рука энергично прихлопнула бумагу. - Средства получите из резерва.
В будке телефона-автомата было душно. Здесь накопилось множество
запахов тех, кто торопливо или небрежно, тяжело дыша или весело щурясь,
крутил диск, царапал карандашом на стене прыгающие цифры телефонных
номеров, топал ногами от нетерпения, хохотал, проклинал частые гудки,
судачил, не замечая мрачнеющей очереди. Вряд ли во всем городе можно было
найти другое столь наполненное следами людских переживаний место. Еще в
будке почему-то пахло собакой.
Наконец в трубке щелкнуло.
- Да? - мягко отозвался голос.
Куда подевалась решимость! В горле сразу пересохло, Гордин не мог
выговорить ни слова.
- Да? - уже недоуменно повторил голос. - Я слушаю.
- Ира, это я...
- Ты?! - Голос сбился, но тут же обрел себя. - Здравствуй, полярник.
Может быть, ты...
Пауза бросила Гордина в пот.
- Ира, - сказал он, не давая опомниться себе и ей. - Я хочу тебя
видеть.
- Заходи, завтра вечером я буду...
- Нет! Давай встретимся на холмах. Сегодня! Без четверти десять,
хорошо?
- Сумасшедший, - она засмеялась. - Ты врываешься так, как будто... А
мне, между прочим, завтра сдавать композицию и...
- Прошу тебя... Очень! Это важно. К черту композицию! Придешь?
- Подожди... Где, ты сказал, будешь меня ждать?
- Там, где мы впервые встретились.
- О!
- Еще я тебя попрошу: оденься, как... как на бал.
- В вечернее платье? - трубка фыркнула.
- Да!
- Может быть, в белое?
- Это было бы чудесно.
- Да? А как насчет фаты? - По ее голосу нельзя было понять, сердится
она или смеется.
- Отставить, - буркнул он. - Обойдемся.
- Так важно?
- Да. Да!
- Но у июня нет вечернего платья!
- Я же не об этом... Ирка!
- Что?
- Просто... ну... Я хочу тебя видеть, вот и все. Сегодня. Если можешь -
выкинь из головы свою композицию.
- Хорошо, - сказала она серьезно. - Я буду ровно без четверти десять.
Она появилась ровно без четверти десять. Гордин ахнул, увидев, как она
спускается к нему по тропинке. Вместо неизменных брючек на ней было белое
платье, вероятно, то самое, которое было однажды сшито на выпускной вечер,
а потом запрятано куда подальше. Изменилась, стала неторопливой сама ее
походка. В вырезе платья темнела цепочка алых кораллов.
- Вот я, здравствуй.
Она подошла, не подавая руки, замерла в ожидании.
"Нравлюсь?" - говорил весь ее вид. "Нравлюсь?" - несмело спрашивали ее
глаза.
"Очень", - ответил он взглядом.
- Подожди, - сказал он смущенно. - Вот.
В далеком отсвете фонарей гвоздика, как и цепочка кораллов, казалась
почти черной. Неловкими пальцами он тут же попытался утвердить стебель в
мягком облачке ее волос.
- Дай, я сама. - Она вынула цветок и воткнула его в прическу. -
Спасибо. Ну рассказывай. Где был, почему так мало писал, и... вообще...
- Все узнаешь, - сказал он. - Потом.
Робко, словно боясь измять платье, он обнял ее за плечи и повел по
тропинке вверх.
- Куда ты меня ведешь?
- Увидишь.
Она коротко вздохнула. Деревья расступились прогалом. Отсюда ничто не
заслоняло город.
- Может быть, все-таки объяснишь...
- Нет, подождем.
- Чего?
- Ш-ш...
Она умолкла. Украдкой он посмотрел на часы. Без пяти десять. С аллей
внизу доносились негромкие голоса гуляющих. В листве сонно цвиркнула
какая-то пичуга. На реке, колыша маслянистые отсветы набережной, пыхтела
тяжеловесная баржа. За рекой теснились скопища фасадов и крыш, в просветах
улиц там скупо тлел неон. Точечная отсюда пестрядь окон выделяла
заслоняющие друг друга прямоугольники зданий. Оттуда исходил мерный
пульсирующий гул. Небо вверху было чистым, но лишь самые яркие звезды
удерживались в бледном отсвете города, которое даже здесь, на холмах,
делало тени прозрачными.
- Тебе не холодно?
- Нет. Чего мы ждем?
- Угадай.
- Пытаюсь - и не могу.
- Тогда жди.
- И сбудется?
- Да. Закрой глаза.
- Закрыла. Еще долго?
- Скоро.
Он снова взглянул на часы. Десять. Теперь его била дрожь. Он даже
отстранился, чтобы она не заметила. Опустив руки, она стояла с
зажмуренными глазами, и было непонятно, улыбается ли она втайне, доверчиво
ждет или, насупясь, тяготится томительным ожиданием.
"Что обо мне думают сейчас на полигоне, что? Сорвался, убежал, исчез...
Бросил все... Я - сумасшедший".
"Я - сумасшедший", - повторил он и не ощутил раскаяния. Только секунды
стали бесконечными, бешено колотилось сердце, и он с отчаянием смотрел на
темную воду внизу, словно она могла стать прибежищем, если ничего не
произойдет, если ребята подведут, если все сорвется и не будет уголка,
куда бы он мог скрыться от позора.
"Все неважно, неважно, - лихорадочно молил он. - Пусть только удастся,
ведь удавалось же, и теперь все рассчитано, пусть больше никогда не
удастся..."
Внезапно его сжатые в кулак пальцы накрыла узкая прохладная ладонь. Он
пошатнулся, как от удара. Тотчас далеко в небе вспыхнуло зарево. Поплыло,
гася свечение города.
- Смотри! - ликующе закричал Гордин. - Видишь, видишь?!
Темное небо распалось и ушло куда-то в бархат подслоя. Вверх от зенита
пучком взметнулись дрожащие алмазные стрелы. Они пульсировали,
переливаясь. Листва бросала на землю двойную, тройную радужную тень.
Споткнулся на полутакте мотор баржи, широкая корма которой вот-вот готова
была скрыться за излучиной. Откуда-то донесся недоуменный вой собак, но и
он смолк.
Горизонт опоясали порхающие извивы. Река, просверкав, вернула небу его
сполохи. Кто-то, ойкнув, зашуршал неподалеку в кустах. Массив зданий
преобразился, как груда кристаллов, с которых смахнули пыль. Точки темных,
неосвещенных окон теперь пылали осколками радуг. В белых плоскостях стен
метался трепещущий, каждое мгновение иной перелив порхающих красок.
А потом небо и землю облил зеленый, поразительно чистый свет, и все
стало весенним, как первая трава на лугу.
Но Гордин уже не смотрел туда, он видел только бледное лицо Иринки, ее
широко раскрытые глаза, в которых жил сияющий отблеск неба.
"Вот, вот, что я могу! - кричал он мысленно. - Я это сделал, я!!!"
Ее лицо под крылом упавших на лоб волос казалось ему летящим.
Таким же новым, прекрасным почудился ему родной город, когда он мельком
взглянул туда. Ритм цвета сменился, побагровел, теперь там все пламенело
красками Рериха.
Так длилось секунду, может, две.
Затем что-то неуловимо сдвинулось, стало бездымно меркнуть. Краски
потухли, потускнели, радужный дождь завес падал не так густо, и лишь
влажный блеск глаз Иринки еще хранил прежнее чудо.
Торопливо, с досадой на промедление взревел двигатель баржи, и сразу
как по команде все оборвалось мраком, в котором тускло, как угли из-под
пепла, проступали огни заречья.
Но и это длилось недолго. Когда зрение восстановилось, все вокруг
оказалось таким, каким было прежде.
- Вот... - только и сказал Гордин.
Его губы ожег быстрый поцелуй.
- Спасибо, спасибо, что ты утащил меня, а то бы я занавесилась и
прозевала случай...
- Случай? - потрясенно переспросил Гордин.
- Разве нет? Я где-то читала, что сияние в наших широтах...
- А-а! - ликующе догадался Гордин. - Так ты не жалеешь?
- Не знаю. Раз это больше никогда не повторится... Но я была дурой!
Увидеть такое... Бедные мои краски!
- Возьми другие, - торжествуя, сказал Гордин. - Эти! Ты уверена, что я
просто рассчитал день и час случайного полярного сияния. Нет. Нет, Ирочка,
нет! Я его создал. Вот оно! - Он сжал кулак. - Могу вызвать его завтра,
послезавтра, когда захочу.
- Ты... ты...
- Да! Мне помог твой медвежонок, но к черту игрушки, мне нужна ты, ты!
Не дожидаясь ответа, в том же приливе торжества и всемогущества он
сгреб ее, стиснул, закрыл поцелуем что-то беззвучно шепчущий рот,
приподнял, подхватил, ломая сопротивление, понес.
- Пусти сейчас же! - вскрикнула она придушенно, и, прежде чем он успел
понять, как это произошло, она уже была на земле, встрепанная, тяжело
дышащая, а он, еще не веря тому, что случилось, сжимал пустоту.
- Ты славный, ты гений, я глупая, - выпалила она срывающимся шепотом. -
И не надо! Спасибо за все - только не надо, не надо!
Прежде чем он успел опомниться, она схватила его руку, прижалась к ней
мокрой от слез щекой. Потом ее белое платье мелькнуло и исчезло в темноте.
Он брел от университета по раскисшей аллее. Все вокруг было осенним,
желтым и мокрым от мелко сеющего дождя, и это напоминало какой-то фильм,
отзвук фильма... Словно из другой жизни. Гордин слабо мотнул головой,
когда щеку задел упавший с березы лист.
Это не из другой жизни, это - с ним. И хорошо, что погода такая, потому
что под сияющим небом все было бы куда тяжелей и горше. А так - ничего.
Ведь известно: чем ярче взлет... Громкая слава успеха, затем вот это -
один посреди парка, где за поникшими деревьями алюминиево сереют башенки
обсерватории. Так приходит смирение. И понимание. Еще сегодня он по
инерции боролся, горячился, доказывал, потом сразу, будто кончился завод,
понял: не надо. Ничего не надо, у жизни свой ритм.
С той минуты и до конца обсуждения он сидел, отрешенно слушая, как
кто-то повторял правильные, уже много раз сказанные слова: "Научное
значение данной работы бесспорно, но коль скоро побочным следствием нового
метода является сильная помеха в широком диапазоне радиосвязи, то ни о
каком использовании искусственного полярного сияния в населенных зонах,
конечно, не может быть и речи до тех пор, пока..."
"Пока техника не перейдет на какую-нибудь там лазерную связь, - кивнул
Гордин. - Или пока кто-то не найдет способа нейтрализации вредных
последствий. Словом, оформляй диссертацию и трудись без печали..."
Никто даже не упрекает за мальчишество, за поспешность опыта, за то,
что вовремя не обратил внимания, не посоветовался... Ах, если бы они
знали!
Хорошо, что никто не знает.
Не о чем волноваться. Все будет в свое время, все. И "праздники неба"
станут устраивать, и о нем, быть может, вспомнят: "Глубокоуважаемый
профессор, не могли бы вы рассказать телезрителям о том, как..."
Никогда ни о чем он рассказывать не будет. Или будет? С внезапной
отчетливостью Гордин вдруг увидел, как рвутся, трепещут над городом
сполохи, как люди высовываются из окон, как празднично ликуют улицы. И как
дети, жена тянут его на балкон... Его жена, его дети, в той, другой жизни,
которая будет.
Из-под ноги брызнула лужа. Он круто, не глядя, свернул на обочину,
пошел напролом. По плащу дробно застучали ветви кустов.
Почему-то вспомнилось, как в детстве он мечтал много ездить в
автомобиле и много летать на самолете. Теперь, когда это сбылось, все
желанней стала казаться неспешная ходьба, да только на нее уже не хватало
времени. А если бы и хватало, то без торопливого стремления к цели он,
верно, почувствовал бы себя неуютно.
Приближался шум улицы. Скоро она открылась вся, в сумятице движения, в
сизых выхлопах, в слитном беге грязнобоких машин. Он помедлил в двух шагах
от людского водоворота, затем повернулся, почти побежал назад, туда, где
шуршали листья.
Так ослепнуть в тот, все решивший миг! Так самонадеянно, не желая,
унизить... Ведь он же потребовал, потребовал немедленной, тут же оплаты!
Вот что двигало им, и она это поняла сразу. Какое-то страшное, неистовое
затмение... Не спрашивая ничего, с торжеством победителя так обрушиться,
смять, будто все уже решено, и ничего другого просто быть не может! Словно
и воли нет, кроме его собственной, да и быть не должно.
А ведь все могло сбыться, как он не понял тогда, что могло! Настолько
ничего не заметить, ничему не поверить, думать совсем о другом, казалось
бы, важнейшем, а на деле существенном не тогда и не в том!
Вот и заслужил...
Точно выскочив из-за куста, на уровне груди внезапно простерся корявый,
морщинистый сук. Гордин замер, опешив. Куда он забрел? Серело. Под ногами
была нетоптаная земля, всюду мокро отсвечивал палый лист. С верхушки дуба,
коротко прошуршав, сорвались тяжелые капли. Помедлив, Гордин рукой уперся
в неподатливый сук и, чувствуя, как нарастает тугое сопротивление,
продолжал гнуть, пока одолевающая сила мускулов не налила плечо болью.
Тогда он напряг вес тела, ощутив, наконец, как уступает, подается
преграда.
- Сломаешь, - тихо послышалось сзади.
Сук дернулся в ослабевшей руке, толчком развернув Гордина. Отворот
плаща пересек грязный след удара.
- Видишь - он отомстил...
- Ира!
- Я. Спасибо, эта палка тебя задержала, а то бы я совсем запыхалась. И
куда ты бежал?
- Никуда.
Она кивнула, словно ждала такого ответа. Две-три капли скатились с
прозрачного капюшона, светлыми бусинками осев в ее волосах. Сам плащик был
небрежно расстегнут. Она стояла, сунув озябшие руки за пояс; на тугой
ткани джинсов медленно проступали темные крапинки дождя.
- Промокнешь, - сказал он глухо.
- Взгляни лучше на свои колени.
- Пустое!
- Вот и я так думаю.
Оба замолчали. Ее глаза рассеянно и спокойно смотрели куда-то мимо
Гордина.
- Дальние прогулки при любой погоде? - резко и с вызовом спросил он. -
Мечты в одиночестве?
- Да, - она перевела взгляд. - А что?
- Ничего. Я вот тоже решил прогуляться.
- Вижу.
- А ты, как всегда, ищешь свежих художественных впечатлений?
- Как всегда.
- Ясно! Осень, увядание, грусть. Живописно и трогательно, чем не сюжет?
Что делать, праздников больше не предвидится. Все, точка.
- Праздник, - сказала она, как бы не замечая тона его слов. - Смешно.
Праздник - вот...
Она выставила ладонь под мелко сеющий дождь.
- Щекочет... Я сюда шла просто так. Нет, ты прав не совсем.
Впечатления, говоришь? Да, я хотела проверить. Листья летом - сплошная
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг