- Тогда сделайте анализ ДНК, - предложил Франц.
- Какой анализ? - удивился Добряк и, судя по голосу, вполне искренне. -
Что такое ДНК?...
- Вы никогда не слыхали об анализе дезоксирибонуклеиновых кислот?
- Нет, - в голосе Следователя послышалось раздражение. - Такой анализ
мне не известен. Есть ли у вас реалистические предложения? - Франц пожал
плечами, и Добряк повернулся к Скептику и Злыдню. - Вопросы?
- Ты зачем при аресте в стенку стрелял, гад? - с бешенством в голосе
поинтересовался Злыдень. - Убить никого уже не мог, так решил имущество
попортить?
- Я не знал, кто там ходит, - индифферентно отвечал Франц. - Хотел
отпугнуть.
Он на мгновение зажмурился, защищая глаза от режущего света ламп.
- Еще вопросы? - спросил Добряк.
Вопросов не последовало.
- Выступления?
Скептик поднял руку.
- У меня есть выступление.
Он встал на ноги и прошелся взад-вперед поперек комнаты. (Силуэт его
иногда перекрывался с силуэтами остальных следователей - однако, ходил ли
Скептик перед столами или позади них, Франц разобрать не мог. Картина
перед ним была двумерна, как экран.)
- Ход событий представляется мне несколько другим, чем в рассказе
уважаемого подследственного, - приложив руку к сердцу, Скептик отвесил
Францу издевательский поклон. - А именно, отправив признавшегося зачинщика
драки в карцер, Наставник допрашивает потерпевших, однако толку добиться
не может:
запуганный 24-ый мямлит что-то невразумительное и опасливо косится на
урок, а те несут какую-то чушь о неспровоцированном нападении на них
маньяка 23-го. Не выяснив ничего, однако понимая, что за безопасность
12-го и 16-го опасаться не следует, раздраженный Наставник на всякий
случай отсылает новичка в изолятор и уходит к себе. Он делает
соответствующую запись в Дневнике Потока, затем достает бутылку рома и
начинает пить - за каковым занятием его посещает, наконец, здравая мысль:
как так получилось, что обычный "мужик" затеял драку с двумя урками?
Логичного объяснения этому нет, и, прикончив бутылку, Наставник идет в
изолятор, чтобы допросить 24-го с пристрастием. На этот раз - вдали от
обидчиков - новичок рассказывает правду. Разъяренный сверх всякой меры
(его обманули!), наш доблестный воспитатель несется в камеру, вызывает
охранников и спьяну отправляет 12-го и 16-го в тот же самый карцер - про
23-го он к тому времени уже забыл! После чего с сознанием выполненного
долга возвращается к себе, неверной рукой делает еще одну запись в
Дневнике и засыпает в кресле - так сказать, на боевом посту.
Однако вернемся к судьбе двух урок.
Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся,
исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На
верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже
достоинства урок.
Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают прирезать его при
первой же возможности: "Вот этим самым ножом!" - говорит один из них и
похлопывает себя по карману комбинезона. "И отвечать потом за убийство?" -
пугается другой. "Ты что, вчера родился? - удивляется первый. - Перережем
ему вены и подержим минуты две, а когда подохнет, - вложим нож ему руку,
всего-то и делов! Пройдет как самоубийство".
Они ложатся спать.
Скептик откашлялся.
- Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым,
однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно.
Между тем, тот самый 23-ий, которого урки только что приговорили к
смерти, проснулся от громких голосов и слышал их угрозы. Вывод один: если
он хочет жить - нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как
только в карцере загорится свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до
прихода охранников. Единственный шанс - это опередить их. Выждав, пока
урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож
и перерезает им горла.
Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном
показного беспристрастия:
- Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь.
И он картинно указал на Франца широким жестом правой руки.
- Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в
какие моральные нормы, - в голосе Скептика сквозила безмерная печаль. - Я
думаю, что он действовал в приступе помешательства и действительно не
помнит своих поступков (а не делает вид, как я предполагал вначале). Им
овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в придаток к инстинкту... в
компьютер, рассчитывавший на десять ходов вперед - быстро, безжалостно и с
идеальной точностью.
Укрыв тела 12-го и 16-го с головой простынями, 23-ий вызывает охранника
под предлогом приступа "душиловки". Тот приходит, освещает больного светом
карманного фонаря и осматривает его, как это положено по Уставу, с
дистанции два метра. Он знает нравы буйных карцерных заключенных и все
время держит оружие наготове - соответственно, и 23-ий не пытается напасть
на него.
Не обнаружив ничего серьезного, охранник уходит.
Подследственный ждет минут сорок и звонит опять - на этот раз охранник
начинает колебаться: может, все-таки, вызвать доктора? Пистолет он убирает
в кобуру: если 23-ий и пытается сделать что-то предосудительное, то это
симуляция, а не нападение на охрану. Кончик носа у 23-го, однако,
здорового розового цвета, и охранник уходит обратно на свой пост.
Еще через час подследственный вызывает его в третий раз: "Ну, если у
этого симулянта опять розовый нос - морду разобью!" - раздраженно думает
охранник и, не доставая пистолета, входит в карцер. Однако на сей раз
"симулянт"
не лежит в койке, а стоит сбоку от дверного проема с ножом в руке -
один взмах, и горло охранника рассечено точным ударом. Шатаясь и прикрывая
ужасную рану руками, несчастный выбегает обратно в коридор и пытается
закричать, однако из перерезанного дыхательного горла вырывается только
хрип. 23-ий настигает его, хватает сзади за волосы и, отогнув голову
назад, наносит второй удар. Охранник проходит на заплетающихся ногах еще
несколько метров и падает на пол - он мертв.
23-ий быстро достает из его кобуры пистолет и прячет тело в
подвернувшийся поблизости стенной шкаф (чтобы убрать из пределов видимости
второго охранника) - а потом возвращается бегом в карцер. Отдышавшись и
успокоившись (если это слово применимо к параноику), подследственный
крадется с пистолетом в руке к главному посту. К счастью для себя он
остается незамеченным до самого последнего момента (внимание второго
охранника поглощено порнографическим журналом) и получает возможность
выстрелить с близкого расстояния. Затем 23-ий разбивает вдребезги
телефонный аппарат - из чувства разрушения? или чтобы никто не мог поднять
тревогу? Я думаю, что ответить на этот вопрос не сможет сейчас и он сам.
Дальнейшие события некоторое время развиваются по сценарию, описанному
подследственным, однако главным действующим лицом является не трусливый и
туповатый 24-ый, а он сам. Сначала - визит к господину Наставнику: взлом,
убийство. Сейф, конечно же, заперт, но шифр 23-ий обнаруживает на первой
странице записной книжки покойного (ох, уж эти наставники... говорено ж
сотни раз: держите комбинацию к сейфу в памяти!). 23-ий оставляет записную
книжку (со своими отпечатками пальцев) на столе, вооружается автоматом и
навещает своих друзей-сокамерников. Выстрелы, фонтаны крови, крики ужаса
музыкой льются в безумную душу убийцы. Вскоре, однако, 23-ий обнаруживает,
что в камере нет новичка... где может быть этот несчастный? Ну конечно же
- в изоляторе.
Последнего свидетеля произошедшего необходимо уничтожить, и 23-ий
направляется туда, даже не пополнив запаса патронов. Он полностью уверен в
своих силах: у него есть нож, и вообще - чего бояться жалкого толстяка?
Вот тут-то и произошла осечка: 24-ый слышит, как кто-то, пробуя разные
ключи, возится с замком, и чует неладное. Он встает сбоку от двери, а
когда подследственный входит, - новичок отталкивает его в сторону и
выбегает в коридор.
Погоня, однако, длилась недолго: где уж грузному 24-му убежать от
поджарого подследственного... Увидав, что его догоняют, новичок
сворачивает в поисках защиты на территорию Потока, но безо всякой для себя
пользы... и через несколько секунд он безжалостно зарезан.
Зачем подследственный пошел после этого на квартиру Наставника и
запасся там патронами, я вам сказать не могу - оказывать сопротивление
аресту он, вроде бы, не собирался. Да и очередь, которую он выпустил из
автомата, была явно нацелена в стену.
Скептик сел, удовлетворенно откинулся на спинку стула и после точно
рассчитанной паузы великодушным голосом добавил:
- При определении меры наказания, я буду настойчиво просить трибунал
принять во внимание факт несопротивления аресту: он характеризует
подследственного с самой положительной стороны!
Стало тихо.
Франц почувствовал, что все взгляды сфокусировались на нем, и
непроизвольно откашлялся.
- Ваша версия, господин Следователь, содержит с десяток мелких
несоответствий и натяжек, - он старался говорить ровным и нехриплым
голосом. - К примеру, почему 24-ый, убегая от меня, пробежал мимо
апартаментов Наставника и ринулся на территорию Потока? Ведь защиту
разумно искать у представителя власти, а не у других заключенных...
Скептик вскинулся, но Франц продолжал, не давая ему вставить слово:
- Или: зачем я, по-вашему, запихал труп зарезанного охранника в стенной
шкаф? Ведь если б я хотел убрать его из коридора, то не проще ли было
оттащить тело в карцер и свалить там на пол?
И опять Скептик попытался перебить, но Франц гневно повернулся к нему:
- Дайте мне договорить до конца, господин Следователь!
Отшатнувшись, Скептик умолк.
Франц несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с мыслями и силами. От
того, что он скажет теперь, зависело мнение Добряка - единственного
следователя, которого можно было склонить на свою сторону.
- Я мог бы указать еще несколько таких же несоответствий, но от
несоответствий вы всегда отговоритесь, - Франц вытер пот со лба. - Однако,
помимо мелких натяжек, ваша версия содержит и одно явное противоречие,
которое перечеркивает ее правдоподобие целиком.
Все три следователя подались вперед, Франц чувствовал тяжесть их
взглядов кожей лба.
- Вы нашли отпечатки моих пальцев по всему этажу: на ноже, на винтовке,
на записной книжке Наставника, на дверях карцера и жилой камеры, в
апартаментах Наставника, на дверцах сейфа и стенного шкафа с трупом
зарезанного охранника...
Однако в одном месте, где, согласно только что высказанной версии, я
должен был оставить их наверняка, - вы ничего обнаружить не могли.
Выдержав паузу, Франц сказал, тщательно выговаривая каждую букву:
- На двери изолятора отпечатков моих пальцев нет.
Несколько секунд в комнате продержалась пугающе абсолютная тишина, а
затем Добряк рассмеялся с облегчением обретенной определенности.
- Это решает дело, - сказал он Скептику, и, повернувшись к Францу,
добавил: - но не в вашу пользу, подследственный, - Франц с удивлением
привстал, однако Добряк, не обращая внимания, продолжил: - В описи изъятых
у вас предметов упомянуты... - он взял со стола какую-то бумажку, -
"...два куска материи, оторванные от одной из простынь в карцере и
использованные, видимо, для обматывания ладоней", - Добряк поднял глаза. -
Для того чтобы сбить следствие с толку, вы просто носили часть времени
самодельные перчатки.
- Какие перчатки?! - оторопел Франц. - А-а, эти... Да я ж не для того
их вовсе оторвал... Я просто...
Но его уже никто не слушал.
Встав и громко переговариваясь между собой, следователи собирали со
своих столов бумаги: "А ничего себе допрос получился, интересный..." -
неожиданно добродушно сказал Злыдень. "Ничего, - согласился Скептик. - Это
потому, что подследственный попался сообразительный". Стенографистка
хлопотливо собрала свои манатки и вышла из комнаты.
Франц понял, что проиграл. Ч-черт! Как он мог забыть об этих
"перчатках"...
- Что будет дальше? - хрипло спросил он.
- А вы что, не знаете? - доброжелательно прогудел Злыдень. - Для
получения личного признания вы передаетесь в Межсекторную Службу
Безопасности. - он махнул рукой в сторону мужчины и женщины, все еще
сидевших у задней стены.
- Какого еще личного признания? - не понял Франц.
- Прямых улик в этом деле нет... так что-то ж надо будет в трибунал
представить, - охотно пояснил Злыдень. - Обычная процедура... вы разве не
проходили на теоретических?
- Что вы, коллега, - вмешался Добряк, - "Основы правовых" у нас
запланированы лишь на следующий семестр.
- Понятно... - без особого интереса пробасил Злыдень.
Переговариваясь на ходу, следователи вышли из комнаты. Перед тем как
исчезнуть в дверном проеме, Добряк щелкнул выключателем на стене, и лампы,
направленные Францу в лицо, с громким щелчком потухли. Спектакль театра
теней кончился.
В комнате воцарился приятный для его израненных глаз полумрак.
Мужчина и женщина из Межсекторной Службы Безопасности встали со своих
стульев; Франц тоже поднялся на ноги.
- Вам придется пройти с нами, - тихо сказала женщина.
4. В Межсекторной Службе Безопасности. Часть 1
Первые пять минут после допроса Франц пролежал лицом вниз на цементном
полу камеры - там, где его оставили охранники. Влезть на деревянную
лежанку, заменявшую ему кровать, не хватало сил. Пульсирующая головная
боль отдавала в каждую клеточку тела, но более всего - в пальцы правой
руки, разбитые в кровь в конце сегодняшнего допроса. Впрочем, пальцы левой
руки, разбитые в начале допроса, находились не в лучшем состоянии.
В камере было тихо и сумрачно. На стенной полке одиноко полыхали
кумачовыми переплетами три тома Устава Штрафных Ситуаций. Расположенный
над полкой ночник источал тусклый синеватый свет.
Франц встал на колени, потом на корточки, забросил руку на лежанку и
медленно втащил себя наверх - и тут же, подавив спазм тошноты, перекатился
со спины на бок. Последние три дня лежать лицом вверх он уже не мог: от
бесчисленных ударов резиновой дубинкой кружилась голова. Он закрыл глаза,
с содроганием предвкушая, как сейчас с громким щелчком оживет
громкоговоритель и до безумия знакомый баритон начнет с театральным
завыванием читать монолог Гамлета "Быть или не быть". (Будто услыхав его
мысли, с громким щелчком ожил громкоговоритель, и до безумия знакомый
баритон начал с театральным завыванием читать монолог Гамлета "Быть или не
быть".) Франц с ненавистью посмотрел вверх:
проклятое устройство располагалось в прочной решетчатой клетке под
самым потолком - не доберешься. Теперь оно будет шуметь восемь часов
подряд: после монолога Гамлета неизвестный пианист сыграет Турецкий Марш
Моцарта, потом прозвучит Интродукция и Рондо-Каприччиозо для скрипки с
оркестром Сен-Санса, потом... что у нас потом?... А-а, первый акт
"Двенадцатой ночи", затем Второй Концерт Шопена... На этом месте Франц,
как правило, засыпал и спал два часа до фортиссимо в третьей части
соль-минорного прелюда Рахманинова - и тут же засыпал опять - с тем, чтобы
уже окончательно проснуться от оглушающего утреннего звонка
(громкоговоритель пел в это время "Лесного Царя" Шуберта и, допев до
конца, выключался до вечера). В среднем получалось, что спал Франц около
шести часов в сутки.
Медленно, избегая резких движений, он перевернулся на живот, положил
щеку на шершавую деревянную поверхность (расцарапанная кожа отозвалась
легкой болью)
и свесил многострадальные пальцы с края лежанки. Заснуть он пока не
пытался - знал, что бесполезно: проклятый громкоговоритель делал свое
дело, да и сам Франц уже привык засыпать позднее. В голове вертелись
отрывочные видения из сегодняшнего допроса: оскаленная рожа
Следователя-мужчины и сладострастное, с нежными чертами лицо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг