помнила его
и в то же время подсказывала, что знает и предостерегала... Холодная волна
пронизала тело Хели. Щенку было лет восемнадцать, она никак не могла
встречать его. Золотисто-красный отблеск тронул его щёку, когда он
потянулся с грациозным изяществом выходящего из ножен клинка:
- Отправь свою б..., Шедд. Я хочу спросить кое-что.
Купец одарил юношу снисходительным взглядом и стряхнул девицу с колена:
- Поди спать, милая. Я после приду.
Лицо девицы сморщилось, но она, наученная горьким опытом, промолчала. И
ушла, зевая, едва не наступив на Хель и вовсе ее не заметив.
- Может, отложим любопытство на другое время? - спросил один из монахов.
- Мы достаточно откладывали. Мне надоело ходить с завязанными глазами.
- Сражения выигрывает осторожность.
Юноша вспыхнул.
- Десять лет вы твердите мне об осторожности. И не делаете ничего, чтобы
приблизиться к цели!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг