Все чаще меня тревожило какое-то странное, беспокойное чувство, точно было
что-то важное и спешное, чего я не исполнил и о чем все забываю и стараюсь
вспомнить. Вслед за этим чувством поднимался целый рой знакомых лиц и
минувших событий и неудержимым потоком уносил меня все дальше назад, через
юность и отрочество к самому раннему детству, теряясь затем в каких-то
смутных и неясных ощущениях. После этого моя рассеянность становилась
особенно сильной и упорной.
Подчиняясь внутреннему сопротивлению, которое не давало мне долго
сосредоточиваться на чем-нибудь одном, я начинал все чаще и быстрее
переходить от предмета к предмету и для этого нарочно собирал в своей
комнате целые груды книг, раскрытых заранее на нужном месте, таблиц, карт,
стенограмм, фонограмм и т.д. Таким путем я надеялся устранить потерю
времени, но рассеянность все незаметнее подкрадывалась ко мне, и я ловил
себя на том, что уже долго смотрю в одну точку, ничего не понимая и ничего
не делая.
Зато когда я ложился в постель и смотрел сквозь стеклянную крышу на темное
небо, тогда мысль начинала самовольно работать с удивительной живостью и
энергией. Целые страницы цифр и формул выступали перед моим внутренним
зрением с такой ясностью, что я мог перечитывать их строчка за строчкой.
Но эти образы скоро уходили, уступая место другим; и тогда мое сознание
превращалось в какую-то панораму удивительно ярких и отчетливых картин, не
имевших уже ничего общего с моими занятиями и заботами: земные ландшафты,
театральные сцены, картины детских сказок спокойно, точно в зеркале,
отражались в моей душе и исчезали и сменялись, не вызывая никакого
волнения, а только легкое чувство интереса или любопытства, не лишенное
очень слабого приятного оттенка. Эти отражения сначала проходили внутри
моего сознания, не смешиваясь с окружающей обстановкой, потом они ее
вытесняли, и я погружался в сон, полный живых и сложных сновидений, очень
легко прерывавшийся и не дававший мне главного, к чему я стремился, -
чувства отдыха.
Шум в ушах уже довольно давно меня беспокоил, а теперь он становился все
постояннее и сильнее, так что иногда мешал мне слушать фонограммы, а по
ночам уносил остатки сна. Время от времени из него выделялись человеческие
голоса, знакомые и незнакомые; часто мне казалось, что меня окликают по
имени, часто казалось, что я слышу разговор, слов которого из-за шума не
могу разобрать. Я стал понимать, что уже не совсем здоров, тем более что
рассеянность окончательно овладела мною и я не мог даже читать больше
нескольких строчек подряд.
"Это, конечно, просто переутомление, - думал я. - Мне надо только больше
отдыхать; я, пожалуй, слишком много работал. Но не надо, чтобы Мэнни
заметил, что со мной происходит: это слишком похоже на банкротство с
первых же шагов моего дела".
И когда Мэнни заходил ко мне в комнату - это бывало иногда, правда, не
часто, - я притворялся, что усердно занимаюсь. А он замечал мне, что я
работаю слишком много и рискую переутомиться.
- Особенно сегодня у вас нездоровый вид, - говорил он. - Посмотрите в
зеркало, как блестят ваши глаза и как вы бледны. Вам надо отдохнуть, вы
этим выиграете в дальнейшем.
И я сам очень хотел бы этого, но мне не удавалось. Правда, я почти ничего
не делал, но меня утомляло уже всякое, самое маленькое усилие; а бурный
поток живых образов, воспоминаний и фантазий не прекращался ни днем, ни
ночью. Окружающее как-то бледнело и терялось за ними и приобретало
призрачный оттенок.
Наконец, я должен был сдаться. Я видел, что вялость и апатия все сильнее
овладевают моей волей и я все меньше могу бороться со своим состоянием.
Раз утром, когда я встал с постели, у меня все сразу потемнело в глазах.
Но это быстро прошло, и я подошел к окну, чтобы посмотреть на деревья
парка. Вдруг я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я обернулся -
передо мной стояла Анна Николаевна. Лицо ее было бледно и грустно, взгляд
полон упрека. Меня это огорчило, и я, совершенно не думая о странности ее
появления, сделал шаг по направлению к ней и хотел сказать что-то. Но она
исчезла, как будто растаяла в воздухе.
С этого момента началась оргия призраков. Многого я, конечно, не помню, и,
кажется, сознание часто спутывалось у меня наяву, как во сне. Приходили и
уходили или просто появлялись и исчезали самые различные люди, с какими я
встречался в своей жизни, и даже совершенно незнакомые мне. Но между ними
не было марсиан, это были все земные люди, большей частью те, которых я
давно не видал, - старые школьные товарищи, молодой брат, который умер еще
в детстве. Как-то раз через окно я увидел на скамейке знакомого шпиона,
который со злобной насмешкой смотрел на меня своими хищными, бегающими
глазами. Призраки не разговаривали со мной, а ночью, когда было тихо,
слуховые галлюцинации продолжались и усиливались, превращаясь в целые
связные, но нелепо-бессодержательные разговоры большею частью между
неизвестными мне лицами: то пассажир торговался с извозчиком, то приказчик
уговаривал покупателя взять у него материю, то шумела университетская
аудитория, а субинспектор убеждал успокоиться, потому что сейчас придет
господин профессор. Зрительные галлюцинации были по крайней мере
интересны, да и мешали мне гораздо меньше и реже.
После появления Анны Николаевны я, разумеется, сказал все Мэнни. Он тотчас
уложил меня в постель, позвал ближайшего врача и телефонировал Нэтти за
шесть тысяч километров. Врач сказал, что он не решается что-нибудь
предпринять, потому что недостаточно знает организацию земного человека,
но что, во всяком случае, главное для меня - спокойствие и отдых, и тогда
неопасно подождать несколько дней, пока приедет Нэтти.
Нэтти явился на третий день, передав все свое дело другому. Увидав, в
каком я состоянии, с грустным упреком взглянул на Мэнни.
7. Нэтти
Несмотря на лечение такого врача, как Нэтти, болезнь продолжалась еще
несколько недель. Я лежал в постели, спокойный и апатичный, одинаково
равнодушно наблюдая действительность и призраки; даже постоянное
присутствие Нэтти доставляло мне лишь очень слабое, едва заметное
удовольствие.
Мне странно вспоминать о своем тогдашнем отношении к галлюцинациям: хотя
десятки раз мне приходилось убеждаться в их нереальности, но каждый раз,
как они появлялись, я как будто забывал все это; даже если мое сознание не
затемнялось и не спутывалось, я принимал их за действительные лица и вещи.
Понимание их призрачности выступало только после их исчезновения или перед
самым исчезновением.
Главные усилия Нэтти в его лечении были направлены на то, чтобы заставить
меня спать и отдыхать. Никаких лекарств для этого, однако, и он применять
не решался, боясь, что все они могут оказаться ядами для земного
организма. Несколько дней ему не удавалось усыпить меня его обычными
способами: галлюцинаторные образы врывались в процесс внушения и разрушали
его действие. Наконец ему удалось это, и, когда я проснулся после
двух-трех часов сна, он сказал:
- Теперь ваше выздоровление несомненно, хотя болезнь еще довольно долго
будет идти своим путем.
И она в самом деле шла своим путем. Галлюцинации становились реже, но они
не были менее живыми и яркими, они даже стали несколько сложнее, - иногда
призрачные гости вступали в разговор со мною.
Но из этих разговоров только один имел смысл и значение для меня. Это было
в конце болезни.
Проснувшись утром, я увидал около себя по обыкновению Нэтти, а за его
креслом стоял мой старший товарищ по революции, пожилой человек и очень
злой насмешник, агитатор Ибрагим. Он как будто ожидал чего-то. Когда Нэтти
вышел в другую комнату приготовить ванну, Ибрагим грубо и решительно
сказал мне:
- Ты дурак! Чего ты зеваешь? Разве ты не видишь, кто твой доктор?
Я как-то мало удивился намеку, заключавшемуся в этих словах, а их циничный
тон не возмутил меня - он был мне знаком и очень обычен для Ибрагима. Но я
вспомнил железное пожатие маленькой руки Нэтти и не поверил Ибрагиму.
- Тем хуже для тебя! - сказал он с презрительной усмешкой и в ту же минуту
исчез.
В комнату вошел Нэтти. При виде его я почувствовал странную неловкость. Он
пристально посмотрел на меня.
- Это хорошо, - сказал он. - Ваше выздоровление идет быстро.
Весь день после этого он был как-то особенно молчалив и задумчив. На
другой день, убедившись, что я чувствую себя хорошо и галлюцинации не
повторяются, он уехал по своим делам до самой ночи, заменив себя другим
врачом. После этого в течение целого ряда дней он являлся лишь по вечерам,
чтобы усыпить меня на ночь. Тогда только мне стало ясно, насколько для
меня важно и приятно его присутствие. Вместе с волнами здоровья, которые
как будто вливались в мой организм из всей окружающей природы, стали все
чаще приходить размышления о намеке Ибрагима. Я колебался и всячески
убеждал себя, что это нелепость, порожденная болезнью: из-за чего бы Нэтти
и прочим друзьям обманывать меня относительно этого? Тем не менее смутное
сомнение оставалось, и оно мне было приятно.
Иногда я допрашивал Нэтти, какими делами он сейчас занят. Он объяснял мне,
что идет ряд собраний, связанных с устройством новых экспедиций на другие
планеты, и он там нужен как эксперт. Мэнни руководил этими собраниями; но
ни Нэтти, ни он не собирались скоро ехать, что меня очень радовало.
- А вы сами не думаете ехать домой? - спросил меня Нэтти, и в его тоне я
подметил беспокойство.
- Но ведь я еще ничего не успел сделать, - отвечал я.
Лицо Нэтти просияло.
- Вы ошибаетесь, вы сделали многое... даже и этим ответом, - сказал он.
Я чувствовал в этом намек на что-то такое, чего я не знаю, но что касается
меня.
- А не могу ли я отправиться с вами на одно из этих совещаний? - спросил я.
- Ни в каком случае, - решительно заявил Нэтти. - Кроме безусловного
отдыха, который вам нужен, вам надо еще целые месяцы избегать всего, что
имеет тесную связь с началом вашей болезни.
Я не спорил. Мне было так приятно отдыхать; а мой долг перед человечеством
ушел куда-то далеко. Меня беспокоили только, и все сильнее, странные мысли
о Нэтти.
Раз вечером я стоял у окна и смотрел на темневшую внизу таинственную
красную "зелень" парка, и она казалась мне прекрасной, и не было в ней
ничего чуждого моему сердцу. Раздался легкий стук в дверь: я сразу
почувствовал, что это Нэтти. Он вошел своей быстрой, легкой походкой и,
улыбаясь, протянул мне руку - старое, земное приветствие, которое
нравилось ему. Я радостно сжал его руки с такой энергией, что и его
сильным пальцам пришлось плохо.
- Ну, я вижу, моя роль врача окончена, - смеясь, сказал он. - Тем не менее
я должен еще вас порасспросить, чтобы твердо установить это.
Он расспрашивал меня, я бестолково отвечал ему в непонятном смущении и
читал скрытый смех в глубине его больших-больших глаз. Наконец я не
выдержал:
- Объясните мне, откуда у меня такое сильное влечение к вам? Почему я так
необыкновенно рад вас видеть?
- Всего скорее, я думаю, оттого, что я лечил вас, и вы бессознательно
переносите на меня радость выздоровления. А может быть... и еще одно...
это, что я... женщина...
Молния блеснула перед моими глазами, и все потемнело вокруг, и сердце
словно перестало биться... Через секунду я как безумный сжимал Нэтти в
своих объятиях и целовал ее руки, ее лицо, ее большие, глубокие глаза,
зеленовато-синие, как небо ее планеты.
Великодушно и просто Нэтти уступала моим необузданным порывам... Когда я
очнулся от своего радостного безумия и вновь целовал ее руки с невольными
слезами благодарности на глазах, - то была, конечно, слабость от
перенесенной болезни, - Нэтти сказала со своей милой улыбкой:
- Да, мне казалось сейчас, что весь ваш юный мир я чувствую в своих
объятиях. Его деспотизм, его эгоизм, его отчаянная жажда счастья - все
было в ваших ласках. Ваша любовь сродни убийству... Но... я люблю вас,
Лэнни...
Это было счастье.
Часть третья
1. Счастье
Эти месяцы... Когда я их вспоминаю, трепет охватывает мое тело, и туман
застилает мои глаза, и все вокруг кажется ничтожным. И нет слов, чтобы
выразить минувшее счастье.
Новый мир стал мне близок и, казалось, вполне понятен. Прошлые поражения
не смущали меня, юность и вера возвратились ко мне и, я думал, никогда не
уйдут больше. У меня был надежный и сильный союзник, слабости не было
места, будущее принадлежало мне.
К прошлому мысль моя возвращалась редко, а больше всего к тому, что
касалось Нэтти и нашей любви.
- Зачем вы скрывали от меня свой пол? - спросил я ее вскоре после того
вечера.
- Сначала это произошло само собой, случайно. Но потом я поддерживала ваше
заблуждение вполне сознательно и даже умышленно изменила в своем костюме
все то, что могло навести вас на истину. Меня напугала трудность и
сложность вашей задачи, я боялась усложнить ее еще больше, особенно когда
заметила ваше бессознательное влечение ко мне. Я и сама не вполне понимала
себя... до вашей болезни.
- Значит, это она решила дело... Как я благодарен моим милым галлюцинациям!
- Да, когда я услышала о вашей болезни, это было как громовой удар. Если
бы мне не удалось вполне вылечить вас, я бы, может быть, умерла.
После нескольких секунд молчания она прибавила:
- А знаете, в числе ваших друзей есть еще одна женщина, о которой вы этого
не подозревали, и она также очень любит вас... конечно, не так, как я...
- Энно! - сейчас же догадался я.
- Ну конечно. И она также обманывала вас нарочно по моему совету.
- Ах, сколько обмана и коварства в вашем мире! - воскликнул я с шутливым
пафосом. - Только, пожалуйста, пусть Мэнни остается мужчиной, потому что
если бы мне случилось полюбить его, это было бы ужасно.
- Да, это страшно, - задумчиво подтвердила Нэтти, и я не понял ее странной
сдержанности.
Дни проходили за днями, и я радостно овладевал прекрасным новым миром.
2. Разлука
И все-таки этот день наступил, день, о котором я не могу вспомнить без
проклятья, день, когда между мной и Нэтти встала черная тень ненавистной и
неизбежной... разлуки. Со спокойным и ясным, как всегда, выражением лица
Нэтти сказала мне, что она должна отправиться на днях вместе с гигантской
экспедицией, снаряжаемой на Венеру под руководством Мэнни. Видя, как я
ошеломлен этим известием, она прибавила:
- Это будет недолго; в случае успеха, в котором я не сомневаюсь, часть
экспедиции вернется очень скоро, и я в том числе.
Затем она стала объяснять мне, в чем дело. На Марсе запасы радиоматерии,
необходимой как двигатель междупланетного сообщения и как орудие
разложения и синтеза всех элементов, приходили к концу: она только
тратилась, и не было средств для ее возобновления. На Венере, молодой
планете, которая существовала почти вчетверо меньше, чем Марс, было по
несомненным признакам установлено присутствие у самой поверхности
колоссальных залежей радиирующих веществ, не успевших самостоятельно
разложиться. На одном острове, расположенном среди главного океана Венеры
и носившем у марсиан имя "Острова горячих бурь", находилась самая богатая
руда радиоматерии; и там решено было начать немедленно ее разработку. Но
прежде всего для этого было необходимо постройкой очень высоких и прочных
стен оградить работающих от гибельного действия влажного горячего ветра,
который своей жестокостью далеко превосходит бури наших песчаных пустынь.
Поэтому и потребовалась экспедиция из десяти этеронефов и полутора-двух
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг