Дмитрий Биленкин.
Операция на совести
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Операция на совести".
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
В больничной приемной было тихо, тепло и светло. Храм чистоты и
порядка, где даже никелированная плевательница на высоких ножках имела вид
жертвенника, воздвигнутого в честь гигиены.
Напротив Исменя, вскинув голову, как офицер на параде, сидел усатый
человек с немигающими темно-кофейными глазами. Фаянсовая белизна
воротничка туго стягивала его морщинистую шею. К плечу усатого жался
худенький мальчик с прозрачным до голубизны лицом. Над их головами
простирался плакат: "Духовное здоровье - залог счастья". Другие плакаты
возвещали столь же бесспорные истины, и за всеми этими правильными слон
вами скрывалась ложь, ложь и ложь.
"И-и-и!" - тоненько присвистнуло за дверью, которая вена в
операционную.
Рука сына испуганно шевельнулась в ладони Исменя.
- Пап, а больно не будет?
- Не будет, я же тебе говорил, - привычно успокоил Исмень.
- Они могли бы поторопиться, - сказал усатый, ни к кому не обращаясь.
Исмень наклонил голову, чтобы выражение лица не выдало его мыслей. С
каким наслаждением он взял бы этого дурака за фаянсовый воротник и бил бы
его затылком о стену, пока не вышиб из него все тупоумие.
Глупо, все они соучастники преступления, ом сам - вдвойне, потому что
знает, но молчит. Этот усатый по сравнению с ним невинней невинного, ибо
ни о чем не догадывается, хотя мог бы сообразить и должен был бы
сообразить, если только у него действительно есть разум. Впрочем, в такие,
как сейчас, времена многие, наоборот, стараются избавиться от разума,
потому что это слишком опасно выделяться среди других. Торжество
самопредательства - вот как это называется.
За наружной дверью послышался семенящий стук каблучков, дверь
распахнулась, и в приемную, волоча за собой золотоволосую девочку, вплыла
дородная дама в узкой юбке до пят.
- Уж-ж-жасно! - пророкотала она, обводя взглядом мужчин. - И здесь
очередь! Кто последний?
- Я, - сказал Исмень, приподнимаясь. - Но если вы торопитесь...
У него был свой расчет. Чем утомленней будут врачи, тем легче ему
удастся осуществить замысел.
- Вынь палец из носа! - прикрикнула дама на девочку, опускаясь на диван
и одновременно поправляя прическу. - Уж-ж-жас-но тороплюсь!
- В таком случае рад уступить вам очередь.
- Я тоже не возражаю, - поклонился усатый.
- Весьма признательна! Нюньсик, ты, никак, хочешь плакать? Нюньсик,
посмотри на мальчиков, как тебе не стыдно! Дядя врач прогреет тебя лучами,
и у тебя никогда-никогда не будет болеть голова... Ведь правда? - Она
обернулась к Исменю.
- В некотором смысле да, - согласился Исмень.
В некотором смысле это была правда. У золотоволосой Нюньсик, у мальчика
с прозрачным до синевы лицом, у миллионов детей, у всех детей, когда они
вырастут, не будет болеть голова от сострадания к другим людям. Растоптать
человека им будет все равно что растоптать червяка. Равнодушные среди
равнодушных, они возопят лишь в то мгновение, когда несправедливость
коснется их самих. Но помощи они не сыщут, потому что сами не оказывали ее
никому и никогда.
Исмень украдкой взглянул на сына, и сердце ему стиснула такая боль, что
в глазах потемнело от ненависти. Здесь, где чисто, тепло и светло,
ребятишки доверчиво жмутся к своим отцам и к матерям - самым сильным,
самым мудрым людям на свете, - как будто предчувствуют недоброе и ищут
защиты у тех, кто их всегда, защищал. А они, эти взрослые - добрые,
неглупые люди - САМИ, своими руками втолкнут их в это страшное будущее.
Дверь операционной приотворилась, выглянул врач с унылым продолговатым
лицом и, не глядя ни на кого, буркнул:
- Следующий.
Дама поднялась и, прошелестел юбкой, двинулась было к врачу, однако
девочка, внезапно присев, крикнула: "Нюньсик не хочет!" - и быстро-быстро
замотала головой, скользя полусогнутыми ногами по пластику пола.
- Нюньсик! - трагическим голосом воскликнула мать. - Сейчас все будет в
порядке. - Она обворожительно улыбнулась врачу и, погрозив девочке
пальцем, громко зашептала ей на ухо: - Будь умницей, Нюньсик, встань,
вытри слезки, мамочка купит тебе новую куклу, а Нюньсик сама пойдет
ножками топ-топ...
Нюньсик, бросив на мать торжествующий взгляд, тотчас вскочила,
поправила сбившуюся юбочку.
- Великолепно, мадам, - сказал врач. - Ваша дочь действительно умница,
и вам не обязательно присутствовать при процедуре. Будьте, однако, здесь,
на случай капризов.
Он машинально погладил золотистую головку девочки, и дверь за ними
захлопнулась.
Дама села на диванчик с горделивым видом, который лучше всяких слов
вопрошал; "Ну, каково я воспитала ребенка?"
Исмень прикрыл глаза, чтобы ее не видеть.
В глубине души он завидовал неведению этих людей. Им сказали, что
маленькая и безболезненная профилактическая операция навеки избавит их
детей от угрозы шизофрении, и люди эти, конечно, поверили. Обыватель
настороженно относится ко всему, что затрагивает его будничные интересы,
но тем охотней он полагается на мнение авторитетов о вещах, ему незнакомых
и от него, как он считает, далеких. О сложностях большого мира он думать
не умеет да и не хочет, поэтому всем решениям он предпочитает простые и
однозначные - они понятней. В свое время ему сказали, что страной, если не
принять мер, завладеет коммунизм, и он, напуганный бомбами провокаторов,
насилием террористов, проголосовал за чрезвычайные законы, которые на деле
отменяли всякую законность. Вот чем все это кончилось: со спокойствием
барана обыватель ведет своих детей на духовную кастрацию.
И поздно что-либо изменить.
Исмень живо представил, каким ужасом округлились бы глаза этой дамы,
каким верноподданническим гневом затрясся бы усатый, вздумай он просветить
их. Эти добропорядочные обыватели скорей всего позвали бы полицию, и дама
с благородным возмущением толковала бы о мерзавце, который вздумал
клеветать - вы только подумайте! - на заботу властей о здоровье их детей.
- Дети - наш крест и наша тихая радость, - разглагольствовала тем
временем дама. - Вы не представляете, каких нервов стоит уберечь ребенка!
Не далее как вчера - нет это ужасно! - какой-то хулиган едва не сбил
Нюньсика с ног. Прямо на улице! Я чуть не выцарапала глаза негодяю... Чем
занимается наша полиция, я вас спрашиваю? Чем? Почему не сажают этих
патлатых молодчиков?
- Мадам, - усатый вдруг повернулся к ней, и его туго накрахмаленный
воротничок, казалось, скрипнул от напряжения. - Нас предупреждали, мадам,
что разговоры в приемной мешают врачу.
Дама побагровела от обиды и величественно замолкла.
В помещении сгустилась напряженная тишина.
Легкий скрип двери заставил Исменя вздрогнуть.
Но это была всего лишь Нюньсик. Не было заметно, чтобы операция
причинила ей какое-нибудь беспокойство. С радостным писком она пулей
пересекла комнату и сразу же попала в пышные объятия матери, которая
внезапно превратилась в обыкновенную клушку, суетливо хлопочущую над
потерянным и вновь найденным цыпленком.
- А я была умница, а ты дай мне новую куклу! И мороженое!..
- Следующий! - донеслось из-за приоткрытой двери.
Усатый встал, как на шарнирах, неловко прижал к себе мальчика,
отстранился.
- Ну, иди...
И пока тот шел, вяло перебирая ногами, усатый все смотрел ему в спину.
За мальчиком закрылась дверь. Усатый обернулся, его глаза на мгновение
встретились с глазами Исменя, и Исмень чуть не вскрикнул - такая в них
была волчья, глухая Тоска.
Усатый молниеносно потушил взгляд, закашлялся и сел, ни на кого не
глядя.
Так он знал. Пол закачался под Исменем. Усатый, бесспорно, знал. Может
быть, и дама знала? Все они все знают? Шли, зная, что ждет их детей, что
ждет их самих, и все-таки шли. Убежденные, что так надо. Убежденные, что
ничего не изменишь. Скованные страхом, пылающие верой, шли! Неся маски на
лицах, шли!
- Кхе... - сказал усатый.
Исмень с надеждой вскинул голову. Дама ушла, они одни, одни...
Однако ничего не случилось. Усатый сидел, строго выпрямившись, как
памятник самому себе. Если что и было теперь на его лице, так это долг и
смирение.
Исмень опустил голову. Нелепой была надежда, что здесь, где по углам
наверняка запрятаны микрофоны, будут произнесены какие-то слова. Да и к
чему они сейчас?
Он встал. Воздух давил на грудную клетку, как могильная плита. Пластик
глушил стук шагов, и Исменю казалось, что это удаляются звуки внешнего
мира, а он остается один, один среди молчания и света.
- Папа, сядь ко мне...
Исмень медленно обернулся. У него возникло странное ощущение, что он
видит сына откуда-то издали и видит в последний раз. Он сел в испуге,
провел ладонью по мягким, теплым, пахнущим чем-то родным и уютным волосам
сына, тот, ласкаясь, потерся щекой о его плечо, и острая, как клинок,
ненависть ударила Исменя в сердце. Сволочи, сволочи, какие же сволочи!
Растоптать себе подобных, сделать из жизни кошмар - и все это ради
сохранения своей власти, своих денег, только ради этого. Они и взрослых бы
оперировали, да вот затруднение - наука еще не дошла...
Горькую и мстительную радость Исменю доставила мысль о том, что это
преступление в конечном счете погубит преступников же. Стадо не способно к
возмущению, естественно. Зато оно не способно и к творчеству, ибо только
личность создает новое. Очень скоро их страну обгонят и в науке, и в
экономике, и в культуре, а уж о морали и говорить нечего. И тогда крах. Их
раздавят, как пустой орех. И те, кто в своем безграничном тупоумии затеял
все это, погибнут тоже. "Я тоже погибну, - подумал Исмень. - Может быть,
еще раньше. Ну и пусть".
Но прежде он выполнит свой долг перед сыном.
- Следующий!
Исмень сжал руку сына. Он заранее предупредил его, что тот должен
разреветься, едва последует вызов в операционную. И теперь он напоминал
ему.
Но сын лишь оцепенело смотрел на отца.
- Следующий! - нетерпеливо напомнил голос.
- Мэт... - прошептал Исмень.
И то ли сына напугало выражение отцовского лица, то ли просто миновал
шок, но только его рот судорожно дернулся, и он заревел - безудержно,
отчаянно, во всю силу своих легких.
Выскочивший врач отчаянно замахал руками на неловко хлопочущего Исменя.
- Тише, да тише же! Уймите его, наконец!
- Господин доктор, мне кажется, будет целесообразным, если во время
процедуры он сможет видеть меня. Я полагаю, что этот плач...
- Ох уж эти мне родители-воспитатели! - в сердцах буркнул врач, свысока
разглядывая ревущего мальчишку. - Пожалуйста, присутствуйте, если это
успокоит его. Мы не можем обрабатывать истериков...
- Мэт, Мэт, - зашептал Исмень, опускаясь перед сыном на корточки. - Да
успокойся же... Дядя разрешил, папа будет с тобой рядом, ну пойдем,
пойдем.
На это Исмень и рассчитывал. Ему нужно было находиться возле сына,
когда того начнут оперировать, и он знал, что в подобных случаях это не
возбранялось.
Подводя к дверям все еще плачущего сына, Исмень быстро прикрепил к его
затылку крохотный магнит. Теперь все зависело от усиков-держалок. И от
внимательности врачей, конечно.
Обнимая сына, Исмень переступил порог.
Кабинет более всего напоминал собой лабораторию, и, как во всякой
лаборатории, вид громоздящихся друг на друга измерительных приборов,
разлапистых установок, оплетенных кабелями и шлангами, производил
впечатление чего-то временного, хаотичного, поспешного. Слева, ярко
освещенное рефлекторами, стояло кресло, похожее на зубоврачебное, справа,
за шкафами контрольной аппаратуры, стоял в углу обычный канцелярский
столик, заваленный перфолентами и скупо освещенный переносной лампой.
- Сюда, - сказал человек, сидевший за столом. - Имя? Фамилия? Год
рождения?
Человек привычно сыпал вопросами, его руки с бесстрастностью приборов
кодировали ответы, лицо не выражало ничего, кроме делового равнодушия, и
было сделано, казалось, из серого папье-маше. Поглаживая вздрагивающие
плечи сына, Исмень отвечал с той же привычной механической быстротой. Что
бы ни происходило с человеком - женился ли он, поступал на работу,
заболевал, попадал под суд, - всему этому неизбежно предшествовала точно
такая же процедура вопросов-ответов. И лишь умирая, человек избегал этой
механической операции заполнения анкет, этого социального рентгена,
неизбежного для всех. Но тогда отвечать приходилось родственникам,
друзьям, даже посторонним людям. Человек мог умереть и быть похороненным
без устаревших церковных обрядов и доброго слова других людей, но без
процедуры составления документов - никогда.
Мальчик успокоился и только слегка всхлипывал. Исмень, погладив его по
голове, еще раз проверил, как держится магнит. Тот держался прекрасно, но
волосы, увы, едва прикрывали его.
Регистратор ушел за перегородку и там зашуршал своими перфолентами.
- Усаживайтесь, молодой человек, - сказал врач, показывая на кресло. -
А вы сидите там... - махнул он Исменю.
Два серебристых конуса на шарнирах по бокам спинки кресла, медные
подлокотники, какие-то металлические жгуты с присосками, мигающая рябь
огоньков на пульте контрольного аппарата...
Исмень знал, зачем эта аппаратура, что она делает и как. Он сам
участвовал в разработке некоторых ее деталей. И хотя ему, как и другим,
никто не объяснял, зачем они нужны и как будут использоваться в
совокупности, шанс догадаться был, и чистая любознательность подтолкнула
Исменя к далеко идущим выводам.
Лучше бы он ничего не знал!
Сына усадили в кресло, закатали ему рукава, змеящиеся датчики оплели
запястья, лоб обхватил обруч. Кресло словно присосалось к мальчику.
Врач и его хмурый помощник делали все быстро, не глядя, так, как если
бы в их руках находился не ребенок, а кукла.
Стук собственного сердца оглушал Исменя.
Лицо сына казалось нестерпимо отчетливым в жестком свете рефлекторов. В
расширившихся черных глазах, быстро сменяя друг друга, чередовались
любопытство, страх, растерянность. Под глазами темнели грязные потеки
недавних слез, губы вздрагивали. Когда его ищущий поддержки взгляд
вцепился в Исменя, тот нашел в себе мужество и ободряюще улыбнулся. Губы
сына перестали дрожать.
- Телескопируем!
Повинуясь приказу врача, помощник нажал кнопку на пульте, и серебристые
конусы пришли в движение, приподнялись, с двух сторон нацелились в голову
сына.
- Ток!
Исмень сжался, больше не чувствуя собственного тела. Наклонившись, врач
проверял положение конусов. Помощник сидел за пультом. Разноцветные
отсветы огоньков играли на его сосредоточенном, неподвижном, как у идола,
лице.
Шкала магнитометра находилась от него справа. Но ведь, кроме нее, было
еще множество других, не менее важных шкал! "Только бы он не взглянул
туда!" - молил Исмень.
Врач все еще проверял положение конусов, держа перед глазами визирующий
стереообъектив. Между остриями уже пульсировало невидимое магнитное поле.
Через несколько секунд оно должно было сжаться в узкий и мощный луч, точно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг