даже позвоночные животные? Следовательно, она не так уже скоро лишилась
своей атмосферы. "Позвонки" и "ребра" были слишком тонки для своих
размеров. Но ведь на Луне тяжесть в шесть раз меньше, чем на Земле, и
животные могли иметь здесь более тонкие скелеты. Притом это, наверное,
было морское животное.
Геолог взял одно "ребро", валявшееся возле скелета, и разломил его.
Снаружи черное, внутри оно имело сероватый пористый вид. Соколовский
покачал головой и сказал:
- Я думаю, это не кости, а скорее кораллы.
- Но общий вид, очертания... - возразил я.
Научный спор готов был разгореться, но тут вмешался Тюрин. Ссылаясь на
свои полномочия, он потребовал немедленного отправления. Он спешил
осмотреть обратную сторону Луны, пока она была почти вся освещена Солнцем.
Пришлось покориться. Я захватил несколько "костей", чтобы сделать анализ
по возвращении на Кэц, и мы полетели дальше. Эта находка сильно
взволновала меня. Если бы покопаться в почве морского дна, можно было бы
сделать много неожиданных открытий. Восстановить картину кратковременной
жизни на Луне. Кратковременной, разумеется, по астрономическим
масштабам...
Наша ракетка мчалась на восток. Я смотрел на Солнце и удивлялся: оно
довольно быстро поднималось к зениту. Вдруг Тюрин схватил себя за бока.
- Я, кажется, потерял свою лейку... Футляр цел, а аппарата нет...
Назад! Я не могу остаться без фотографического аппарата! Я, вероятно,
обронил его, когда вкладывал в футляр после съемки этого злосчастного
скелета! Здесь вещи так мало весят, что немудрено обронить их и не
заметить...
Геолог с неудовольствием дернул головой, но повернул ракету обратно. И
тут я заметил необычайное явление: Солнце пошло вспять к востоку,
постепенно скатываясь к горизонту. Мне показалось, что я брежу. Не слишком
ли накалили мне голову солнечные лучи? Солнце, движущееся на небе то в
одну, то в другую сторону! Я не решался даже сказать об этом своим
спутникам и продолжал молча наблюдать. Когда мы, подъезжая к месту,
убавили скорость и шли не более пятнадцати километров в час, - Солнце
остановилось. Ничего не могу понять!
Тюрин, вероятно, заметил, что я слишком часто поглядываю на небо. Он
усмехнулся и, прислонив свой скафандр к моему, сказал:
- Я вижу, вас беспокоит поведение Солнца. А между тем причина простая.
Луна - небольшое небесное тело, движение ее экваториальных точек очень
медленное: они проходят менее четырех метров в секунду. Поэтому, если
ехать по экватору со скоростью около пятнадцати километров в час на запад,
Солнце будет стоять на небе, а если скоротать наше движение, Солнце начнет
"заходить на восток". И наоборот: когда мы ехали на восток, навстречу
Солнцу, то мы, быстро перемещаясь по лунной поверхности, заставили Солнце
ускорить свое восхождение. Словом, мы здесь можем управлять движением
Солнца. Пятнадцать километров в час на Луне легко и пешком пройти. И тогда
над пешеходом, движущимся с такой скоростью по экватору на запад, Солнце
будет стоять неподвижно... Это очень удобно. Например, очень удобно идти
следом за Солнцем, когда оно близко к заходу. Почва еще теплая, света
достаточно, но нет изнуряющего зноя. Хотя наши костюмы хорошо предохраняют
нас от смены температур, однако разница между светом и тенью чувствуется
довольно ощутительно.
Мы приехали на старое место. Тюрин начал поиски аппарата, а я,
воспользовавшись случаем, стал вновь осматривать дно океана Бурь. Может
быть, некогда на поверхности этого океана действительно бушевали
ужаснейшие бури. Волны в пять-шесть раз превышали волны земных океанов.
Целые водяные горы ходили тогда по этому морю. Сверкала молния, шипела
вода, грохотал гром... Море кишело чудовищами гигантского роста, гораздо
большего, чем самые большие животные, когда-либо существовавшие на
Земле...
Я подошел к краю трещины. Она была шириною не менее километра. Почему
бы не заглянуть, что делается на глубине? Я засветил электрический фонарь
и начал спускаться по пологим бокам трещины. Спускаться было совсем легко.
Сначала осторожно, потом все смелее прыгал я, опускаясь глубже и глубже.
Надо мною сверкали звезды. Кругом непроглядная темнота. Мне показалось,
что с глубиной температура поднимается. Впрочем, может быть, я
разогревался от быстрого движения. Жаль, что я не взял у геолога
термометр. Можно было бы проверить гипотезу Тюрина о том, что почва Луны
теплее, чем предполагали ученые.
На пути начали попадаться странные обломки камней цилиндрической формы.
Неужто это окаменевшие стволы деревьев? Но как они могли очутиться на дне
моря, в глубокой расщелине?
Я зацепился за что-то острое, едва не разорвал костюма и похолодел от
ужаса: это было бы смертельно. Быстро наклонившись, я ощупал рукою
предмет: какие-то зубья. Повернул фонарь. Из скалы торчала длинная черная
двусторонняя пила - точь-в-точь как у нашей "пилы-рыбы". Нет, "это" не
могло быть кораллом. Я направлял свет в разные стороны и всюду видел пилы,
прямые винтообразные бивни, как у нарвалов, хрящевые пластины, ребра...
Целое кладбище вымерших животных... Ходить среди этих окаменевших орудий
нападения и защиты было очень опасно. И все же я бродил как зачарованный.
Необычайное открытие! Ради одного этого стоило совершить межпланетное
путешествие. Я уже воображал, как в расщелину опустится специальная
экспедиция, и кости животных, погибших миллионы миллионов лет тому назад,
будут собраны, доставлены на Кэц, на Землю, в музей Академии наук, и
ученые реставрируют лунных животных...
А вот это кораллы! Они не в шесть, а в десять раз больше самых крупных
земных. Целый лес "ветвистых рогов". Некоторые кораллы сохранили даже
окраску. Одни были цвета слоновой кости, другие - розовые, но больше всего
красных.
Да, значит, на Луне существовала жизнь. Быть может, Тюрин прав, и нам
удастся обнаружить остатки этой жизни. Не мертвые останки, а остатки
последних представителей животного и растительного царства...
Небольшой камешек, пролетев мимо меня, опустился в коралловый куст.
Это вернуло меня к действительности. Я поднял голову вверх и увидел на
краю расщелины мигающие огоньки. Мои спутники, вероятно, уже давно
сигнализировали мне. Надо было возвращаться. Я помигал им в ответ своим
фонарем, затем поспешно собрал наиболее интересные образцы и нагрузил ими
походную сумку. На земле эта кладь весила бы, вероятно, более шестидесяти
килограммов. Значит, здесь весит не более десяти. Эта добавочная тяжесть
не слишком обременяла меня, и я быстро поднялся на поверхность.
Мне пришлось выслушать от астронома выговор за самовольную отлучку, но
когда я рассказал ему о своей находке, он смягчился.
- Вы сделали великое открытие. Поздравляю! - сказал он. - Мы, конечно,
организуем экспедицию. Но сейчас не будем задерживаться. Вперед и уже без
всяких задержек!
Но одна задержка все же произошла. Мы были уже у края океана. Перед
нами поднимались "береговые" скалы, освещенные Солнцем. Чудесное зрелище!
Соколовский невольно задержал машину.
Внизу скалы были из красноватых порфиров и базальтов самых
разнообразных красок и оттенков: изумрудно-зеленый, розовый, серый, синий,
палевый, желтый цвета... Это напоминало волшебный восточный ковер,
переливающийся всеми цветами радуги. Кое-где виднелись белоснежные отроги,
розовые обелиски. Выходы огромных горных хрусталей сверкали ослепительным
светом. Кровавыми каплями висели рубины. Словно прозрачные цветы
красовались оранжевые гиацинты, кроваво-красные пироны, темные меланиты,
фиолетовые альмандины. Целые гнезда сапфиров, изумрудов, аметистов...
Откуда-то сбоку, с острого края скалы, брызнул целый сноп ярких радужных
лучей. Так сверкать могли только алмазы. Это, вероятно, были свежие
разломы скал, поэтому блеск и разнообразие цветов не затянуло еще
космической пылью.
Геолог резко затормозил. Тюрин едва не выпал. Машина стала.
Соколовский, вынимая на ходу из мешка геологический молоток, уже прыгал по
сверкающим скалам. За ним я, за нами Тюрин. Соколовского охватило
"геологическое" безумие. Это не была жадность стяжателя при виде
драгоценностей. Это была жадность ученого, встретившего гнездо редких
ископаемых.
Соколовский бил молотком по алмазным глыбам с остервенением рудокопа,
заваленного обвалом и пробивающего себе путь спасения. Под градом ударов
алмазы разлетались во все стороны радужными брызгами. Безумие
заразительно. Я и Тюрин подбирали алмазные куски и тут же бросали, чтоб
схватить лучшие. Мы набивали ими сумки, вертели в руках, поворачивая к
лучам Солнца, подбрасывали вверх. Все искрилось и сверкало вокруг нас.
Луна! Луна! С Земли ты кажешься однообразно-серебристого цвета. Но
сколько разнообразных, ослепительных красок открываешь ты для того, кто
ступил на твою поверхность!..
Впоследствии мы не раз встречали такие сокровища. Драгоценные камни,
как разноцветная роса, выступали на скалах гор, пиков. Алмазы, изумруды -
самые дорогие на Земле камни - не редкость на Луне... Мы почти привыкли к
этому зрелищу. Но я никогда не забуду "алмазной горячки", охватившей нас
на берегу океана Бурь...
Мы снова летим на восток, перепрыгивая через горы и трещины. Геолог
нагоняет потерянное время.
Тюрин, придерживаясь одной рукой за подлокотник сиденья, торжественно
приподнимает другую руку и даже привстает. Этим он знаменует наш перевал
через границу видимой с Земли лунной поверхности. Мы вступили в область
неизвестного. Ни один человеческий глаз еще не видал того, что увидим
сейчас мы. Мое внимание напрягается до крайних пределов.
Но первые километры принесли разочарование. Такое чувство бывает при
первом посещении заграницы. Всегда кажется, что стоит тебе только
переехать пограничную черту, и все станет иным. Однако вначале видишь те
же наши березки, те же сосны... Только архитектура домов да костюмы людей
меняются. И лишь постепенно раскрывается своеобразие новой страны. Здесь
разница была еще менее заметна. Те же горы, цирки, кратеры, долины,
впадины былых морей...
Тюрин волновался чрезвычайно. Он не знал, как поступить: наверху
вагона-ракеты лучше видно, в самой же ракете удобнее вести записи.
Выиграешь одно, проиграешь другое. В конце концов он решил пожертвовать
записями: все равно поверхность "задней" стороны Луны будет тщательно
измерена и со временем занесена на карту. Сейчас нужно получить лишь общее
представление об этой неведомой людям части лунного рельефа. Мы решили
проехать вдоль экватора. Тюрин отмечал только самые крупные цирки, самые
высокие кратеры и давал им названия. Это право первого исследователя
давало ему большое наслаждение. Вместе с тем он был настолько скромен, что
не спешил назвать кратер или море своим именем. Он, вероятно, заранее
заготовил целый каталог и теперь так и сыпал именами героев
социалистических революций, знаменитых ученых, писателей,
путешественников.
- Как вам нравится это море? - спросил он меня с видом короля, который
собирается наградить земельной собственностью своего вассала. - Не назвать
ли его "морем Артемьева"?
Я посмотрел на глубокую впадину, тянувшуюся до горизонта и испещренную
трещинами. Это море ничем не отличалось от других лунных морей.
- Если позволите, - сказал я после некоторого колебания, - назовем его
"морем Антонины".
- Антония? Марка Антония, ближайшего помощника Юлия Цезаря? - спросил,
не расслышав, Тюрин. Его голова была набита именами великих людей и богов
древности. - Что же, это хорошо. Марк Антоний! Это звучит неплохо и еще не
использовано астрономами. Так и будет. Запишем: "Море Марка Антония".
Мне неловко было поправлять профессора. Так ближайший сотрудник Юлия
Цезаря получил посмертные владения на Луне. Ну, ничего. На меня и на Тоню
еще хватит морей.
Тюрин попросил сделать остановку. Мы находились в котловине, куда еще
не достигали лучи Солнца.
Высадившись, астроном вынул термометр и воткнул его в почву. Геолог
спустился вслед за Тюриным. Через некоторое время Тюрин вытащил термометр
и, взглянув на него, передал Соколовскому. Они сдвинули свои скафандры и,
видимо, поделились соображениями. Затем быстро поднялись на площадку
ракеты. Здесь снова заговорили. Я вопросительно посмотрел на Соколовского.
- Температура почвы около двухсот пятидесяти градусов холода по
Цельсию, - сказал мне Соколовский. - По этому поводу Тюрин не в духе. Он
объясняет это тем, что в данном месте мало радиоактивных веществ, распад
которых подогревал бы почву. Он говорит, что и на Земле океаны
образовались именно там, где почва была наиболее холодна. На дне
тропических морей температура действительно бывает холоднее, чем даже в
морях северных широт. Он уверяет, что мы еще найдем отепленные
радиоактивным распадом зоны. Хотя, между нами говоря, в общем тепловом
режиме Земли тепло радиоактивного распада оставляет очень незначительную
величину. Я думаю, и на Луне дело обстоит так же.
Соколовский предложил подняться повыше, чтобы лучше обозреть общий вид
лунной поверхности.
- Перед нами развернется вся карта. Ее можно будет заснять, - сказал он
Тюрину.
Астроном согласился. Мы крепко ухватились за подлокотники сидений, а
Соколовский усилил взрывы. Ракета начала набирать высоту. Тюрин
беспрерывно щелкал фотоаппаратом. В одном месте, на небольшой
возвышенности, я увидел скопление камней или скал в виде правильного
прямого угла.
"Уж не постройки ли это лунных жителей, которые существовали, пока Луна
не превратилась в мертвую планету, лишенную атмосферы?" - подумал я и
сразу же отбросил эту нелепую мысль. Но правильная геометрическая форма
все же запомнилась мне, как одна из еще не разгаданных загадок.
Тюрин ерзал на своем кресле. Видимо, неудача с термометром сильно
огорчила профессора. Когда мы пролетали над очередным "морем", Тюрин
потребовал, чтобы Соколовский снизился в затененную его часть, и снова
измерил температуру. На этот раз термометр показал минус сто восемьдесят
градусов. Разница огромная, если только она не была вызвана значительным
нагревом почвы от Солнца. Однако Тюрин окинул Соколовского взглядом
победителя и безапелляционно заявил:
- "Море Зноя" - так будет оно называться.
Зной в сто восемьдесят градусов ниже нуля! Впрочем, чем это хуже "моря
Дождей" или "моря Изобилия"? Шутники эти астрономы!
Тюрин предложил проехать сотни две километров на колесах, чтобы еще в
двух-трех местах измерить температуру почвы.
Мы ехали по дну уже другого моря, которому я охотно дал бы название
"море Тряски". Все дно было покрыто буграми, некоторые из них имели
маслянистую поверхность. Не были ли это нефтяные пласты? Трясло нас
немилосердно, но мы продолжали ехать. Тюрин довольно часто проверял
температуру. Когда в одном месте Цельсий показал двести градусов холода,
астроном торжественно поднес термометр к глазам Соколовского. В чем дело?
А в том, что если температура вновь понизилась несмотря на то, что мы едем
навстречу лунному дню, то, значит, дело не только в нагреве почвы Солнцем.
Пожалуй, профессор в этом прав.
Тюрин повеселел. Мы выбрались из котловины, объехали трещину,
перевалили через каменную гряду цирка и, пробежав по гладкой равнине,
поднялись над горами.
Перелетев через них, мы увидали грандиозную стену гор километров в
пятнадцать высоты. Эта стена закрывала от нас Солнце, хотя оно уже
довольно высоко стояло над горизонтом. Мы едва не налетели на эту
неожиданно высокую преграду. Соколовский сделал крутой поворот и набрал
высоту.
- Вот это находка! - восхищался Тюрин. - Эту горную цепь не назовешь ни
Альпами, ни Кордильерами. Это... Это...
- Тюриньеры! - подсказал Соколовский. - Да, Тюриньеры. Вполне звучное и
достойное вас название. Гор выше этих мы, наверное, не найдем.
- Тюриньеры, - ошеломленно повторил Тюрин. - Гм... гм... немножко
нескромно... Но звучит отлично: Тюриньеры! Пусть будет по-вашему, -
согласился он. Через стекла скафандра я увидел его сияющее лицо.
Нам пришлось сделать большой полукруг, набирая высоту. Эти горы уходили
в самое небо... Наконец мы вновь увидали Солнце. Ослепительное синее
Солнце! Я невольно зажмурил глаза. А когда открыл их, мне показалось, что
мы оставили Луну и несемся в просторах неба... Я обернулся и увидал позади
сияющую отвесную стену Тюриньеров, их основания уходили куда-то в черную
бездну. А впереди - ничего. Внизу - ничего. Черная пустота... Отраженный
свет постепенно гаснет, и дальше - полная тьма.
Вот так приключение! Луна с ее обратной стороны, оказывается, имеет
форму не полушария, а какого-то обрубка шара. Вижу, мои соседи волнуются
не меньше меня. Я смотрю вправо, влево. Пустота. Мне вспомнились гипотезы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг