а она без него - не могла! Сколько раз, когда она устраивала очередную
сцену, он думал про себя: "Господи, когда ж это кончится?"
- однако сил, чтобы уйти, не хватало: мешала жалость. Каким образом все
так переменилось?!
Но самым ужасным в его ситуации являлась полная неизвестность и
неподконтрольность событий в Милане - никакими своими действиями Франц не
мог повлиять на выбор Клаудии. При этом, однако, он почти не ревновал жену
в традиционном смысле слова - будучи уверен, что из-за своей
патологической честности она никогда не ляжет в постель с "другим
человеком", не поставив Франца в известность. На третий день у него стали
появляться мысли о самоубийстве - и это так удивило его, что он отправился
к психиатру. Визит к врачу оказался бесполезным: рассказав свою историю и
ответив на два десятка уточняющих вопросов, он ушел, унося в кармане
рецепт успокаивающих пилюль и чудовищный счет за консультацию. Доктор
объяснил, что Франц, на самом деле, жену не любит, а страдает лишь по
причине оскорбленного самолюбия. Да, черт возьми, если это даже и правда,
то как ему избавиться от страданий?...
Весь четвертый день Франц просидел рядом с телефоном, но Клаудиа не
позвонила; пятый и шестой дни прошли также безрезультатно. Чувствуя, что
он уже потерял ее, но не желая из гордости звонить сам, Франц написал
гневное, почти грубое письмо и отправил экспресс-почтой: в письме он
извещал ее о полном и окончательном разрыве. На следующий день он встал с
постели с ощущением утроенного ужаса: что он наделал?... он же потерял ее
навсегда! Позвонив в Милан и опять не застав Клаудии дома, он написал ей
еще одно письмо - на этот раз жалкое и слезливое. Он не понимал, чего
хочет, и колебался между двумя состояниями - ярости и самоуничижения - с
частотой маятника часов. Когда он, наконец, дозвонился до жены, та уже
прочитала оба письма и говорила с ним снисходительным голосом хозяйки
положения - это было невыносимо, но послать ее к черту и бросить трубку у
Франца не хватало сил. Клаудиа объяснила ему, что пресловутое
окончательное решение все еще не готово. Однако, если он будет грубить и
настаивать, то она решит прямо сейчас - и не в его, Франца, пользу.
Они расстались на дружеской ноте хозяйки и ее собаки.
Франц не верил своим ощущениям: неужели это происходит с ним? И почему
Клаудиа так жестока к нему?... Через три дня у них был еще один разговор,
близкий по сценарию к предыдущему, после чего Франц дал себе клятву больше
ей не звонить и не писать. Сама Клаудиа тоже не звонила, и он не имел от
нее вестей в течение месяца. На третий (считая от их заключительного
разговора) день Франц съехал на другую квартиру, а на четвертый - встретил
Лору.
Вообще-то, они встречались и раньше: в лифте, в кафетерии, просто на
территории Университета - Лора работала на факультете психологии,
располагавшемся в том же здании, что и математический факультет. Франц
заметил ее давно: тонкая брюнетка с крупными правильными чертами лица и,
как правило, экстравагантно одетая. Они, однако, не обменялись ни единым
словом - до тех пор, пока не застряли вместе в лифте. В те дни Франц
старался проводить как можно меньше времени дома и как можно больше - на
работе, невзирая на каникулы и выходные. Они с Лорой столкнулись у входа в
здание и Франц пропустил ее вперед, галантно придержав дверь. Лифт стоял
на нижнем этаже с дверями нараспашку; войдя первой в кабину, она нажала на
кнопки своего 10-го и францева 14-го этажей и улыбнулась. Тот рассмеялся:
"Неужели я так похож на математика?" - "Похожи, - ответила Лора. - И,
кроме того, я просто знаю, кто вы такой: у меня есть знакомые на вашем
факультете". - "Ну, тогда представьтесь, пожалуйста: на вашем факультете у
меня знакомых нет". - "Меня зовут Лора..." - начала она, но назвать
фамилию не успела, ибо лифт резко остановился. Раздалось натужное гудение,
двери кабины конвульсивно разошлись - в просвете обнажилась грязная стена
шахты и намалеванное красной краской число 15. Судя по последнему,
застряли они на самой верхушке здания; почему лифт туда заехал, было
непонятно. Франц попробовал связаться с ремонтной службой по аварийному
телефону, однако тот не работал; хоровые и сольные призывы на помощь также
остались безрезультатны: стояли рождественские каникулы. Сев на пол друг
напротив друга, они стали разговаривать.
Два с половиной часа, проведенные в заточении, сделали Франца и Лору
друзьями. После того, как охранник, обходивший здание на предмет
незапертых дверей, выпустил их на волю, они разошлись на минуту по своим
кабинетам (Лоре нужно было взять какую-то книгу), а потом пошли пить кофе.
Сидя за столиком в кафе и разговаривая со своей новой знакомой, Франц
впервые за две недели с удивлением почувствовал, что давившая на грудь
черная тоска немножко отпустила:
Лора оказалась остроумной и внимательной собеседницей. А главное, она
не скрывала своего интереса к нему - что, в сочетании с внешней
привлекательностью, способно пробить оборону любого мужчины. Как
оказалось, ни тот, ни другая не имели срочных дел и договорились провести
день вместе.
Они вышли из кафе и остановились перед входом - серая толпа многоликим
потоком обтекала их с боков, сверху падал холодный мелкий дождь. "Что
будем делать?" - спросила Лора. "Поедем к тебе", - неожиданно для самого
себя предложил Франц. И прежде чем он успел пожалеть о своих словах, Лора
улыбнулась и сказала: "Поехали". Через двадцать минут они уже входили в ее
квартиру, а еще через пять Франц на несколько мгновений забыл, что его
сердце разбито.
Их роман развивался столь же стремительно, как и начался, - в
значительной степени благодаря сознательным усилиям Франца. Помимо женской
притягательности и очевидной духовной близости, Лора имела для него
неизмеримую ценность просто фактом своего выбора: то, что красивая умная
женщина выбрала его, возвращало Францу чувство собственного достоинства.
Он ясно понимал, однако, что одного успокоенного самолюбия для полного
исцеления недостаточно.
Если Франц хочет забыть Клаудиу, он должен влюбиться в Лору - что он и
заставил себя сделать в кратчайшие сроки! Некоторое время он сомневался в
искренности таких искусственно выращенных чувств и, в конце концов,
рассказал обо всем Лоре.
Выслушав его рассказ, та рассмеялась и сказала, что они - братья по
несчастью:
месяц назад она выгнала за измену своего бывшего de facto. Их
вулканический роман достиг апогея к моменту возвращения Клаудии из Милана.
Клаудиа остановилась не дома, а у подруги, и даже не сразу сообщила
Францу о своем приезде - они встретились лишь через два дня, в их бывшей
семейной квартире. Франц навсегда запомнил первые слова, которыми Клаудиа
начала разговор: холодное, сложно сконструированное предложение, явно
заготовленное заранее. Она стала объяснять, что ни в чем Франца не винит,
что она просто обрела, наконец, независимую от него индивидуальность, и
что теперь у нее будет настоящая жизнь. Она проговорила в этом духе
некоторое время, однако, не получая ожидаемого отклика, забеспокоилась и
начала задавать вопросы. Реакция Клаудии на изменение ситуации оказалась
полной неожиданностью для обоих: из глаз ее брызнули слезы, и она
зарыдала. После этого разговор пошел по совершенно иному руслу: холодный
тон слетел с нее без остатка, а Францу, наоборот, изо всех сил пришлось
сдерживать все усиливавшееся ощущение жалости. Он так и не понял, с какими
чувствами к нему и "другому человеку" Клаудиа приехала из Милана, но факт
оставался фактом: к тому, что Франц для нее потерян навсегда, она
оказалась не готова. Он также не понял, почему она категорически
отказалась сообщить что-либо о "другом человеке". Они проговорили до утра
(на протяжении остатка разговора Клаудиа непрерывно плакала), а потом
расстались, договорившись начать процедуру развода. В течение следующих
суток она дважды звонила ему, и Франц, не вполне понимая, чего она хочет,
прилагал титанические усилия, чтобы не разжалобиться от ее рыданий.
После Ночи Объяснений все закончилось очень быстро: через месяц они
развелись, а еще через неделю Клаудиа вышла замуж за "другого человека" -
им оказался подающий надежды венгерский пианист лет на десять ее моложе.
Узнав, кто счастливый избранник, Франц понял, почему она так долго
скрытничала: видимо, просто стеснялась (в их компании считалось, да и сама
Клаудиа часто шутила, что "глупее музыкантов - только актеры").
Муж-пианист быстро оправдал возлагавшиеся на него надежды; он постоянно
разъезжал с гастролями, так что Франц до определенного времени видел его
только по телевизору: дебелый молодой человек с покрасневшим лицом,
ожесточенно ударяющий по клавишам рояля. Знакомство с ним живьем ничего не
добавило к первому впечатлению кроме ощущения инфантильности.
Иногда сквозь сон (сквозь воспоминания?) Франц чувствовал, как кто-то
невидимый неслышно заходил в его спальню, медленно склонялся над кроватью
и внимательно смотрел вниз. Кто бы это мог быть? Да и что можно увидеть
сквозь одеяло и лежащую поверх куртку?
Несмотря на режущее чувство уязвимости, Франц никогда не мог заставить
себя откинуть одеяло и посмотреть вверх...
Вот ведь не повезло Францу в тот майский день, когда грузовик сплющил
его машину в лепешку на площади перед Университетом! Еще вчера... да что
там вчера - за пять секунд до катастрофы казалось ему, что плохая полоса в
его жизни уже закончилась. (Ну, пусть не совсем закончилась - в двадцать
пять ему жилось все-таки "вкуснее"... пожалуй, вернуть аппетит к жизни,
свойственный молодости, невозможно в принципе.) И от развода Франц, вроде
бы, оправился - спасибо Лоре.
А тут, надо же, в этот самый момент...
Но он не думал сейчас об этом: витая в дурманном полусне, Франц
вспоминал прошлое...
Четвертый Ярус, видно, для того и предназначался - чтобы человек
пережил свою жизнь еще один раз.
4. 23-ий этаж
Франц деградировал окончательно - а кто б не деградировал на его месте?
И разобраться ему решительно ни в чем не удалось. Трудно сказать, почему...
Возможно, потому, что понять он хотел как минимум все... А может,
оттого, что искал вне себя, в то время как ответы на все вопросы мира были
заключены внутри.
Впрочем, кто знает, где спрятаны эти пресловутые ответы?...
Удивительно только, что распад и физическая деградация не произошли с
Францем быстрее: отсутствие перспектив и полная изоляция очевидны были с
самого начала. Или же у этого спектакля имелся один зритель: Бог... или
как он там назывался?... словом, тот, кто гонял Франца по этому Лабиринту.
Потому Франц и продержался так долго - ему, должно быть, казалось, что Бог
вот-вот выйдет из укрывища, хлопнет его по плечу и скажет: "Молодец, ты
выдержал экзамен! Можешь загадывать три желания". И тогда Франц
зажмурится, наберет в грудь побольше воздуха и начнет: "Хочу, чтобы..."
Впрочем, все это, очевидно, полная чушь. Если Бог и существует, то он
не выйдет, а если и выйдет - то экзамена Франц все равно не сдал.
* * *
Заключительный этап его деградации наступил, когда кончилось снотворное.
Не обнаружив в кухонном шкафу ничего, кроме пустых упаковок, Франц
некоторое время заторможенно размышлял, стоит ли идти на склад. Вроде бы
он забрал оттуда все таблетки - сразу же, как нашел на полке. Или все же
проверить?
Шаркая ногами по полу и цепляясь плечами за косяки дверей, он вышел из
квартиры и вызвал лифт. За окном было темно, свистел ветер. За дверью,
ведущей на лестницу, неслышно топтались невидимые люди.
Через десять минут Франц вернулся и лег на кровать - таблеток не было.
Он закрыл глаза: остаточной концентрации снотворного в крови все-таки
хватало, чтобы на время отключиться от реальности. Привычные воспоминания
заклубились в его голове.
Следующие три часа он пролежал в прострации.
Очнулся Франц от озноба (утро все не наступало, ветер за окном ярился и
свистал). Он медленно сел на кровати - и к ознобу добавилась тошнота.
"Реакция абстиненции, - догадался он. - Я 'отхожу' от снотворного".
Сколько времени он принимал его непрерывно - два месяца?... три?... Да еще
в лошадиных дозах!
Встав с постели, Франц бросился в туалет - его вырвало. Симптомы были
налицо: озноб, тошнота, боль в пояснице. Он вернулся на кровать, закрыл
глаза - и тут же стены спальни надвинулись на него с боков, а потолок,
угрожающе трясясь, стал опускаться сверху. Когда места, чтобы дышать, не
осталось, Франц открыл глаза - и стены с потолком отпрыгнули на место.
"Клаустрофобия, - подумал он. - Этого еще недоставало". Что ж,
"завязавшие" наркоманы подвержены всем видам психических расстройств...
клаустрофобия еще не самое худшее.
Где-то через час лежать на постели он уже не мог - ни с закрытыми
глазами, ни с открытыми. Франц мерял шагами комнату, не решаясь присесть,
и все время водил взглядом по стенам: убеждал себя, что те стоят на месте.
В какой-то момент он уже не смог находиться в душной маленькой спальне и
перешел в гостиную, потом решил выйти на улицу. Осознав, однако, что
вернуться внутрь у него не хватит духу, передумал: смерть от холода
казалась еще страшней. Да и не дело это, идти у клаустрофобии на поводу -
надо понять, как с ней бороться в принципе! И сколько времени она может
продолжаться... Через час ему стало лучше и даже захотелось есть, однако
не настолько, чтобы поехать в тесной кабине лифта за продуктами. Франц
дошел по лестнице до 1-го этажа (боязнь невидимых людей исчезла,
вытесненная другими напастями), но войти в подвал не смог: двадцать шесть
этажей Дома давили на грудь... было страшно. В состоянии, близком к
отчаянию, он поплелся обратно, чтобы напиться чаю, - но не смог войти в
кухню:
слишком мала. Дикость происходившего не укладывалась в голове...
сознавая полную беспочвенность своего страха, Франц ничего не мог с собой
поделать.
Между тем, ему опять стало хуже: он уже боялся находиться в гостиной.
Куда деваться? Помыслы о спасении в принципе были давно оставлены - он
хотел спастись куда-нибудь. Перебрав все возможности, Франц понял, что
пойти может только на 23-ий этаж, где имелся большой пустой зал
неизвестного назначения и более ничего. (Две стены зала почти целиком
состояли из высоких, в человеческий рост окон - хорошо!) Единственной
трудностью были семнадцать пролетов по лестнице вверх, однако других путей
к спасению Франц не видел.
Путешествие на 23-ий этаж оказалось тяжелее, чем он предполагал:
во-первых, узкая лестничная шахта давила с четырех сторон. А во-вторых,
за месяцы растительного существования на кровати, без нормальной пищи
Франц настолько ослабел, что тащился по ступенькам со скоростью улитки.
Лишь через полчаса он ввалился на подгибающихся ногах в зал 23-го этажа, и
ему сразу же полегчало.
Но не надолго.
Через два часа он уже мог находиться только возле окон и с ужасом
смотрел на три массивные колонны в центре зала, проседавшие, казалось, под
неимоверной тяжестью потолка. Франца бил озноб, перед глазами все ходило
ходуном, и он периодически прижимался лбом к холодным стеклам окон - что,
впрочем, не помогало. Наконец его посетила мысль о самоубийстве:
неограниченное пустое пространство снаружи Дома манило в себя. Франц
неуверенно потрогал толстое стекло и представил себе, как пробивает его
своим телом, - бр-р-р! на лице и плечах наверняка останутся длинные рваные
царапины... Да и пробьешь ли вообще? - скорее всего, только расшибешь
лоб!... Понимая нелепость боязни поцарапаться или ушибиться при совершении
самоубийства, Франц все же передернулся. Ладно, если будет действительно
нужно, он найдет, чем разбить стекло...
Через час ему стало совсем худо: выставив левую руку как можно дальше
вперед, а правую - как можно выше вверх (чтобы отвратить неумолимое
приближение стен и потолка), Франц прижимался спиной к оконному стеклу. Он
твердо решил выброситься из окна - и лишь оттягивал смерть, как уже
согласная отдаться своему возлюбленному девственница оттягивает начало
полового акта (любовный жар томит ее, но подруги говорили, что в таких
случаях может быть больно). Тело Франца ходило ходуном, в глазах плавали
круги, тошнота подступала к горлу - однако в сознании царила пронзительная
ясность. Сквозь мозг медленно и тяжеловесно проплывали мудрые мысли,
каждая - додумана до конца и чеканно сформулирована:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг