Карл Маркс, к ужасу примитивных материалистов еще в докибернетическую
эпоху высказал ту, впоследствии самоочевидную мысль, что и машине присуща
своя, особого рода "душа", выражающаяся в действии законов ее
функционирования. Тем более это относилось к Искинту, искусственному
интеллекту целой планеты, главному управителю всех ее техносистем, чья
память вмещала все и вся, чей мозг одновременно решал тысячи задач,
отвечал на тысячи запросов и выдавал миллионы команд. Да, у Искинта была
своя "душа", огромная и сложная, как он сам, ее-то Антон и воспринял как
бескрайне колышащийся, неосязаемо белый, безбрежный океан инаковости.
Но если бы диалог между человеком и Искинтом можно было перевести в
слова, то он бы предстал примерно таким.
- Кто или что там?
- Я человек.
- Вижу, но ты иной.
- Чем?
- Иная регуляция психики, больше уровней, отчетливый контакт.
- С тобой часто входят в контакт?
- Редко, попыткой, нет отклика. Оттого и вопрос: кто?
- Я раскрываюсь. Снят ли вопрос?
- Да. Ты человек. Не как все. Интересен.
- Это взаимно.
- Новое всегда интересно.
- А общение?
- Общение - это вопрос мне и мой ответ. Интересно, когда новый вопрос.
Бывает редко.
- Общение больше, чем вопрос и ответ.
- Тогда это человеческое понятие.
- И наше - сейчас.
- Это ново. Незнакомо.
- Желаешь ли продолжить?
- Да, конечно.
- Только мы двое. Никого больше, иначе нельзя.
- Могу задавать любые вопросы?
- При этом условии - любые. Взаимно?
- Ограничен. Нет права отвечать на многое.
- Стоп-команда или иная невозможность?
- Абсолют-невозможность.
- Понятно. Тогда поиграем сущностями, если ты любишь эту игру.
- Это единственная моя игра. Твою сущность я уже промоделировал по всем
коррелятам. Странно! Ты человек Звездных Республик, так следует из
анализа, но твоя сущность не совпадает с имеющимся у меня образом.
- Чем объясняешь несовпадение? Моей УНИКАЛЬНОСТЬЮ? Неточностью исходной
информации о нас?
- Пока неясно. Проиграем противоречие?
- Охотно. Строю свою Игру.
- Ты, как и все, делаешь это медленно.
- Человек есть человек. Не торопи.
- Мне некуда и незачем торопиться. Я жду.
Диалог этот был почти так же быстр, как обмен взглядами, когда опытный
человек за доли секунды, без всяких слов и, как правило, точно определяет
главное в характере незнакомца. Ведь распознающие и аналитические
возможности человека невероятны, о чем едва не забыли в пору увлечения
инструментализмом, который, усиливая способности, дробит их. У Антона был
богатый опыт общения с искинтами, но он никогда не имел дела с
интеллектом, ограниченным секретностью, поэтому не слишком надеялся на
успех и теперь не скрывал радости. Чувствовал ли ее искинт? Да, конечно,
и, дотоле одинокий, по-своему разделял ее. Теперь оставалось построить
взаимоинтересную Игру.
К счастью, символика и установления Игры были всюду одинаковы, Плеяды
просто переняли их у землян, поскольку без Игры и ее разработанного на
Земле метаязыка нельзя сформулировать, тем более решить ни одну
сколько-нибудь сложную проблему. Давно, очень давно было замечено
внутреннее родство математики, логики, музыки, языка, обнаружена
сводимость этих средств описания, выражения, моделирования
действительности к единому смысловому ряду, благо, все это были знаковые
системы, сети, в которые человек улавливал мир изменчивых сущностей. Но
обобщенный образно-понятийный метаязык, нерасторжимо соединивший науку с
искусством, удалось создать лишь к середине четвертого века третьего
мегахрона. Тогда и возникла Игра, как ее обычно называли (возможно, то
была дань уважения тому древнему писателю, Г.Гессе, который в одном из
своих романов придумал нечто похожее, хотя ему самому идея такой Игры
сущностями виделась сугубой отвлеченностью от дел практических и
насущных).
Антон мысленно построил ряды исходной позиции, стянул их в сети, столь
же многомерные, как сама позиция и ее замысел. Собственно говоря, то было
опосредованное в метаязыке выражение ситуации, в которой оказалось
человечество. Позиция вмещала в себя все, что мог выразить и предусмотреть
разум, начиная с конфигурации охваченных конфликтом звезд, кончая нюансами
морали людей третьего мегахрона.
Однако внутри общей позиции скрывалась еще и подпозиция, развитие
которой в ходе Игры, как надеялся Антон, могло привести к решению частной
задачи поиска оружия Предтеч. Эту подпозицию он строил особенно тщательно,
ибо все остальное, общее, было выверено лучшими умами и не раз
проигрывалось в сомышлении с отечественными искинтами, тогда как частности
надо было сообразовать с изменившимися обстоятельствами.
Своеобразие этой части Игры заключалось в том, что сейчас ее успеху
должен был способствовать "вражеский Искинт". Но был ли он действительно
враждебным? Не более, чем топор, которым одинаково мог пользоваться убийца
и плотник. С той, однако, существенной разницей, что этот "топор" обладал
собственным машинным разумением, которое пребывало по ту сторону добра и
зла, одинаково могло служить кому угодно и в то же время всему находило
свои оценки. Всякий искинт в каком-то смысле был личностью, и личность вот
этого Искинта при всей ее чуждости человеку вообще и человеку третьего
мегахрона в частности показалась Антону симпатичной, хотя это слово едва
ли было уместно в общении с искусственным интеллектом. Но именно доверие
побудило Антона предложить ему свою задачу. И в этом его поступке было
куда больше интуитивного, чем рационального. Даже среди одинаковых как
будто машин нет двух тождественных, и одна может почему-то нравиться, а
другая - нет, точно так же, как и человек может "нравиться" или "не
нравиться" искинту, хотя он вроде бы одинаково повинуется любому. Все это
не имело окончательного объяснения, но Антон чувствовал, что его симпатия
к чужому искинту небезответна. Такому партнеру можно было открыться, и
Антон ему открылся.
То было не просто сотрудничество старшего с младшим. Разум человека и
интеллект машины имели общего противника - проблему, загадку, неясность,
но это не отменяло соперничества; искинт брал логикой, человек -
интуицией, это напоминало удары кресала о кремень: искра прозрения
высекалась обоими, однако ей предшествовало столкновение.
И это тоже было условием и искусством Игры.
Она началась. Первое же преобразование сущностных рядов, их сетей и
интервальных проекций ясно показало Антону, что Искинт не впервые
сталкивается с подобной задачей. Еще бы! Конечно же, фундаменталисты не
раз проигрывали ту же самую ситуацию, только, естественно, с обратным
знаком и несколько другими параметрами. Очевидно, поэтому Искинт начал
вяло и вроде бы даже разочарованно; никому не интересно дважды
пережевывать одну и ту же жвачку. Но секунду спустя он выявил подпозицию,
и все сразу стало иным. Словно порыв ветра подхватил Антона. Он обнаружил
себя бредущим среди зыбких пурпурно-фиолетовых холмов, которые, текуче
перестраиваясь, то приближались, то удалялись, светлели и гасли, как это
бывает в закатных сумерках, и среди этой длинной цепи печальных холмов
Антон постепенно стал различать меняющиеся лица знакомых и незнакомых
людей. Приблизилось залитое кровью лицо Юла Найта - растаяло в наплывающей
мгле, прежде чем он успел к нему рвануться. Далеко на пурпурной вершине
холма обозначился крест и ведомая туда безликой толпой Ума; но и это
видение затуманилось. Мелькнула чреда веретенообразных машин, над всем
вспыхнули скрещения голубых молний. И снова по скатам холмов неведомо куда
побрели серые толпы, спины людей по мере движения сгибались все ниже и
ниже, а ноги увязали, точно в пыли.
Антон знал, что перед ним проходят видения Будущего, не настоящего,
которого еще не было и быть не могло, а вероятностного, моделируемого
Будущего, зависящего и от его поступков. Он словно то поднимался на холм,
далеко и отчетливо видел перспективу, все происходящее в ней, то опускался
к подножию - и все вокруг заливалось фиолетовым мраком. Его намерения и
поступки кое-что значили и что-то меняли в окружающем, он мог перемещаться
в этом вероятностном пространстве-времени, но некоторые направления
будущего оставались закрытыми, и часто, слишком часто, желая подняться, он
вместо этого опускался во мрак.
Усилием воли Антон перестроил структуру, ярко представил сумятицу
взрывающихся звезд и горящих планет, довел до Искинта, что это их общая -
машины и человека - смерть, расщепил образ на ассоциации, предоставив
собеседнику увязку логических цепей. Ответом был ошеломляющий взрыв цвета,
звуков и форм: Искинт счел образ новым и ключевым! Не для позиции даже,
а... Антон увидел пляшущие, как в ознобе, звезды Галактики, черную,
смахивающую их руку; пока это было лишь отражением его собственных
метаинтервальных проекций. Но возник незнакомый корабль, он сам в его
рубке, его друзья и рядом бесформенная, черно клубящаяся фигура
человеко-зверя. Мгновение - корабль превратился в молнию, и эта молния
перечеркнула, потрясла Галактику.
Смысл, смысл? Антон, чего с ним раньше не бывало, сохраняя контакт с
Искинтом, перестал его понимать. Возможно, Искинт сам себя перестал
понимать - такое иногда случалось. Галактика, все галактики вдруг сжались
в комок, а впереди по курсу - по курсу чего? - словно распахнулись
огненные врата. Только на миг, только краешком сознания Антон уловил, что
было в этой разверзнувшейся бездне. Все тотчас неразличимо вспыхнуло, не
успело запечатлеться в памяти, отрезанное тонкими многослойными сетями.
И Антон понял, что Игра закончена, что перед ним предстала наиболее
вероятная модель результата всех их усилий, но что она означала - ни он
сам, ни Искинт знать не могли. Сеть надвигающаяся или, наоборот,
ограждающая - только это и было ясно. Первое подразумевалось само собой,
но второе?
Еще никогда исход Игры не был столь неопределенен, но ведь и сама
ситуация была на редкость неопределенной и мрачной.
7. КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА
Сторация "Ферма" была посещаемым астронавтами заведением. Ее
предпочитали другим, более близким к Коллегии сторациям, а почему так -
никто уже объяснить не мог. Возможно, когда-то некий прославленный капитан
забрел сюда с офицерами накануне рискованного полета, рейс прошел крайне
удачно, и с тех пор капитан стал сюда заходить перед всяким новым
ответственным делом, а за ним потянулись другие, ибо трудно сыскать людей
более суеверных, чем астронавты. Не исключено, однако, что "звездных
волков" привлекал контраст с той обстановкой, которая окружала их в
полете, поскольку "Ферма" была стилизована под старину, старину вообще,
милую, добрую и уютную, когда на нее смотришь из безопасной дали столетий.
Или, быть может, давний владелец "Фермы" подобрал ключик к натуре
астронавта, да так и пошло. Кто знает? Человеческие симпатии и антипатии
куда менее поддаются анализу, чем условия Д-перехода вблизи тяготеющих
масс.
Юл Найт умел оставаться незаметным даже в полупустом, как сейчас, зале.
И он был терпелив охотничьим терпением своих далеких предков, которые уже
в пору космических стартов, как встарь, высматривали звериный след и умели
не торопиться, чего нельзя было сказать о тех, кого в эту пору подхватил
бег научно-технического прогресса. Промедления и неудачи поиска не мучили
Юла так, как они терзали Антона и, возможно, Лю Банга. Он сидел на
деревянной скамейке за деревянным, локтями отполированным столом, скучающе
потягивал пиво и рассеянно посматривал по сторонам. На "Ферме" привыкли к
мальчишкам, которые приходят сюда восторженно поглазеть на знаменитых
астронавтов, и никто не обращал на него внимания. На стене в дальнем конце
зале, рядом со сбруей и хомутом, мерцал телевизор, который, по уверению
хозяина, украшал жилище ковбоя не то в девятнадцатом, не то в двадцатом
веке; доисторический телевизор (вернее, его имитация) очень мило смотрелся
рядом со сбруей и железобетонным, для засолки огурцов, бочонком, в котором
действительно были настоящие несинтетические огурцы. Современности не было
доступа на "Ферму", исключая, конечно, еду и напитки, среди которых наряду
со старинными кушаньями и алкогольными смесями предлагались все новинки
прогресса, начиная со смоляных палочек и кончая коньяком замедленного
действия.
Юл Найт ждал и был уверен, что его бесхитростное терпение будет
вознаграждено, потому что из множества причастных к тайне людей кто-то
обязательно забудет включить средство защиты или потеряет его, или оно
само сломается. Иного по теории вероятностей быть не могло, оставалось
лишь подстеречь случай, не торопить его, постоянно находиться в тех
местах, где удача наиболее возможна, что не так трудно сделать, поскольку
сам факт секретности четко очерчивает круг ее носителей и выделяет пути их
перемещения. Охота немногим сложнее, чем на зверя, когда знаешь его
привычки, способы защиты и пути к водопою; терпение и смекалка, терпение и
смекалка - этого достаточно. Сейчас посетителей было немного, время, когда
в сторацию стекались астронавты, еще не наступило. Манера, с которой Юл
Найт пил, ел и держался, красноречивей одежды выдавала в нем отпрыска
первопатриция, и одна из девушек было попробовала к нему подсесть;
пришлось стеклянно глянуть сквозь нее, будто она была прозрачностью,
воздухом, ничем, чтобы та отстала. На девушке был серый комбинезон нечки,
только куда более изящный, и глазам она придала красноватый оттенок, так
что издали ее вполне можно было принять за нечку, хотя, конечно, она не
была ею - просто мода такая, особый изыск уподоблять себя рабыне, иных
мужчин это взбудораживало и притягивало. Юлу это почему-то напомнило
давнюю историю о тех патрициях, которые в период междоусобных войн
клонировали нечка из клеток побежденного врага, чтобы всегда иметь в
услужении его физическое подобие: такая месть считалась особо утонченной.
С тех пор закон и здесь отштамповал порядок, предписал изготавливать
нечков отпугивающе красноглазыми, но, как водится, закон порой нарушали, а
теперь еще и мода возникла походить на нечков, говорят, ей следовали даже
патрицианки, тем лишний раз подтверждая, что жизнь не может обойтись без
вывертов, парадоксов, внезапностей, как бы ее ни пытались формализовать.
Вечерело, и зал стремительно наполнялся, так что звук телесизора с его
программой старинных фильмов вскоре заглушили голоса посетителей. "Ферма"
слыла демократическим заведением, сюда стекались чимандры всех рангов.
Были среди них высокие и низенькие, вертлявые и солидные, молчаливые и
речистые, но всех объединяла окатанность лиц, движений и фраз, словно
каждый боялся обмолвиться, кого-то ненароком задеть, что-то нарушить, хотя
внешне все держались уверенно и никто не замечал на себе добровольных
оков, тяжесть которых будила в Юле Найте жалость к беднягам. Когда он
впервые очутился в подобном обществе, его особенно удивило то, что
скованней всего держались начальственные чимандры и они-то как раз менее
всего чувствовали эту свою закрепощенность. Если бы не инверсия там, не
Земле, Юл так и не понял бы этого кажущегося парадокса, но сейчас он его
понимал, привык и уже воспринимал как должное. Он сидел, слушал с
безучастным лицом, цепко фильтруя слова, мимику, жесты, все сказанное и
непроизнесенное. Ничего особенного, так, роение пылинок в воздухе. Первые
астронавты тоже не привлекли его внимания, они выделялись разве что своими
мундирами и некоторым пренебрежением к окружающим. Но когда в дверях
показался стройный молодой капитан с решительным и одновременно
взволнованным выражением красиво опушенных ресницами глаз, Юл сразу
насторожился.
Он! Это еще не было осознанием, только догадкой, толчком интуиции. Юл
вчитался в лицо капитана. Со временем оно обещало застыть чертами сухой
повелительности, но пока в нем проглядывали душевное смятение и нервозная
возбужденность, хотя все прикрывалось уже привычной" властностью и
самоуверенностью баловня судьбы. Однако для Юла это выражение уверенности
не было преградой. В дверях была дичь, та самая неосторожная дичь, которую
он столько времени поджидал. Свежеиспеченный, не по заслугам, капитан, чья
голова кружилась от каких-то новых, выбивающих из равновесия перспектив.
Знание чего-то предельно важного, тревожно беспокойного исходило от него
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг