завернул в вашу деревню на минутку: надо покормить
иноходца на перепутье, у меня вблизи дельце есть.
Увидев меня в мундире, он раскланялся очень развязно,
даже слишком развязно для своего состояния, и скромно
спросил, не может ли чем послужить мне? Потом, с
позволения, подсев ко мне ближе, завел речь о том и о
сем, пятом и десятом. Рассказы его были очень забавны,
замечания резки, шутки ядовиты; заметно было, что он
терся долго между светскими людьми как посредник
запрещенных забав или как их преследователь,- кто знает,
может быть, как блудный купеческий сын, купивший своим
имением жалкую опытность, проживший с золотом здоровье и
добрые нравы. Слова его отзывались какою-то
насмешливостью надо всем, что люди привыкли уважать, по
крайней мере, наружно. Не из ложного хвастовства и не из
лицемерного смирения рассказывал он про свои порочные
склонности и поступки; нет, это уже был закоснелый,
холодный разврат Злая усмешка презрения ко всему
окружающему беспрестанно бродила у него на лице, и когда
он наводил свои пронзающие очи на меня, невольный холод
пробегал по коже.
- Не правда ли, сударь,- сказал он мне после некоторого
молчания,- вы любуетесь невинностью и веселостью этих
простяков, сравнивая скуку городских балов с
крестьянскими посиделками? И, право, напрасно. Невинности
давно уже нету в помине нигде Горожане говорят что она
полевой цветок, крестьяне указывают на зеркальные стекла,
будто она сидит за ними, в позолоченной клетке; между тем
как она схоронена в староверских книгах, которым для того
только верят, чтоб побранить наше время. А веселость,
сударь? Я, пожалуй, оживлю вам для потехи эту обезьяну,
называемую вами веселостью. Штоф сладкой водки парням,
дюжину пряников молодицам и пары три аршин тесемок
девушкам - вот мужицкий рай; надолго ли? Он вышел и,
возвратясь, принес все, о чем говорил, из санок. Как
человек привычный к этому делу, он подсел в кружок и
совершенно сельским наречием, с разными прибаутками,
потчевал пряничными петушками, раздаривал самым
пригоженьким ленты, пуговицы на сарафаны, сережки со
стеклами и тому подобные безделки, наливал парням водку и
даже уговорил некоторых молодиц прихлебнуть сладкой
наливки. Беседа зашумела как улей, глаза засверкали у
молодцов, вольные выражения срывались с губ, и, слушая
россказни незнакомца, нашептываемые им на ухо, красные
девушки смеялись и уж гораздо ласковее, хотя исподлобья
поглядывали на своих соседов. Чтобы довершить суматоху,
он подошел к светцу, в котором воткнутая лучина роняла
огарки свои в старую сковороду, стал поправлять ее и
потушил, будто не нарочно. Минут десять возился он в
темноте, вздувая огонь, и в это время звуки многих
нескромных поцелуев раздавались кругом между всеобщим
смехом. Когда вспыхнула опять лучина, все уже скромно
сидели по местам; но незнакомец лукаво показал мне на
румяные щеки красавиц. Скоро оказались тлетворные
следствия его присутствия. Охмелевшие крестьяне стали
спорить и ссориться между собою; крестьянки завистливым
глазом смотрели на подруг, которым достались лучшие
безделки Многие парни, в порыве ревности, упрекали своих
любезных, что они чересчур ласково обходились с
незнакомым гостем; некоторые мужья грозили уже своим
половинам, что они докажут кулаком любовь свою за их
перемиги с другими; даже ребятишки на полатях дрались за
орехи.
Сложив руки на груди, стоял чудный незнакомец у стенки
и с довольною, но ироническою улыбкою смотрел на следы
своих проказ.
- Вот люди! - сказал он мне тихо... но в двух этих
словах было многое. Я понял, что он хотел выразить: как в
городах и селах, во всех состояниях и возрастах подобны
пороки людские; они равняют бедных и богатых глупостию;
различны погремушки, за которыми кидаются они, но
ребячество одинаково. То по крайней мере высказывал
насмешливый взор и тон речей; так по крайней мере мне
казалось.
Но мне скоро наскучил разговор этого безнравственного
существа, и песни, и сельские игры; мысли пошли опять
привычною стезею. Опершись рукою об стол, хмурен и
рассеян, отвечал я на вопросы, глядел на окружающее, и
невольный ропот вырывался из сердца, будто пресыщенного
полынью. Незнакомец, взглянув на свои часы, сказал мне:
- Уж скоро десять часов.
Я- был очень рад тому; я жаждал тишины и уединения.
В это время один из молодцов, с рыжими усами и
открытого лица, вероятно, осмеленный даровым ерофеичем,
подошел ко мне с поклоном.
- Что я тебя спрошаю, барин,- сказал он,- есть ли в
тебе молодецкая отвага?
Я улыбнулся, взглянув на него: такой вопрос удивил меня
очень.
- Когда бы кто-нибудь поумнее тебя сделал мне подобный
вопрос,- отвечал я,- он бы унес ответ на боках своих.
- И, батюшка сударь,- возразил он,- будто я сомневаюсь,
что ты с широкими своими плечами на дюжину пойдешь, не
засуча рукавов; такая удаль в каждом русском молодце не
диковинка. Дело не об людях, барин; я хотел бы знать, не
боишься ли ты колдунов и чертовщины?
Смешно бы было разуверять его; напрасно уверять в моем
неверии ко всему этому.
- Чертей я боюсь еще менее, чем людей! - был мой ответ.
- Честь и хвала тебе, барин! - сказал молодец.- Насилу
нашел я товарища. И ты бы не ужастился увидеть нечистого
носом к носу?
- Даже схватить его за нос, друг мой, если б ты мог
вызвать его из этого рукомойника...
- Ну, барин,- промолвил он, понизив голос и склоняясь
над моим ухом,- если ты хочешь погадать о чем-нибудь
житейском, если у тебя есть, как у меня, какая
разлапушка, так, пожалуй, катнем; мы увидим тогда все что
случится с ними и с нами вперед. Чур, барин, только не
робеть: на это гаданье надо сердце-тройчатку. Что ж,
приказ или отказ?
Я было хотел отвечать этому долгополому гадателю, что
он или дурак, или хвастун и что я, для его забавы или его
простоты, вовсе не хочу сам делать глупостей; но в это
мгновение повстречал насмешливый взгляд незнакомца,
который будто говорил: "Ты хочешь, друг, прикрыть
благоразумными словами глупую робость! Знаем мы вашу
братью, вольномыслящих дворянчиков!" К этому взору он
присоединил и увещание, хотя никак не мог слышать, что
меня звали на гаданье.
- Вы, верно, не пойдете,- сказал он сомнительно. - Чему
быть путному, даже забавному от таких людей!
- Напротив, пойду!..- возразил я сухо. Мне хотелось
поступить наперекор этому незнакомцу.- Мне давно хочется
раскусить, как орех, свою будущую судьбу и познакомиться
покороче с лукавым,- сказал я гадателю.- Какой же
ворожбой вызовем мы его из ада?
- Теперь он рыщет по земле,- отвечал тот,- ближе к нам,
нежели кто думает; надо заставить его сделать по нашему
веленью.
- Смотрите, чтобы он не заставил вас делать по своему
хотенью,- произнес незнакомец важно.
- Мы будем гадать страшным гаданьем,- сказал мне на ухо
парень,- закляв нечистого на воловьей коже. Меня уж раз
носил он на ней по воздуху, и что видел я там, что
слышал,- примолвил он, бледнея,- того... Да ты сам,
барин, попытаешь все.
Я вспомнил, что в примечаниях к "Красавице озера"^
("Lady of the lake ") Вальтер Скотт приводит письмо
одного шотландского офицера, который гадал точно таким
образом, и говорит с ужасом, что человеческий язык не
может выразить тех страхов, которыми он был обуян. Мне
любопытно стало узнать, так ли же выполняются у нас
обряды этого гаданья, остатка язычества на разных концах
Европы.
- Идем же сейчас,- сказал я, опоясывая саблю свою и
надевая просушенные сапоги.- Видно, мне сегодня судьба
мыкаться конями и чертями! Посмотрим, кто из них довезет
меня до цели!
Я переступил за порог, когда незнакомец, будто с видом
участия, сказал мне:
- Напрасно, сударь, изволите идти: воображение - самый
злой волшебник, и вам Бог весть что может почудиться! Я
поблагодарил его за совет, примолвив, что я иду для одной
забавы, имею довольно ума, чтоб заметить обман, и слишком
трезвую голову и слишком твердое сердце, чтоб ему
поддаться.
- Пускай же сбудется чему должно! - произнес вслед мой
незнакомец. Проводник зашел в соседний дом. - Вечор у нас
приняли черного как смоль быка, без малейшей отметки,-
сказал он, вытаскивая оттуда свежую шкуру,- и она-то
будет нашим ковром-самолетом.- Под мышкой нес он красного
петуха, три ножа сверкали за поясом, а из-за пазухи
выглядывала головка полуштофа, по его словам, какого-то
зелья, собранного на Иванову ночь. Молодой месяц протек
уже полнеба. Мы шли скоро по улице, и провожатый заметил
мне, что ни одна собака на нас не взлаяла; даже встречные
кидались опрометью в подворотни и только, ворча,
выглядывали оттуда. Мы прошли версты полторы; деревня от
нас скрылась за холмом, и мы поворотили на кладбище.
Ветхая, подавленная снегом, бревенчатая церковь
возникала посреди полурухнувшей ограды, и тень ее
тянулась вдаль, словно путь за мир могильный. Ряды
крестов, тленных памятников тлеющих под ними поселян,
смиренно склонялись над пригорками, и несколько елей,
скрипя, качали черные ветви свои, колеблемые ветром.
- Здесь! - сказал проводник мой, бросив шкуру вверх
шерстью. Лицо его совсем изменилось: смертная бледность
проступила на нем вместо жаркого румянца; место прежней
говорливости заступила важная таинственность. - Здесь! -
повторил он.- Это место дорого для того, кого станем
вызывать мы; здесь, в разные времена, схоронены трое
любимцев ада. В последний раз напоминаю, барин: если
хочешь, можешь воротиться, а уж начавши коляду, не
оглядывайся, что бы тебе ни казалось, как бы тебя ни
кликали, и не твори креста, не читай молитвы... Нет ли у
тебя ладанки на вороту?
Я отвечал, что у меня на груди есть маленький образ и
крестик, родительское благословение.
- Сними его, барин, и повесь хоть на этой могилке: своя
храбрость теперь нам оборона.
Я послушался почти нехотя. Странная вещь: мне стало
будто страшнее, когда я удалил от себя моих пенатов от
самого младенчества; мне показалось, что я остался вовсе
один, без оружия и защиты. Между тем гадатель мой,
произнеся невнятные звуки, начал обводить круг около
кожи. Начертив ножом дорожку, он окропил ее влагою из
стекянки и потом, задушив петуха, чтобы он не крикнул,
отрубил ему голову и полил кровью в третий раз
очарованный круг. Глядя на это, я спросил:
- Не будем ли варить в котле черную кошку, чтобы
ведьмы, родня ее, дали выкупу?
- Нет! - сказал заклинатель, вонзая треугольником
ножи,- черную кошку варят для привороту к себе красавиц.
Штука в том, чтобы выбрать из косточек одну, которую если
тронешь, на кого задумаешь, так по тебе с ума сойдет.
"Дорого бы заплатили за такую косточку в столицах,-
подумал я,- тогда и ум, и любезность, и красота, самое
счастие дураков спустили бы перед нею флаги".
- Да все равно,- продолжал он,- можно эту же силу
достать в Иванов день. Посадить лягушку в дыравый бурак,
наговорить, да и бросить в муравейник, так она
человеческим голосом закричит; наутро, когда она будет
съедена, останется в бураке только вилочка да крючок-
неизменная уда на сердца; а коли больно наскучит, тронь
вилочкой - как рукавицу долой, всю прежнюю любовь снимет.
"Что касается до забвения,- думал я,- для этого не
нужно с нашими дамами чародейства".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг