возьмем. Вавила завидовать станет. А хочешь - и Вавилу возьмем? Конечно,
Вавилу возьмем! Вавила - удачливый воин.
По правде сказать, Сигисмундс, скажу тебе как родич - мы уж и с
Лантхильдой об этом говорили - закис ты, на одном месте сидючи. Давно пора
тебе сходить на войну.
Здесь ты все больше в малое умом входишь, а о великом не помышляешь.
Так и боги от тебя отвернутся. Плохо это.
Ну так с кем роски сейчас воюют?
- С субъектами федерации, - мрачно ответил Сигизмунд.
* * *
Когда Сигизмунд уходил из дома, Вамба холил меч. Это было его любимое
занятие. Лантхильда сидела рядом. Братец с сестрицей лениво
перебрасывались словами. Даже не зная языка, легко было представить себе,
как в их белобрысых головах мусолится какая-то нехитрая тема. Должно быть,
прикидывают, как его, Сигизмунда, в поход спровадить. Чтоб Вавила с
Ассикой от зависти померли.
- Я пошел! - сказал Сигизмунд. - Буду вечером.
- Сигисмундс! - окликнул его Вамба. - Липа достан!
Тот остановился, недоуменно посмотрел на скурина.
- Какая еще липа?
- Липа! - повторил Вамба. - Резат! Вавила - три ден резат! - Вамба
показал на всякий случай три пальца. - Вавила резат. Скалкс - резат.
Ассика - на лоток! Лоток - продат. Вавила - бабки на карман! Вавила -
резат - ха! Вавила - руки зопа растут! Ха!
- Хорошо, - рассеянно сказал Сигизмунд, чтобы только отвязаться.
Выводя машину, Сигизмунд вдруг снова почуял тухловатый запах.
Слабенький и недолго. Сигизмунд не поленился выйти из гаража на свежий
воздух, постоять и снова зайти.
Проверить - пахнет или нет. М-да, Сигизмунд Борисович. Пора к
невропатологу.
Галлюцинации. Таблеточки покушать успокоительные.
Уже в машине Сигизмунд перебирал в мыслях последний разговор с Вамбой.
Стало быть, милейший шурин утверждает, будто жопорукий Вавила успешно
режет что-то из липовой древесины.
Так мало того, что сам режет, еще и скалкса припахал. Эксплуататор и
рабовладелец. А Аська эти липовые фени на лоток поставила, через что
Вавила приподняться рассчитывает. На карманные расходы зарабатывает.
Неплохо-неплохо.
А где они липовую древесину в промышленных масштабах-то добывают? Аська
вроде говорила, во дворе у них липу повалили. Еще переживала по поводу
озеленения. Мол, и без того зелени мало. А липа вовсе и не гнилая
оказалась. Наверное, из нее и режут.
Вторая жизнь старого дерева.
На Садовой, около Летнего сада, Сигизмунд взял пассажира. Старика.
Сигизмунд удивился, увидев, как тот голосует. Старики обычно не голосуют,
а этот уверенно поднял руку. Оказалось - по дороге. Посадил пассажира,
зарядил ему тридцатку. Старик невозмутимо согласился.
Это был типичный петербургский старичок - из той вымирающей породы, что
носит черные беретики и вкусно рассказывают презабавнейшие истории из
былой жизни.
Старик оказался театральным художником. Считал своим долгом развлекать
по дороге молодого человека.
А развлекая - поучать. Однако поучал он ненавязчиво, развлекал же
любопытно.
Сигизмунд выслушал историю о провалившейся премьере. Дело было в
далекие шестидесятые.
Шли полувялые гонения на христиан. Львам их, правда, не бросали, а
вместо того отправляли в психушку.
- ...И вот - представьте себе! - у меня дома прячутся двое беглых из
психушки. А я тогда работал в Ленкоме. Мы ставили "Седьмое июля". Вы
помните, что было седьмого июля?
Сигизмунд, разумеется, не помнил.
- Седьмого июля восемнадцатого года был мятеж левых эсеров. Работая над
костюмами я, естественно, изучал документы, фотографии - осталось довольно
много снимков. В тот день была страшная жара, вечером - гроза... Все
щеголяли в футболках и майках. Ну, революционные матросы - в тельняшках.
Но режиссер запретил и футболки, и тельняшки. На Марусю Спиридонову
напялили кожаную тужурку, а на Железного Феликса - шинель до пят.
Представляете? Театральное руководство из кожи вон лезло - хотело получить
за этот опус Ленинскую премию. И вот - просмотр. Явилось все начальство,
партийное и прот-чее. А перед самым началом к режиссеру подходит наш
рабочий сцены, такой был у нас Михал Семеныч, и говорит:
мол, раз такое дело - проставляйся. И тот - видимо, с перепугу -
проставился до спектакля. Что стало, как выяснилось в финале, его роковой
ошибкой.
А финал был задуман весьма торжественный. Когда все, кто остался в
живых, примирились и решили совместно строить, так сказать, светлое
будущее, появляется Ленин. Ленин говорит речь, а за его спиной медленно
восходит солнце. Оно было сделано из веревок-лучей и подсвечено снизу
багровым светом. Это солнце помещалось у нас на штанкете номер тридцать
один. А рядом, на штанкете номер тридцать, находилась другая декорация -
большой черный крест из одной антирелигиозной пьесы.
Тоже подсвеченный. И вот, когда Ильич завел свою торжественную речь,
Михал Семеныч - а он уже принял - перепутал кнопки, и на глазах у всего
партийного синедриона за спиной у Ильича опустился гигантский черный
крест! И с подсветкой, представляете? Все онемели, кроме Ленина - он не
видел. А кстати, обошлось. Премию, конечно, не дали. А я сижу и думаю: у
меня дома двое беглых христиан прячутся, а я тут из-за какой-то глупости
переживаю...
Сигизмунд с удовольствием посмеялся. Старичок заговорил об упадке
театрального искусства.
Чтобы поддержать беседу на должном уровне, Сигизмунд рассказал о
премьере "Побратимов" в театре "Бомбоубежище". Старичок поморщился, как от
зубной боли.
- Все это...
ПУСТОЕ, - выговорил он выразительно. - Атмосфера - вот что ушло. И,
боюсь, безвозвратно. Вы, Сигизмунд Борисович, еще застали, конечно, эти
вечера в Филармонии? Вы помните те времена, когда люди ходили слушать
музыку? Не нынешние богачи, не иностранцы - нет, простые ленинградцы? Они
ведь не мыслили своей жизни без музыки, без театра, без Филармонии! Вы
помните, каким событием была каждая премьера в БДТ? Вы ходили в оперу?
Ходили, конечно. Вы тоже больше любили Малый Оперный? Я - да. Он уютнее
Мариинского... - Старичок говорил красивым, звучным голосом, вкусно
проговаривая каждое слово. - Взять бинокль, программку. Смотреть, как
рассаживаются оркестранты, настраивают инструменты.
Этот удивительный шум перед началом спектакля. Волнующийся занавес.
Приходит дирижер. Взмахивает палочкой. Устанавливается тишина. И вот -
музыка... Сперва медная группа, потом вступает группа деревянных духовых
и, наконец, скрипка...
Этот разговор вызвал у Сигизмунда поток воспоминаний. Он вспоминал не
столько события, сколько запахи, звуки тех далеких лет. Старичок давно
вышел - ему нужно было до Кушелевки - а его голос неотвязно звучал у
Сигизмунда в ушах. Аспид любил Мариинский театр. А в Мариинском театре
любил "Дон Кихота". Смотрел раз десять, если не больше. И всегда в большом
антракте брал шампанское. Когда-то об этом Сигизмунду рассказывала мать.
Потом это прочно забылось, а вот теперь всплыло.
Странное дело! Сигизмунду вдруг начало казаться, будто и он ходил с
Аспидом на "Дон Кихота". Будто они вдвоем с дедом в большом антракте пьют
шампанское. Даже вспомнил, какое. Сладкое. В буфете было и сухое, но дед
предпочитал сладкое.
Опрощаться Мариинка начала еще в советское время. В какой-то момент там
появились женщины в брюках. И даже в джинсах. У матери это вызывало жгучее
негодование.
А сейчас там от иностранцев не продохнуть. И все в
"брульянтах". И билеты по сорок баксов.
* * *
Сигизмунд любил Девятое Мая. Даже не потому, что в этот день в городе
всегда нагнеталась атмосфера праздника, пусть скорбного - в советское
время, или натужно-помпезного - при новой власти, но праздника. И не из-за
старых фильмов, которыми в эту неделю обычно полонился телеэкран. Хотя эти
фильмы Сигизмунду нравились, особенно комедии.
Просто с Девятого Мая традиционно начиналась весна. Накануне мать
всегда мыла окна, открывала рамы. А закрывала их, кстати, перед Седьмым
Ноября. Так и жили от праздника до праздника. Как говорит Вика, циклически.
И неожиданно - будто плотину прорвало - хлынули какие-то очень давние
воспоминания. Седьмое или восьмое мая шестьдесят-лохматого года, Сигизмунд
с другими мальчишками носится по двору, мать моет окно, кричит сверху:
"Гошка, на четвереньках не ползай! Опять угваздаешься!"
День такой сегодня, что ли? Сигизмунд ничуть не удивился, когда мать
завела разговор о старых кинопленках.
Разговор этот всплывал регулярно. Пару лет назад Сигизмунд рассказал,
что сейчас можно переводить восьмимиллиметровые кинофильмы на видео. Тогда
только-только эта услуга появилась. Мать загорелась. Кинопроектор -
советский дерибас "Русь" - сломался еще в приснопамятные времена. С тех
пор пленки валялись невостребованно.
А видеоплейер у родителей был. Сигизмунд презентанул матери на день
рождения - тогда же, пару лет назад. В те дни дела вдруг резко пошли в
гору - естественно, ненадолго.
Успел подарить видак и набор мелодрам. Родители видеоплейером почти не
пользовались - побаивались хитрой "вражеской" техники.
И вот мать снова вытащила бобину.
- Давай ее сюда, - сказал Сигизмунд. - В ближайшие дни сделаю.
Ему вдруг показалось, что это очень важно.
* * *
В эту ночь Сигизмунду почти не спалось. Снились бессвязные сны.
Становилось то холодно, то жарко. Мучительно боялся ворочаться, чтобы не
толкнуть Лантхильду. В свое время Наталья вбила в него накрепко страх
задеть будущего ребенка.
Наконец вязкая ткань сна порвалась, и Сигизмунд очнулся. В груди
непривычно щемило. Одолевала тоска. Хотелось плакать навзрыд и биться
головой о стену. Или кассету с янкиными записями послушать - да
магнитофона нет. Разбит.
Встал, решил покурить и выпить чаю. На кухне горел свет.
Вамба.
- Ты что не спишь? - хрипло спросил Сигизмунд. - Слепан!
Вамба попытался объяснить, но запутался в словах и махнул рукой.
Сигизмунд так понял, что и Вамбу нынче тоска гложет. Домой вандала тянет.
...ДОМООООЙ!..
ААААА!..
Посидели. Выпили чаю. Сигизмунд выкурил сигаретку. Потом Вамба сильно
сжал его руку чуть выше локтя и ушел спать.
* * *
Первое, что почувствовал Сигизмунд, открывая гараж, - вонь!
Шибануло так, что сомнений не осталось. Пахло уже не трупами, а
какой-то откровенно химической гадостью. Ноги у Сигизмунда ослабели.
Только этого не хватало! Может, не надо, а? Сколько их там еще? Четверо?
Пятеро? Сам Лиутар, сын Эрзариха, с дружиною явился? Где, мол, Вамба, сын
Валамира? Он мне недоимку в бюджет задолжал!
Взбодрив себя идиотским смешком, Сигизмунд вдруг решил: а ну их,
вандалов, в пень! Посидят - сколько их там - в Анахроне, да и передохнут.
Хватит с него натурализаций.
Целый день Сигизмунд проходил, как в угаре. Уже к четвертому часу дня
его начала мучительно терзать совесть. Лиутар, сын Эрзариха? Да? А вдруг
там ребенок? Как в том случае, у деда. Тогда перенесло девочку. Невинное
дитя. Перепугалась, бедная, наголодалась, настрадалась... А?!
Сигизмунд посмотрел на себя в зеркало и неожиданно плюнул своему
отражению в глаз.
Напялил ватник.
Взял в гараже железные ограждения - черт бы их побрал! - и обреченно
потащился в Анахрон.
В этот раз идти было страшно. Сегодня не было никаких предположений -
что да как. Сегодня была уверенность. В Анахроне кто-то есть. И, возможно,
не первый день. Не чудилась тогда вонь. Ох, не чудилась! И спал плохо
поэтому.
В Анахроне стояла гробовая тишина. Такая, что в ушах звенело. Где-то
глубоко в зеве колодца еле слышалось мерное капанье воды.
Сигизмунд буквально заставил себя приблизиться к окуляру
наблюдательного устройства.
Неприятно. Стоишь спиной к пустому коридору, откуда может в любой
момент появиться... кто-нибудь. Или что-нибудь. Но гораздо хуже было то,
что за спиной оказывался также бездонный колодец. Веяло от него чем-то...
этаким. Не к ночи будь помянуто!
- Ну, Стрыйковский, - проговорил Сигизмунд, старательно разрушая
тишину. Тишина не разрушилась. Голос увязал в ней.
Сигизмунд еще раз бросил взгляд через плечо и прильнул к окуляру.
И тут же отпрянул, как от удара.
В камере был человек!
* * *
Человек сидел, повернувшись широкой спиной к наблюдательному
устройству, сгорбившись и свесив голову. В слабом свете лампочки Сигизмунд
видел его мощные, покатые плечи.
Человек был устрашающе огромен. И грязен. Серо-пегие волосы разметались
по спине. Он не подозревал о том, что за ним наблюдают. И не шевелился. Но
он был жив. Сигизмунд безошибочно ощущал это.
Он был живой, сильный и страшно свирепый. Его глодала ярость.
Сигизмунд перевел дыхание. Вытер пот со лба. Что же теперь делать-то? С
этим монстром не совладаешь. Пока разинешь рот, чтобы его уговорить - мол,
дружба-фройндшафт, - разорвет. Голыми руками.
Взгляд Сигизмунда невольно устремился к стеллажу, где соблазнительно
поблескивали никелированные цилиндры. Одни содержали седативные, другие -
отравляющие вещества. Зеленые и красные. Отравляющие, разумеется, красные.
Ну так что - ввинтить баллончик в гнездо, вон оно, нажать на
кнопочку... а завтра, когда все как следует проветрится и будет
произведена санация камеры (все-то мудрый Аспид с коллегами предусмотрел!)
- багром и в колодец. И никаких тебе проблем.
Решение принимает он, Сигизмунд. Единолично. И спрашивать за это
решение с него никто не будет.
Некому.
Сигизмунд решительно подошел к стеллажу. Взял в руки запыленный
баллончик. И нечего разводить интеллигентские нюни. Вамба, небось, своими
руками человек пять - никак не меньше - зарубил. Да и на Вавиле, по
здешнему законодательству, столько висит - на вышку потянет. А он,
Сигизмунд, их честными людьми считает. За один стол с ними садится.
Сигизмунд ввинтил баллончик в гнездо. Все. Осталось нажать на кнопку.
Еще раз заглянул в окуляр. Человек слегка пошевелился, потер затылок.
Снова замер.
Ах, чтоб его!..
Сигизмунд живо представил себе нынешнюю ночь и завтрашнее утро.
Тоненько взвыл от ужаса. И не то, чтобы трупов боялся... Завтра придет,
откроет дверь. Можно респиратор одеть на всякий случай - вон висит. Можно
даже костюм биологической защиты напялить.
Труп будет лежать на нарах. Всего и дел - зацепить его багром, дотащить
до колодца и спихнуть. Но вот как раз этого Сигизмунд представить себе не
мог.
Всхлипывая, он вывернул баллончик. Заставил себя вернуть его на
стеллаж. Взялся за зеленый. И похолодел. А вдруг он что-то перепутал?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг