Только при конце танца заметил я мужа Полины, который,
прислонясь к противуположной стене, ревниво замечал все
мои взгляды, все наши разговоры. Это был злой, низкой
души человек; я не любил его всегда как человека, но
теперь, как мужа Полины, я готов был ненавидеть его,
уничтожить его. Малейшее столкновение с ним . могло быть
роковым для обоих,- я это чувствовал и удалился. Полчаса,
которые протекли между обетом и сроком, показались мне
бесконечными. Через длинную галерею стоял небольшой
домашний театр княжего дома, в. котором по вечеру играли;
в нем-то было назначено свиданье. Я бродил по пустой его
зале, между опрокинутых стульев и сгроможденных скамей.
Лунный свет, падая сквозь окна, рисовал по стенам зыбкие
цветы и деревья, отраженные морозными кристаллами стекол.
Сцена чернелася, как вертеп, и на ней в беспорядке
сдвинутые кулисы стояли, будто притаившиеся великаны; все
это, однако же, заняло меня одну минуту. Если бы я был и
в самом деле трус перед бестелесными существами, то,
конечно, не в такое время нашла бы робость уголок в
груди: я был весь ожидание, весь пламя. Ударило два часа
за полночь, и зыблющийся колокол затих, ропща, будто
страж, неохотно пробужденный; звук его потряс меня до дна
души... Я дрожал, как в лихорадке, а голова горела,- я
изнемогал и таял. Каждый скрип, каждый щелк кидал меня в
пот и холод... И наконец желанный миг настал: с легким
шорохом отворились двери; как тень дыма, мелькнула в нее
Целина... еще шаг, и она лежала на груди моей!!
Безмолвие, запечатленное долгим поцелуем разлуки,
длилось, длилось... наконец Полина прервала его.
- Забудь,- сказала она,- что я существую, что я любила,
что я люблю тебя, забудь все и прости!
- Тебя забыть! - воскликнул я.- И ты хочешь, чтобы я
разбил последнее звено утешения в чугунной цепи жизни,
которую отныне осужден я волочить, подобно колоднику;
чтобы я вырвал из сердца, сгладил с памяти мысль о тебе?
Нет, этого никогда не будет! Любовь была мне жизнь и
кончится только с жизнию!
И между тем я сжимал ее в своих объятиях, между тем
адский огонь пробегал по моим жилам... Тщетно она
вырывалась, просила, умоляла; я говорил:
- Еще, еще один миг счастья, и я кинусь в гроб
будущего!
- Еще раз прости,- наконец произнесла она твердо.- Для
тебя я забыла долг, тебе пожертвовала домашним покоем,
для тебя презрела теперь двусмысленные взоры подруг,
насмешки мужчин и угрозы мужа; неужели ты хочешь лишить
меня последнего наружного блага - доброго имени?.. Не
знаю. отчего так замирает у меня сердце и невольный
трепет пролетает по мне; это страшное предчувствие!.. Но
прости... уж время!
- Уж поздно! - произнес голос в дверях, растворившихся
быстро. Я обомлел за Полину, я кинулся навстречу
пришедшему, и рука моя уперлась в грудь его. Это был
незнакомец!
- Бегите! - сказал он, запыхавшись.- Бегите! Вас ищут.
Ах, сударыня, какого шуму вы наделали своею
неосторожностью! - примолвил он, заметив Полину.- Ваш муж
беснуется от ревности, рвет и мечет все, гоняясь за
вами... Он близко.
- Он убьет меня! - вскричала Полина, упав ко мне на
руки.
- Убить не убьет, сударыня, а, пожалуй, прибьет; от
него все станется; а что огласит это на весь свет, в том
нечего сомневаться. И то уж все заметили, что вы вместе
исчезли, и, узнав о том, я кинулся предупредить встречу.
- Что мне делать? - произнесла Полина, ломая руки и
таким голосом, что он пронзил мне душу; укор, раскаяние и
отчаяние отзывались в нем. Я решился.
- Полина, - отвечал я. - Жребий брошен: свет для тебя
заперт; отныне я должен быть для тебя всем, как ты была и
будешь для меня; отныне любовь твоя не будет знать
раздела, ты не будешь принадлежать двоим, не принадлежа
никому. Под чужим небом найдем мы приют от преследований
и предрассудков людских, а примерная жизнь искупит
преступление. Полина! время дорого...
- Вечность дороже! - возразила она, склонив голову на
сжатые руки.
- Идут, идут! - вскричал незнакомец, возвращаясь от
двери.- Мои сани стоят у заднего подъезда; если вы не
хотите погибнуть бесполезно, то ступайте за мною!
Он обоих нас схватил за руки... Шаги многих особ
звучали по коридору, крик раздавался в пустой зале.
- Я твоя! - шепнула мне Полина, и мы скоро побежали
через сцену, по узенькой лесенке, вниз, к небольшой
калитке.
Незнакомец вел нас как домашний; иноходец заржал,
увидев седоков. Я завернул в шубу свою, оставленную на
санях, едва дышащую Полину, впрыгнул в сани, и когда
долетел до нас треск выломленных в театре дверей, мы уже
неслись во всю прыть, через село, вкруг плетней, вправо,
влево, под гору,- и вот лед озера звучно затрещал от
подков и подрезей. Мороз был жестокий, но кровь моя
ходила огневым потоком. Небо яснело, но мрачно было в
душе моей. Полина лежала тихо, недвижна, безмолвна.
Напрасно расточал я убеждения, напрасно утешал ее
словами, что сама судьба соединила нас, что если б она
осталась с мужем, то вся жизнь ее была бы сцепление
укоризн и обид!
- Я все бы снесла,- возразила она,- и снесла терпеливо,
потому что была еще невинна, если не перед светом, то
перед Богом, но теперь я беглянка, я заслужила свой
позор! Этого чувства не могу затаить я от самой себя,
хотя бы вдали, в чужбине, я возродилась граждански, в
новом кругу знакомых. Все, все можешь ты обновить для
меня, кроме преступного сердца!
Мы мчались. Душа моя была раздавлена печалью. "Так вот
то столь желанное счастье, которого и в самых пылких
мечтах не полагал я возможным,- думал я,- так вот те
очаровательные слова я твоя, которых звук мечтался мне
голосом неба! Я слышал их, я владею Полиною, и я так
глубоко несчастлив, несчастнее, чем когда-нибудь!"
Но если наши лица выражали тоску душевную, лицо
незнакомца, сидящего на беседке, обращалось на нас
радостнее обыкновенного. Коварно улыбался он, будто
радуясь чужой беде, и страшно глядели его тусклые очи.
Какое-то невольное чувство отвращения удаляло меня от
этого человека, который так нечаянно навязался мне со
своими роковыми услугами. Если б я верил чародейству, я
бы сказал, что какое-то неизъяснимое обаяние таилось в
его взорах, что это был сам лукавый,- столь злобная
веселость о падении ближнего, столь холодная,
бесчувственная насмешка были видны в чертах его бледного
лица! Недалеко было до другого берега озера; все молчали,
луна задернулась радужною дымкою.
Вдруг потянул ветерок, и на нем послышали мы за собой
топот погони.
- Скорей, ради Бога, скорей! - вскричал я проводнику,
укоротившему бег своего иноходца.
Он вздрогнул и сердито отвечал мне: - Это имя, сударь,
надобно бы вам было вспомнить ранее или совсем не
упоминать его.
- Погоняй! - возразил я.- Не тебе давать мне уроки.
- Доброе слово надо принять от самого черта,- отвечал
он, как нарочно сдерживая своего иноходца.- Притом,
сударь, в Писании сказано: "Блажен, кто и скоты милует!"
Надобно пожалеть и этого зверька. Я получу свою уплату за
прокат; вы будете владеть прекрасною барынею; а что
выиграет он за пот свой? Обыкновенную дачу овса? Он ведь
не употребляет шампанского, и простонародный желудок его
не варит и не ценит дорогих яств, за которые двуногие не
жалеют ни души, ни тела. За что ж, скажите, он надорвет
себя?
- Пошел, если не хочешь, чтобы я изорвал тебя самого! -
вскричал я, хватаясь за саблю.- Я скоро облегчу сани от
лишнего груза, а свет от подобного тебе бездельника!
- Не горячитесь, сударь,- хладнокровно возразил мне
незнакомец.- Страсть ослепляет вас, и вы становитесь
несправедливы, потому что нетерпеливы. Не шутя уверяю
вас, что иноходец выбился из сил. Посмотрите, как валит с
него пар и клубится пена, как он храпит и шатается; такой
тяжести не возил он сроду. Неужели считаете вы за ничто
троих седоков... и тяжкий грех в прибавку? - примолвил
он, обнажая злой усмешкою зубы.
Что мне было делать? Я чувствовал, что находился во
власти этого безнравственного злодея. Между тем мы
подвигались вперед мелкою рысцою. Полина оставалась как в
забытьи: ни мои ласки, ни близкая опасность не извлекли
ее из этого отчаянного бесчувствия. Наконец при тусклом
свете месяца мы завидели ездока, скачущего во весь опор
за нами; он понуждал коня криком и ударами. Встреча была
неизбежна... И он, точно, настиг нас, когда мы стали
подниматься на крутой въезд берега, обогнув обледенелую
прорубь. Уже он был близко, уж едва не схватывал нас,
когда храпящая лошадь его, вскочив наверх, споткнулась и
пала, придавив собою всадника. Долго бился он под нею и,
наконец, выскочил из-под неподвижного трупа и с
бешенством кинулся к нам: это был муж Полины.
Я сказал, что я уже ненавидел.. этого человека,
сделавшего несчастною жену свою, но я преодолел себя: я
отвечал на его упреки учтиво, но твердо; на его брань
кротко, но смело и решительно сказал ему, что он, во что
бы ни стало, не будет более владеть Полиною; что шум
только огласит этот несчастный случай и он потеряет
многое, не возвратив ничего; что если он хочет
благородного удовлетворения, я готов завтра поменяться
пулями!
- Вот мое удовлетворение, низкий обольститель! -
вскричал муж ее и занес дерзкую руку...
И теперь, когда я вспомню об этой роковой минуте, кровь
моя вспыхивает как порох. Кто из нас не был напитан с
младенчества понятиями о неприкосновенности дворянина, о
чести человека благорожденного, о достоинстве человека?
Много-много протекло с тех пор времени по голове моей;
оно охладило ее, ретивое бьется тише, но до сих пор, со
всеми философическими правилами, со всею опытностию моею,
не ручаюсь за себя, и прикосновение ко мне перстом
взорвало бы на воздух и меня и обидчика. Вообразить ж,
что сталось тогда со мною, заносчивым, вспыльчивым
юношею! В глазах у меня померкло, когда удар миновал мое
лицо: он не миновал моей чести! Как лютый зверь кинулся я
с саблею на безоружного врага, и клинок мой погрузился
трижды в его череп, прежде чем он успел упасть на землю.
Один страшный вздох, один краткий, но пронзительный крик,
одно клокотание крови из ран - вот все, что осталось от
его жизни в одно мгновение! Бездушный труп упал на склон
берега и покатился на лед.
Еще несытый местью, в порыве исступления сбежал я по
кровавому следу на озеро, и, опершись на саблю, склонясь
над телом убитого, я жадно прислушивался к журчанию
крови, которое мнилось мне признаком жизни.
Испытали ли вы жажду крови? Дай Бог, чтобы никогда не
касалась она сердцам вашим; но, по несчастию, я знал ее
во многих и сам изведал ее на себе. Природа наказала меня
неистовыми страстями, которых не могли обуздать ни
воспитание, ни навык; огненная кровь текла в жилах моих.
Долго, неимоверно долго мог я хранить хладную умеренность
в речах и поступках при обиде, но зато она исчезала
мгновенно, и бешенство овладевало мною. Особенно вид
пролитой крови, вместо того чтобы угасить ярость, был
маслом на огне, и я, с какою-то тигровою жадностию, готов
был источить ее из врага каплей по капле, подобен тигру,
вкусившему ненавистного напитка. Эта жажда была страшно
утолена убийством. Я уверился, что враг мой не дышит.
- Мертв! - произнес голос над ухом моим. Я поднял
голову: это был неизбежный незнакомец с неизменною
усмешкою на лице.- Мертв! - повторил он.- Пускай же
мертвые не мешают живым,- и толкнул ногой окровавленный
труп в полынью.
Тонкая ледяная корка, подернувшая воду, звучно
разбилась; струя плеснула на закраину, и убитый тихо
пошел ко дну.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг