к возможности "второй смерти" (смерти в загробном мире), упомянутой Таней
во время их первого ужина в столовой Общежития. По всему казалось, что
Таня права: существование смерти действительно вытекало из существования
боли и болезней, а последние действительно существовали здесь. Представить
себе, однако, что может произойти с сознанием человека после второй смерти,
ни Таня, ни Франц не могли, а проэкспериментировать (совершив самоубийство)
желания у них, естественно, не возникало. И, кстати, бессознательный страх
перед умиранием тоже указывал на принципиальную возможность смерти: иначе
зачем бы тот, кто все это придумал, удерживал в человеке инстинкт
самосохранения?
Неразъясненной загадкой по-прежнему оставались "дневные". За целый год,
проведенный в Общежитии, Таня их ни разу не видела - ни на кухне, ни в
столовой ни в коридорах. А вот Франц - за свои две недели - видел, и при
довольно необычных обстоятельствах. Входя однажды в танину, как ему
казалось, комнату, он обнаружил на кровати жирную потную старуху самой
отталкивающей наружности.
Старуха спала. Франц в ужасе отшатнулся и посмотрел кругом: мебель
выглядела как-то непривычно, да и стояла неправильно... это была не танина
комната! Не понимая, как он мог спутать номера и расположение комнат, он
погасил свет и на цыпочках вышел. В коридоре Франц несколько секунд
безмысленно созерцал висевшую на двери бляшку с номером 16, а потом прошел
до 27-ой комнаты и еще раз попытался войти... И опять обнаружил жирную
спящую старуху. В замешательстве, доходящем до помешательства, он решил
искать убежища в своей собственной комнате и... нашел там сидевшую
по-турецки на полу Таню. "Ты что, малыш?" - рассеянно спросила та, не
отрывая глаз от лежавшего перед ней рисунка. Франц вылетел пулей обратно и
увидал на двери (танин!) номер 27. После этого все комнаты вернулись на
свои места, и никакого продолжения этот сюрреалистический эпизод не имел.
Желая убедиться, что потная старуха не была галлюцинацией (версия,
высказанная Таней), Франц попытался снова проникнуть в 16-ую комнату,
однако наткнулся на запертую дверь и с чувством глубокого неудовлетворения
отступил.
Может, выходя оттуда, он случайно спустил щеколду? Впрочем, вряд ли:
проверка показала, что все комнаты на втором этаже Общежития, кроме его
собственной и таниной, были заперты - 16-ая не являлась в этом смысле
исключением. С сожалением отвергнув идею открыть одну из комнат при помощи
отвертки (Таня решительно возражала), Франц отступил.
Некоторое время он занимался сборкой радиоприемника - на что его
подвигло: а) повсеместное отсутствие этих нехитрых бытовых приборов и б)
неожиданное наличие, на соседней улице, магазина радиодеталей. Решив,
что в эфире происходит нечто таинственно-значительное (а иначе зачем
скрывать?), Франц вооружился пособием по радиотехнике из университетской
библиотеки и в полтора дня собрал элементарный приемник. Эфир, однако,
оказался пуст: ничего, кроме атмосферных шумов, там не было.
Следующей попыткой проникнуть в тайны Страны Чудес явилось Великое
Путешествие За Горы. Франц и Таня арендовали на два дня автомобиль,
нагрузили его канистрами с бензином и поехали, не сворачивая, на запад.
Преодолевая непрерывный бунт на борту под лозунгом "Хочу пикник!" (в
познавательную ценность экспедиции женская часть экипажа не верила), Франц
довел машину до половины имевшихся запасов горючего, после чего
волей-неволей остановился. Дорога уходила за горизонт, и они вернулись в
Город, удовлетворившись долгожданным пикником, ночевкой на свежем воздухе
и составлением карты не особенно интересной придорожной местности.
В общем и целом, эти четырнадцать дней Франц и Таня были счастливы,
однако двухнедельная передышка оказалась не началом перемирия, а затишьем
перед боем. 30-го мая Таня получила уведомление о возобновлении следствия
по ее делу, а 31-го они оба нашли в почтовом ящике по уведомлению о
передаче их дел в Прокуратуру Второго Яруса.
Срок передачи - завтра, 1-го июня.
22. Лифт
По настоянию Тани они выехали загодя - за час до назначенного времени;
выехали налегке, ибо брать с собой ничего не разрешалось. Еще вчера Таня
отнесла все свои картины оптом в галерею, а личные вещи и одежду - свою и
Франца - со слезами на глазах бросила перед самым уходом в мусорный бак.
Оставив двери своих комнат открытыми настежь, они в последний раз
проделали путь до Дворца Справедливости и поднялись на 17-ый этаж. До
назначенного времени оставалось несколько минут - они сели в кресла,
расположенные напротив комнаты 1723.
"Может, останемся? - в тридцать пятый раз спросил Франц. - Ну, что они
нам за это сделают?" - "Неважно, что они сделают, - в тридцать пятый раз
отвечала ему Таня. - Нам здесь делать нечего... поверь, я здесь дольше
твоего пробыла! Этот мир - бессмысленный и пустой... как кукольный домик".
По коридору ходили туда-сюда посетители, секретарши таскали папки с
бумагами - шестеренки Первого Яруса крутились, как ни в чем не бывало. "Я
бы хотел убедиться в этом сам, - настаивал Франц. - Может, я найду
какие-то новые возможности... в конце концов, мне просто интересно!" -
"Нет здесь никаких возможностей! - Таня покачала головой. - Пошли, малыш,
время уже". Она встала и постучала в дверь комнаты 1723.
"Войдите!" - отозвался незнакомый мужской голос.
Комната, где Франца принимал Адвокат и Следователь, опять изменилась до
неузнаваемости. Во-первых, она стала гораздо меньше: примерно 5 метров на
5; а во-вторых, была абсолютно пуста: ни мебели, ни книг на полу... ни
даже человека, который мог бы сказать: "Войдите!" Таня робко взяла Франца
за руку. Вдруг раздалось характерное гудение: отсекая их от входной двери,
с обеих сторон дверного проема выдвигались металлические створки.
Они были в кабине Лифта!
И прежде, чем они успели среагировать на происходившее, пол закачался и
с ускорением устремился вверх - быстрее, быстрее... Франц обнял Таню за
талию, та обхватила его за шею - перегрузка росла, становясь невыносимой.
Еще быстрее, еще... шатаясь на подгибавшихся ногах, Франц изо всех сил
поддерживал ставшее невероятно тяжелым танино тело. Затем перегрузка резко
поменяла знак - взлетев на мгновение в воздух, а потом рухнув вниз, они с
трудом сохранили равновесие.
Лифт постепенно затормозил и остановился, двери медленно растворились.
Им в лица ударила волна горячего воздуха.
А в дверном проеме, широко расставив ноги и держа руку на кобуре
пистолета, стоял здоровенный белобрысый детина в странном черном мундире.
Он широко улыбался, ощерив длинные желтые зубы.
- Здравствуйте, - неуверенно произнесла Таня.
Улыбка на лице детины расширилась до предела, неуловимо превратившись в
оскал.
- Руки за голову! - коротко скомандовал он.
ВТОРОЙ ЯРУС
1. Камера 21/17/2
Иногда Францу казалось, что самое ужасное здесь - это жара. К обеду
столбик термометра, висевший на стене в столовой, забирался, как правило,
выше тридцатиградусной отметки, да и к ужину ниже двадцати восьми не
опускался никогда. К ночи температура спадала еще градуса на два-три,
однако хуже всего бывало именно ночью: вонючие испарения от параши и
немытых тел делали воздух настолько спертым, что некоторые попросту
задыхались. Кашель и хрип будил всю камеру, староста звал охранника - тот,
лениво сквернословя, некоторое время наблюдал за задыхавшимся. Согласно
существующим правилам доктора звали, когда у задыхавшегося белел кончик
носа; и если охранник решал, что нос розовый, то никто в камере не спал
еще два-три часа - пока приступ не кончался сам по себе.
Единственным средством против "душиловки" был укол морфия, который и
производился заспанным дежурным врачом после окончательного -
профессионального - освидетельствования кончика носа.
Франц пока не задыхался, здоровья еще хватало... однако надолго ли? При
той пище, которой их кормили, и при тех условиях работы - ответ был
очевиден.
Рано или поздно душиловкой заболевали все работающие; иными словами,
все, кроме урок. Да и питались урки намного лучше остальных.
- Заключенный 21/21/17/2!
- Я!
- Заключенный 22/21/17/2!
- Я!
- Заключенный 23/21/17/2!
- Я!
- Все на месте, господин Наставник. Разрешите распустить камеру для
приготовления ко сну?
А еще здесь было грязно. Грязь проникала всюду - не мусор и не пыль, а
какая-то липкая, бесцветная гадость, покрывавшая пол, стены, дверные
ручки; столы, стулья, тарелки и ложки в столовой; тумбочки, табуретки и
кровати в камерах и, конечно, самих заключенных. Грязная кожа зудела
нестерпимо, особенно по ночам, однако в душ их водили раз в неделю, и
поделать тут было ничего нельзя. Откуда бралась эта грязь?... заключенные
понеграмотней считали, что она источается из "естества" этого места и
потому должна приниматься естественно.
- Р-разреш... ик!...ш-шаю, Староста... ик!... Р-распускайте...
- Камера 21/17/2, ра-зай-дис-с-сь!
Пища, которую им давали, также не способствовала улучшению здоровью.
Во-первых, ее не хватало - не хватало настолько, что избавиться от
сосущего чувства голода Францу не удавалось ни на минуту. Даже после обеда
- самой обильной трапезы - он вставал из-за стола голодным. По разнарядке
в обед полагалось триста граммов супа, сто граммов белков (несвежего мяса
или рыбы) с тремястами граммами гарнира, плюс утром выдавалось триста
граммов хлеба на день.
Однако Францу редко удавалось сберечь хлеб даже до полудня: после
скудного завтрака есть хотелось нестерпимо, и рука сама лезла в
набедренный карман комбинезона. На завтрак им давали триста граммов каши,
иногда овсяной, иногда гречневой, иногда какой-то еще, названия которой
Франц не знал; однако, во всех случаях вкус был отвратительный, а запах -
и того хуже. В течение первых полутора недель Франц отдавал свою порцию
доходяге-заключенному по кличке "Оборвыш"; однако, упав как-то раз в
голодный обморок, перестал привередничать и к великому разочарованию
Оборвыша стал есть кашу сам. Где-то через неделю он привык к ее вкусу, а
еще через две - к запаху, и начал есть с аппетитом. В общем и целом,
наиболее приемлемой трапезой был ужин: неизменные триста граммов
картофельного пюре с прогорклым жиром. Жир Франц сливал на тарелку
счастливому в таких случаях Оборвышу, а само пюре обладало вполне
нейтральным вкусом.
Как говорили на теоретических занятиях, "рацион питания был научно
рассчитан, чтобы поддерживать в активной работе тело человека 8 часов, а
его мысль - 16 часов в сутки", однако на практике до заключенных паек
доходил лишь процентов на шестьдесят. Остальное оседало на кухне среди
кухонной челяди, а потом расходилось среди урок и их прихлебателей.
Протестовать было бесполезно, жаловаться - себе дороже.
- И куда, братцы, енто все идеть, что мы здеся нарабатываем? Вкалываем
с утра до вечера, света белого месяцами не видим. Кормять, опять же,
впроголодь...
- Говорено тебе, дураку, сто раз на теоретических: 33% продукции здесь
остается, 33% на Первый Ярус идет, а 34% - наверх, на Третий. Ты, когда на
Первом Ярусе кайфовал, - ананасы с бананами, да телятину с индейкой жрал?
Вот теперь и работай...
- Дык не жрал я ничаво на Первом Ярусе, Огузок, меня там всяво полдня и
продержали...
- Ах ты, гнида... опять подрывные разговоры ведешь!? А вот я тебя
Наставнику отрапортую - в карцере сгниешь!
Условия их жизни и пища были ужасны, однако работа, которую приходилось
выполнять, донимала еще сильней. Во-первых, рабочий день длился 11 часов,
а вовсе не 8, как им бесстыдно лгали на теоретических занятиях. То есть,
формально-то он был, конечно, 8, но во все рабочие дни, кроме субботы, им
добавляли по 3 часа сверхурочных. И даже в субботу заключенным приходилось
в течение трех дополнительных часов заниматься ПИБТ - Починкой Инвентаря и
Благоустройством Территории, однако нормы им на это не давали, а значит,
то была не настоящая работа. На ПИБТ можно было "увернуться": взять, к
примеру, ведро и тряпку и тереть в каком-нибудь отдаленном коридоре один и
тот же квадратик пола в течение всех трех часов - Франц научился таким
хитростям на удивление быстро.
На настоящей (нормированной) работе увернуться было невозможно: куда бы
их ни погнали - на полевые работы или на "химию", в швейный или
механический цеха - за ними неукоснительно следила охрана. Да если б даже
и не следила - ее величество Норма заставляла работать лучше всяких
охранников. Плюс голод. Плюс страх перед урками.
Система была проста:
Заключенные в каждой камере образовывали "бригаду", и выработку
спрашивали со всей бригады, а не с отдельных ее членов.
Если бригада не выполняла нормы, все переводились на половинный паек.
Во главе бригады стоял "бригадир" (на практике всегда главный урка
камеры), и горе тому, кто не выполнил свою часть нормы, ибо на него
обрушивался гнев остальных урок, да и рядовых "мужиков" тоже. Никого не
волновало, сколько часов за последнюю ночь ты не спал из-за приступа
душиловки: без освобождения от врача тебя гнали на работу, и если ты вышел
на работу, то должен выполнить норму. А освобождение давалось лишь при
температуре выше тридцати восьми или при каком-нибудь очевидном
заболевании - типа кровавого поноса, перелома руки или кровохаркания -
симптомы которого можно предъявить.
Поначалу работа не показалась Францу обременительной. В его первый
рабочий день их отправили на "поле" - приятным было уже то, что их вывели
на поверхность земли. Стоя на четвереньках, он медленно полз вдоль грядки,
выкапывая совком странные ярко-зеленые грибы и складывая их в большие
пластиковые мешки. После спертого воздуха подземелья легкий ветерок,
дувший над полем, приносил райское блаженство; яркое солнце припекало
спину. Хоть Франц и ковырял, не прерываясь, совком в земле, на работе он
не концентрировался и думал свои мысли. И уж конечно, он не смотрел по
сторонам, стараясь забыть, что поле оцеплено автоматчиками в черной
униформе и что справа и слева от него работают другие заключенные в
мешковатых красных комбинезонах.
Он вспоминал, как на него посмотрела Таня, когда ее выводили из
"приемника" через тяжелую металлическую дверь, помеченную зеркалом Венеры.
Обернувшись на пороге, Таня улыбнулась и махнула рукой - а охранник в
черном мундире грубо толкнул ее в спину. "Держи руки за головой, шалава, -
залаял он, - сколько говорить?" Франц бросился на выручку, но перед ним
вырос другой охранник и с удовольствием ткнул ему в лицо пистолетом: "А
вот это видал, падла?
С-стоять..." Кровь застучала у Франца в висках, однако бунтовать было
бесполезно, и он отступил, вытирая разбитую губу платком. А через минуту и
его самого увели из приемника - через дверь, помеченную мечом Марса.
Следующим пунктом программы явилась "баня", где у Франца отняли одежду,
обрили наголо и прогнали сквозь ядовитый, якобы дезинфецирующий душ. Затем
ему выдали уродливый мешковатый комбинезон и белье (все скроено из одной и
той же грубой ткани красного цвета), а также огромные, нестерпимо вонючие,
черные сапоги. Охранник провел Франца по длинному коридору,
перегороженному в двух местах решетчатыми дверями, и сдал внутренней
охране, одетой в мундиры белого цвета.
Беломундирный охранник отвел его в крошечную комнатушку со столом и
стулом и выдал очередной набор анкет - на этот раз Франц даже не пытался
спорить и безропотно взялся за работу. Анкеты имели ярко выраженную
криминально-судебную направленность: "Состоял(а) ли под судом за убийство,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг